Звериной тропой. Дилогия - Инодин Николай. Страница 26

Старик сидел на краю стойбища и смотрел в море, равномерно раскачиваясь взад и вперёд. Пятьдесят пять зим видели его глаза, но не утратили зоркости, по-прежнему различают тюленью голову на волнах в двух полётах стрелы. Только даже самые лучшие глаза не могут увидеть идущие домой байдары с людьми, потому что нельзя увидеть то, чего нет.

В груди старого шамана поселился огонь, который не погасить, даже выпив море. Не имея сил долго сидеть на одном месте, старик бродил по селению, заходил в яранги, заползал в опустевшие пологи. Потом взял старый бубен, колотушку и поднялся на место собраний.

Тысячи раз обращался он здесь к духам, спрашивая совета и требуя помощи. Привычные действия на время приглушили боль, раздвигавшую рёбра. Каменный Медведь встал в центре площадки, упёрся ногами в Землю, подставил скуластое лицо Ветру. Земля дала опору, шаман почувствовал силу, струящуюся вдоль позвоночника от её каменных корней, Ветер толкнул невидимой ладонью, поиграл с прядями шаманской бороды, и вручил крылья, подхватив широкие рукава, потянул из рук бубен. Гармония мира зазвучала в мозгу, и в такт ей Медведь топнул ногой, колотушка ударила в кожу, бубен зарокотал, вплетая свой голос в мелодию Ветра и Земли. Повинуясь ей, шаман кружился и прыгал по площадке, бубен в его руках то рокотал, подобно духам грозы, то постукивал тихо, как рога теснящихся оленей. Слившись с миром, ощутив силу собравшихся духов, старик запел без слов, вплетая голос в неслышную никому, кроме него, мелодию. Его голос, сливаясь с рокотом бубна, завораживал духов, втягивал в танец шамана, заставлял разговаривать и выполнять его просьбы. Каменный Медведь хотел знать, правильно ли поступил, оставшись на этом берегу, и духи ответили — правильно. Тогда он потребовал вернуть народ назад, и духи рассмеялись в ответ.

— Разве может выпавшее из крыла перо вернуться обратно? — сказали духи.

— Зачем я тогда нужен? — ударил Землю ногой шаман.

Мелкой дрожью рассмеялась в ответ Земля, дёрнула за пятки. Упал шаман. Долго лежал, переводя дыхание.

Боль в груди утихла, огонь больше не жёг сердце, только пустота в душе не заполнилась ничем.

В этот вечер старик впервые за несколько дней заставил себя есть, наполнил живот пищей, разрывая крепкими зубами ароматную оленину. Поев, залез в полог, застучал кремнем по огниву, разжёг огонь в жирнике, костяной палочкой поправил пучок ягеля, чтобы язык пламени горящего нерпичьего жира был не слишком высоким. Разделся, и сел у стены, рука по привычке нащупала ремешок с амулетами. Сильные пальцы принялись перебирать нанизанные один за другим камни, клыки, когти и пучки перьев.

«Я нужен этой земле, но я стар, и не смогу долго служить. И мне некого оставить после себя». Оказалось, боль под сердцем и не думала уходить, она лишь пряталась и вернулась, как только почувствовала слабину. " Я плохой шаман, слишком любил свой род и не смог его удержать. Теперь моя душа ранена, часть её вырвана и уплыла вместе с моими детьми и внуками. Лёгкая добыча для злых духов. Слабые уже пытаются грызть моё сердце. Этих я не боюсь, но за пределами мира, в пустоте, которая холоднее той, что таится за сводом Неба, живут сильные. Вечно голодные, они ищут таких как я, чтобы насытить свою утробу, выпить жизнь и украсть дух. Хо! Каждый шаман знает, что злой дух может влезть в человека, только если человек сам пригласит его. Злые духи хитры, смогу ли я устоять перед их кознями? Пустые мысли, однако»

Усилием воли старик заставил себя уснуть.

Солнце несколько раз обошло небо, а дух Каменного Медведя никак не мог найти покоя. С утра поднимался шаман на место собраний, усаживался на пятки и замирал, перебирая в памяти дни ушедшего года. Лица, взгляды, разговоры, руки собеседников, говорящие больше, чем их рты. Когда ошибся, какое слово не сказал, какое дело не сделал? Память — память, жгучей морской солью ложишься ты на раны души, разъедая язвы, снова и снова даёшь пережить страшное время. Вот она, услужливая, подсовывает: прошлая осень, праздник долгих разговоров. Хромой Бык, хозяин земли из стойбища Оленья Лопатка хвастается добычей — длинным ножом из чёрной бронзы, связками ожерелий из разноцветных камней, кусками красной и синей материи, ласкающей глаз яркостью красок. Все завидуют удачливому вожаку, удивляясь его удаче. Вот если бы… Каменный Медведь вызывает Быка на Суд Предков. Хромой Бык хоть и припадает на левую ногу, ловкий и умелый воин, длинный нож в его руках режет воздух, стараясь достать противника. Но соперник его — сильнее сильных. Длинный нож отлетает в сторону, выбитый из рук хозяина ударом «каменная лапа». Вторая ладонь бьёт походника в лоб, заставляя задрать бороду, и пальцы шамана подобные медвежьим когтям, вырывают ему кадык.

— Что, помогли тебе длинный нож и кухлянка с блестящей чешуёй? — спрашивает у лежащего на земле трупа шаман.

Ы-ы, сладкая картина, только лживая. Три стойбища увел с собой походник в эту весну. И два оленных рода. Тех из них, что дожили до открытой воды. Увидев гибель Хромого Быка, многие ли задумались бы тогда об уходе? Нет, ничего не изменила бы смерть Хромого Быка. Правда о лёгкой жизни на тёплом берегу — вот отрава, которая разъела души людей. И сила, которой родная земля наделила их руки, открыла им путь к лёгкой жизни. Люди не хотят больше отдавать трёх детей из четырёх рождённых духам голода, холода и болезней. Там, в тёплых краях, думают они, все дети останутся согревать отцовские яранги весёлым смехом. И даже если все шаманы людей сотрут язык о зубы, объясняя, что злые духи забирают лишь слабых и неудачных детей, потерявшая дитя мать, стиснув зубы, будет молчать лишь потому, что обычай не позволит ей перечить. И завоет раненой волчицей, клочьями выдирая себе волосы, как только ты уйдёшь из яранги.

А для Каменного Медведя все люди были его детьми, каждого старик знал в лицо — от морщинистой старухи до малыша, которого мать, чтобы освободить руки для работы, вешает на кол в меховом мешке. Великое множество людей — двадцать раз по двадцать, и ещё десять и три, если считать с бабами и малышнёй. Вот сколько детей разом потерял шаман, и его глупое сердце лопалось от горя. Потому, когда из пустоты, той, которая дальше неба, потянулась к нему чужая сущность, старик отмахнулся от злого духа, как олень от кружащего над ухом слепня.

Не ожидавший отпора дух убрался назад, но не отстал, следил издалека, опасаясь приближаться. Так голодный волк крадётся за раненым медведем — ждёт, когда ослабнет хозяин гор.

Когда пришло время говорить с невидимым, шаман не стал брать с собой бубен. Помня о злых духах, взял своё верное копьё, древко которого сам вырастил, много лет закручивая ствол молодой берёзки, чтобы стал твёрдым, как камень, но гибким, как боевая плеть из сыромятной кожи. Отполированное за долгие годы ладонями дерево ласково встретило хозяйские руки. Сыромятный шнур из моржовой кожи подобно ладони доброго друга зажал в расщепе наконечник из чёрного кремня. Два лисьих хвоста свисают со шнура, красные хвосты с белыми кончиками, те самые, что заметают любой след и сбивают с толку любого злого духа. Зелёный нефритовый шар на конце уравновешивает тяжёлый наконечник. Доброе оружие не подведет хозяина ни в бою, ни на охоте.

Пляска с духами снова увлекла старика, копьё ожившей молнией металось вокруг вертящегося волчком шамана. Земля, Ветер, Вода и Небо закружились в танце, духи гор и тундры говорят с ним, и вот уже разбуженный стариком вихрь подхватывает его дух, чтобы унести в гости к верхним людям, в земли счастливой охоты. Мудрые предки сверху видят дальше живущих на земле, жаль только, слишком редко удаётся спросить у них совета. Когда шаман уже готов был выпустить свой дух в полёт, мир перед ним задрожал, расступился, и посреди утоптанной площадки оказались две нелепых фигуры. Хо! Первый злой дух побоялся охотиться на шамана в одиночку, и призвал на помощь себе ещё одного. Глупцы, они не дождались, пока дух шамана отделится от тела! Каменный Медведь впервые видел злых духов обычным зрением. Один, странно горбатый, сидел на земле, разбросав в стороны длинные ноги, и был похож на человека, второй принял образ большущей рыси, глупого серого цвета, серого, как вечерний туман. Жалкое зрелище, и нелепое.