Звериной тропой. Дилогия - Инодин Николай. Страница 56

   Долго рассматривать строение снаружи ему не дали - Рудик показал на вход и выдал фразу, в которой Роман опознал "иди" и "там". Сам парень уже вовсю возился с ремешками и верёвками, крепящими вьюки на спинах лошадей. Очень ему кони нравились. После нескольких дней совместного похода даже Тор - так Роман назвал упёртого командирского жеребца, снисходительно позволял парнишке возиться со своей сбруей. Пленный диверсант ему помогал, и рыжего не беспокоил тот факт, что вчерашний неудавшийся убийца помогает снимать с лошадей трофейное оружие.

   "Может, так здесь положено"?

   Роман, стараясь удерживать на лице выражение непоколебимой уверенности в том, что всё идёт как надо, спустился в ведущую к лазу канаву. За ним спрыгнула закончившая наружный осмотр подворья Машка.

   После дневного света в помещении ни черта не было видно. В глубине возилась хозяйка, что-то радушно ему рассказывая. "Надо скорее язык учить. Я скоро полиглотом стану - знаю четыре языка двух миров, и конца этому процессу не видно".

   Тётка застучала кресалом по кремню, раздула трут, зажгла лучину, воткнула её в резной светец, подставила под него миску с водой, повернулась, и выдав оглушительный визг, спиной вперёд запрыгнула на сложенную из дикого камня невысокую печь.

   Отразившийся в Машкиных глазах свет явно произвёл на женщину незабываемое впечатление. Роман схватил свою любимицу за могучую шею и не позволил сбежать самым позорным образом.

   - Извините, сударыня, - обратился он к хозяйке, - Это Маша, моя любимица, мы с ней второй год уже живём, и ни разу она без разрешения никого не обидела.

   Ясное дело, понять его женщина не смогла, но спокойный, уверенный тон говорящего её немного успокоил. Кава присела, не слезая с печи, и что-то спросила, явно имея виду напугавшее её чудовище.

   - Она ласковая, - Шишагов потрепал Маху по загривку. Рыся с опаской покосилась на женщину и ткнулась тяжёлой головой вожаку в пояс. Только когда Маха развалилась на утрамбованном земляном полу, подставив живот для чесания и поглаживания, тётушка Кава рискнула слезть с занимаемой позиции. С опаской подошла к Шишагову, поглядела, как тот спокойно позволяет ужасному чудовищу брать в пасть свою руку. Вроде успокоилась, но когда Роман предложил ей погладить зверушку, от греха подальше убрала руки под передник. Потом прыснула в кулак, как девчонка, и полезла из жилья на улицу, оттолкнув с дороги парнишку, сунувшего в дверь свою любопытную рыжую голову.

  Парни стали затаскивать в жильё мешки и свёртки с барахлом, а Роман, отправив Маху под стол, чтобы не мешала, смог осмотреть предоставленную им жилплощадь.

  Помещение размером примерно три на четыре метра. Может, чуть больше. Пол земляной. У противоположной входу стены, в правом углу расположена небольшая печь - чуть выше метра от уровня пола. Никакого намёка на дымоход, предназначенное для выхода дыма отверстие выпускает его прямо в жилище. Балки, жерди и снопы соломы, складывающие крышу, покрыты толстым слоем сажи. Когда копалась яма под это строение, вдоль стен были оставлены выступы. Укреплённые кольями, и покрытые тёсаными жердями, поверх которых потом настелили шкуры, они превратились в широкие лавки или полати - как ни называй это приспособление для сидения и сна.

   В противоположном по отношению к печи конце избы на вкопанных в земляной пол столбах стоит могучий стол из широких и толстых тёсаных плах. На выступе печи, перед топкой, красуется несколько кривобоких глиняных посудин. Большая часть напоминает горшки, парочка скорее походит на широкие глубокие миски. Над столом и "плацкартными" местами установлены плетёные из веток экраны - видимо, чтобы срывающаяся сверху сажа не падала в пищу и на головы. Больше в этой гостинице ничего нет.

  Перетаскавшие в жильё всё барахло парни встали перед Романом, явно ожидая распоряжений. Кивнув Рудику на лавку, Роман показал на него рукой:

  - Рудик.

  Стукнул кулаком себя чуть выше солнечного сплетения:

  - Роман.

  Наклонился, погладил по теплому боку лежащую под столом Машку:

  - Маха.

  Ткнул пленного указательным пальцем в грудь:

  - А ты?

  Парень хлопнул себя по широкой груди:

   - Акчей.

  Тут в дом, отодвинув дверь тугим задом, влезла Кава. Руки у женщины были заняты: плетёное блюдо с лепёшками, горшки с кашей и молоком. Как всё только поместилось? Проворно расставив принесённое на столешнице, прошла к печке, достала из корзины и принесла деревянные чашки. С опаской покосилась на Маху и пригласила Романа к столу, не обращая на остальных никакого внимания.

   "Статус у них низковат", - смекнул Роман. Рудик здесь в рабском звании бывал, а Акчей в нём, видимо, пребывает.

  Достав ложку, Роман поклонился хозяйке - поблагодарил. Та поклонилась в ответ, и оставила гостя насыщаться. Собрался сесть за стол, оглянулся в поисках предмета, который можно было бы использовать вместо табурета. Тут вмешался Рудик - схватил за рукав и усадил на лавку в угол, противоположный печке. Поставил поближе горшок с кашей, налил в чашку молока. Запах из горшка шёл знакомый, неужели пшёнка? Она, родимая, но сварена куда душевнее, чем готовили повара в курсантской столовой. Не евший со вчерашнего утра Роман собрался уже черпнуть из горшка, когда заметил, что парни стоят, как не родные.

  - А вам что, особое приглашение надо?

  Оказалось, надо. Получив формальное приглашение, Рудик скользнул на лавку слева от Романа, а Акчей уселся напротив, приспособив вместо стула ту самую корзину, с которой выбежал когда-то к Роману парнишка.

  Пытаясь не накосячить, Роман разорвал на куски лепёшку, выдав долю каждому из парней. Дождался, пока они налили себе молока, и полез ложкой в горшок.

  За Романом ложку в кашу запустил Рудик, и только после него - полоняник. Ели не спеша, запивали пшёнку молоком, не забывая, впрочем, откусывать от зажатого в левой руке куска лепёшки. Когда немаленький горшочек опустел, а молоко закончилось, Роман при посильной помощи Рудика приступил к допросу пленника. Пока "говорили", заходила хозяйка, выслушала Ромину благодарность и унесла пустую посуду. Недолго говорили, но Рудик несколько раз менял в светце лучину.

  В результате Шишагов решил, что дело было так: когда войско сбродников отправилось ликвидировать усадьбу поселившихся на берегу скандов, десяток молодых бойцов был направлен тамошним воинским начальником, которого зовут Гатал, проследить за уходящим чужаком. Проследить, не трогая, близко не подходить, но чужак не производил впечатления сильно продвинутого бойца, шёл за рабом, а добра у пришельца было много.

  Особенно не давали молодым покоя лошади, по какой-то причине это была самая желанная для них добыча. Когда чужак вошёл в пограничные с вильцами земли, на его след встал дозор вильских воев. Десятник принял решение - валить чужака. Однако под выстрел Шишагов не подворачивался, а граница была рядом, решили брать на ночлеге. Не получилось, Акчей угодил в плен. Быть пленником хорошего воина - не самая постыдная доля. А потом его либо выкупят родичи, либо ещё что случится, это уже определит какой-то Жащур.

  Лучина очередной раз мигнула и погасла. Достало Рому такое освещение, пришлось лезть в мешки с барахлом. Нашёл походный жирник, выскреб остатки топлёного тюленьего жира, нарыл в запасах пучок сухого ягеля. Через десять минут заправленный жирник освещал помещение куда ярче непривычной смолистой щепки.

  ***

  Разбудили Романа хозяева. После сытной еды Шишагов, поверивший в то, что у вильцев совершенно безопасно, сам не заметил, как уснул. Проснулся от стука и тихого Махиного "Кто там?". В дверь постучали ещё раз, мужской голос помянул Рому по имени. Пришлось вставать, обуваться (странно, Роман не помнил как снимал сапоги), и вылезать на двор.

  Комитет по встрече был вполне представительным - давешний начальник заставы, по случаю вечерней сырости набросивший поверх вышитой рубахи толстый шерстяной плащ, пятеро крепких мужчин "слегка за сорок" и трое седых представительных стариков, утеплившиеся меховыми безрукавками. В стороне от построек имелся большой очаг, сложенный из крупных гранитных валунов. Горящее пламя бросало отблески на огромный камень и освещало вершину священного дуба. На большом вертеле вращалась, обжариваясь, туша дикого кабана. Там же в отблесках огня мелькала знакомая рыжеволосая голова.