Охота - Фукуда Эндрю. Страница 4

Когда мы с ним пошли плавать в следующий раз, я сделал то же самое. И еще кое-что. На этот раз, опустив голову под воду, я вытянул руки и начал грести ими. Одной за другой. Я скользил по воде, гребя и ногами. Было здорово. А потом я поднялся, захлебываясь водой, выкашливая ее. Отец забеспокоился и подошел ко мне, но я опять сорвался с места, гребя руками и ногами, оставив отца позади. Я чувствовал, что лечу.

Но когда я приплыл обратно, отец был рассержен и напуган. Ему не надо было ничего говорить (хотя он сказал, и не раз), я уже знал. Он назвал это «запрещенным приемом». И не хотел, чтобы я еще когда-нибудь так плавал. Потому я никогда этого не повторял.

Но сегодня я замерзаю. Все просто плещутся, даже болтают, а мне хочется грести во всю силу, чтобы согреться.

И тут я это чувствую. Дрожь проходит по всему телу.

Я поднимаю правую руку. Она вся усыпана гусиной кожей, нелепыми бугорками, как на охлажденной курице. Шлепаю ногами сильнее. Слишком сильно. Врезаюсь головой в ноги плывущего впереди. Он сердито оглядывается на меня.

Я замедляюсь.

Холод проникает в мои кости. Я знаю, что надо делать. Выбраться из воды, пока дрожь не стала неконтролируемой, сбежать в раздевалку. Но когда поднимаю левую руку, гусиная кожа — отвратительная, похожая на пузырчатую пленку — высыпает и на ней, так что все могут ее видеть. Тут что-то странное происходит с моей нижней челюстью, она начинает трястись, вибрировать так, что зубы стучат. Я стискиваю зубы.

Мы заканчиваем круг и отдыхаем перед следующим. Все плыли слишком быстро, и перед следующим заплывом есть еще двенадцать секунд. Кажется, это будут самые долгие двенадцать секунд в моей жизни.

— Они не включили отопление, — жалуется кто-то. — Вода слишком холодная.

— Наверное, обслуживающий персонал слишком занят обсуждением Обращения.

Вода достает нам до пояса, но я стою на полусогнутых ногах так, чтобы большая часть тела оставалась под водой. Провожу пальцами по коже: она вся покрыта маленькими бугорками. Поднимаю глаза на часы. Десять секунд. Еще десять секунд мне надо оставаться незамеченным и надеяться…

— Что с тобой? — На меня пялится Позер. — У тебя такой вид, будто ты заболел.

Остальные члены команды тоже поворачиваются ко мне.

— Н-ничего, — отвечаю я дрожащим голосом, потом собираюсь с силами и выплевываю: — Ничего.

— Точно? — снова спрашивает он.

Я киваю, не доверяя голосу, и бросаю взгляд на часы. Девять секунд. Такое чувство, будто кто-то намазал часы суперклеем.

— Тренер! — кричит Позер, поднимая правую руку. — С ним что-то не то.

Тренер резко поворачивает голову. Его помощник уже идет к нам.

Я поднимаю руки.

— Все в порядке, — заверяю я всех дрожащим голосом, — все в порядке, давайте плыть дальше.

Девушка рядом со мной пристально смотрит на меня.

— Что это у него такое с голосом? Почему он так дрожит?

По спине у меня пробегает холодок страха. В желудке появляется ледяной ком. «Делай все что нужно, чтобы выжить, — говорил отец, приглаживая мне волосы. — Все что потребуется».

И сейчас, когда тренер и его помощник идут ко мне, а вся команда таращится, я нахожу способ выжить. Меня рвет в бассейн, желто-зеленой липкой массой, смешанной с густой слюной. Рвоты не так уж много, и большая ее часть остается на поверхности, как нефть, но несколько кусочков неопределенного цвета уходят на дно.

— Какая гадость! — взвизгивает девушка, пытаясь отпрыгнуть назад и отогнать рвоту от себя. Остальные пловцы тоже отходят назад, шлепая по воде вытянутыми руками. Зеленая маслянистая клякса движется ко мне.

— Ты! Вылазь из воды! — кричит тренер.

Я так и делаю. Все слишком озабочены рвотой в бассейне, чтобы заметить мое тело. А оно покрыто гусиной кожей. И дрожит. Тренер и его помощник приближаются. Я поднимаю руку, делая вид, что меня сейчас опять стошнит. Они останавливаются.

Я вбегаю в раздевалку и, вытираясь и спешно натягивая одежду, издаю звуки, будто меня рвет. Времени не так уж много. Даже одевшись, я продолжаю дрожать. Слышу шаги рядом. Падаю на пол и начинаю отжиматься. Что угодно, лишь бы согреться.

Но все бесполезно. Я не могу перестать дрожать. И когда слышу, что кто-то осторожно заходит в раздевалку, хватаю сумку и иду наружу.

— Мне что-то нехорошо, — говорю я, проходя мимо них. Они отступают в сторону с отвращением на лицах, но это нормально. Я к этому привык.

Именно так я смотрю на себя в зеркало, оставаясь в одиночестве дома.

Когда слишком долго пытаешься не быть кем-то, в конце концов начинаешь его ненавидеть.

На уроке литературы, непосредственно перед Обращением, никто не может сосредоточиться. Нам всем — включая учительницу, которая даже не пытается делать вид, что ведет урок, — хочется говорить о предстоящем Обращении. Я сижу тихо, пытаясь оттаять, прогнать холод, до сих пор сидящий глубоко у меня в костях. Учительница уверена, что речь пойдет о новой Охоте:

— Не думаю, что Правитель собирается жениться еще раз, — говорит она, украдкой поглядывая на часы, считая минуты, оставшиеся до двух.

Наконец, в час сорок пять, мы идем в актовый зал. Там все возбужденно болтают. С краю, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, стоят учителя. Даже уборщики беспокойно маячат в задних рядах. Наконец наступают два часа. На экране над сценой появляется национальный герб — два белых клыка, один олицетворяет правду, второй — справедливость. Все вздрагивают, когда проектор неожиданно выключается. Недовольный стон пробегает по рядам, техники тут же бросаются к проектору — тяжелому и неуклюжему, как все подобное оборудование, устройству, стоящему в центре комнаты. Не проходит и минуты, как он снова начинает работать.

Вовремя. Правитель, за столом у себя в Круглом кабинете, как раз начинает речь. Его длинные пальцы переплетены, и ногти поблескивают в свете софитов.

— Мои дорогие граждане, — произносит он. — Когда несколько часов назад объявили, что я хочу обратиться к вам, многие, — он делает драматическую паузу, — чтобы не сказать — все, были, мягко говоря, заинтригованы. Мои советники сообщили, что по всей нашей великой стране прокатилась волна беспокойства, что многие из вас не находили себе места от любопытства и даже страха. Я прошу прощения, если это действительно так. Я пришел говорить не о войне или бедствиях, а сообщить вам прекрасную новость.

Все в зале наклоняются вперед. По всей стране больше пяти миллионов граждан сейчас застыли перед экранами, затаив дыхание.

— Я хочу объявить вам, мой добрый народ, что в этом году снова состоится самое знаменательное событие. — Он облизывает губы. — Впервые за последние десять лет мы снова проводим Охоту на геперов!

В этот момент все начинают двигать головами взад и вперед, налево и направо, громко фыркая. Весь актовый зал дрожит от возбужденного щелканья костей и звуков втягиваемого воздуха.

— Сейчас, прежде чем я попрощаюсь с вами и директор Института исследований геперов сообщит вам детали, позвольте сказать, что такие события напоминают нам всем, кто мы такие. В них воплощено все, что делает нашу нацию великой: характер, единство, стойкость. Пусть лучшие добьются успеха!

Зал наполняет бешеный топот. Все как один поднимаются на ноги вместе с Правителем и стоят, положив руку на горло, пока его образ не тает на экране. Затем слово берет директор Института исследований геперов. Это худой и жилистый мужчина с резкими движениями и очень официальной манерой держаться, одетый с иголочки.

Охотников на этот раз будет от пяти до десяти, сообщает он.

— Мы живем в демократической стране, где каждый важен, каждый имеет значение. Поэтому каждый гражданин старше пятнадцати и младше шестидесяти пяти получит случайную комбинацию из четырех чисел. Ровно через двадцать четыре часа номера будут случайным образом выбраны и объявлены по телевизору. От пяти до десяти из вас окажутся обладателями этой комбинации.