Голем и джинн - Уэкер Хелен. Страница 46

В Бруклине он еще не бывал и пока не хотел идти туда. Он чувствовал, что должен тщательно дозировать новые впечатления, иначе они скоро кончатся. Джинн хорошо представлял себе, как через десять, двадцать, тридцать лет будет бродить по тем же знакомым бесконечным улицам, не находя на них ничего интересного. Машинально он потер железный браслет на запястье, но тут же заметил это и заставил себя остановиться. Он не хочет, он не станет жалеть себя.

Пройдя вдоль Парк-роу на северо-восток, Джинн понял, что приближается к Бауэри. У него не было желания возвращаться туда так скоро, поэтому он свернул на первом же перекрестке и оказался на узкой улице с запущенными и неопрятными жилыми домами. Здесь было ничем не лучше.

Улица упиралась в большой перекресток, покрытый растрескавшимся асфальтом, а за ним виднелся небольшой скверик. Посредине стояла одинокая женская фигура.

Сначала он увидел только приличного вида женщину, которая в ночной час оказалась на улице одна. Это было странно, но все-таки объяснимо. Что еще удивительнее, на женщине не было ни шляпки, ни пальто, а только блузка и юбка. И почему она так пристально смотрит на него, не упуская ни одного его движения? Может, она не в себе или просто заблудилась?

Дойдя до середины перекрестка, он снова посмотрел на нее, испытывая странную тревогу. Теперь он ясно видел, что женщина была вовсе не человеком, а ожившим куском земли.

Он похолодел. Что это?

Теперь и Джинн не сводил с нее глаз. Неуверенно он вступил на газон и пошел в ее сторону, но, не дойдя несколько шагов, почувствовал, что она напугана и хочет убежать. Он тут же остановился. Воздух вокруг нее пах влагой и еще чем-то темным и плодородным.

— Что ты такое? — спросил Джинн.

Она ничего не ответила и даже, казалось, не слышала его. Он попробовал еще раз:

— Ты не человек. Ты сделана из земли.

— А ты — из огня, — наконец заговорила она.

Ему показалось, что его ударили в грудь, а вслед за шоком пришел страх. Он даже отступил на шаг.

— Откуда ты знаешь?

— У тебя светится лицо. Как будто внутри что-то горит. А что, другие этого не видят?

— Нет, никто не видит.

— Но ты меня тоже видишь, — заметила она.

— Да.

Наклонив голову, он пытался понять, в чем тут дело. С одной стороны, она была просто женщиной, высокой и темноволосой. Потом с его зрением что-то происходило, и он видел те же черты вылепленными из глины.

— В моем племени мы умеем видеть истинную сущность всех существ. Иначе мы не могли бы узнавать друг друга в разных обличьях. Но я никогда не встречал…

Он протянул руку, чтобы коснуться ее лица, и она испуганно отшатнулась.

— Мне нельзя быть здесь! — ахнула она и в ужасе огляделась, как будто только что увидела все, что ее окружало.

— Постой! Как тебя зовут? — спросил он, но она только потрясла головой, пятясь, словно испуганное животное. — Если ты не хочешь назвать свое имя, тогда я скажу тебе мое! — (Хорошо, что она хотя бы остановилась.) — Меня называют Ахмад, но это не мое настоящее имя. Я — джинн. Я родился тысячу лет назад в пустыне, которая находится очень далеко отсюда. А сюда я попал случайно, потому что был заточен в кувшине. Я живу на Вашингтон-стрит, к западу отсюда, рядом с мастерской жестянщика. И до сих пор только один человек в Нью-Йорке знал, кто я такой на самом деле.

Ему казалось, что у него внутри распахнулся какой-то шлюз. До этого момента он даже не осознавал, насколько сильно ему хочется рассказать обо всем кому-то, не важно кому.

На лице у женщины была написана отчаянная внутренняя борьба.

— Меня зовут Хава, — наконец выговорила она.

— Хава, — повторил он. — Хава, что ты такое?

— Я — голем, — прошептала женщина и тут же закрыла рот рукой, как будто только что выдала самый страшный в мире секрет.

Она снова отступила назад, потом развернулась и побежала. Во всех ее движениях чувствовалась огромная физическая сила, и Джинн знал, что она могла бы легко согнуть лист самого лучшего металла в мастерской Арбели.

— Постой!

Но она бежала, не оглядываясь, потом свернула за угол и пропала из виду.

Еще минуту или две он постоял на газоне, размышляя, а потом бросился за ней.

Проследить за ней оказалось не трудно. Она, как Джинн и подозревал, действительно заблудилась. На перекрестках она растерянно озиралась и читала таблички с названиями улиц. По дороге ей попалось несколько подозрительных бродяг, и тогда она переходила на другую сторону, чтобы избежать встречи. Джинн старался держаться от нее подальше, но то и дело ему приходилось прятаться за углами домов, когда она выбирала какую-нибудь улицу, а потом передумывала и возвращалась.

Наконец женщина поняла, где находится, и после этого пошла увереннее. Она — а следом за ней и он — пересекла Бауэри и углубилась в более чистый и приличный район. Из-за угла он видел, как она заходит в узкий, зажатый между двумя большими зданиями дом. Вскоре в одном из окон зажегся свет.

Он поскорее ушел, чтобы она не увидела его в окно, и по дороге домой запоминал все улицы, перекрестки и повороты. На душе у него было легко и даже весело, чего не случалось уже давно. Эта женщина — вернее, голем? — представлялась ему загадкой, которую непременно надо разгадать, тайной, которая не даст ему скучать. И он не собирался ждать следующей встречи, предоставив все случаю.

В своей сырой подвальной комнатушке Махмуд Салех ворочался и крутился в постели. Бессонница появилась у него недавно. Летом он так уставал за день, что едва добирался до дому. Но сейчас был конец осени, и дети уже не хотели мороженого. Тем не менее каждое утро он сбивал его в своей мороженице, а потом под дождем возил по улицам, не обращая внимания на отсутствие покупателей. Никакого запасного заработка он себе не искал, потому что не собирался дожить до конца этой зимы.

Но судьба вмешалась в его планы, на этот раз в образе Мариам Фаддул. Как-то она остановила его у своей кофейни и сказала, что все сирийцы — владельцы кафе и ресторанов, как марониты, так и православные, — решили всю зиму покупать мороженое у Салеха и предлагать его своим клиентам.

— Это будет что-то новенькое, — объясняла Мариам. — Вкус лета зимой.

Когда на улице так холодно, клиенты, скорее, захотят чего-нибудь горячего, подумал Салех, но он знал, что против Мариам логика бессильна, а именно Мариам все это наверняка и придумала. Большинство идеалистов обитают в своих собственных придуманных мирах, надежно защищенных от реальности. А Мариам, казалось, умела без особых усилий заманивать в свой мир и окружающих. Ее естественная доброта путала их трезвые расчеты до такой степени, что они соглашались покупать зимой большие партии мороженого.

«Оставьте меня, — хотелось сказать ему. — Дайте мне спокойно умереть». Но это было бы бесполезно. Мариам уже решила, что нищий, полубезумный мороженщик переживет эту зиму просто потому, что она так пожелала. Он хотел возмутиться, но не мог и чувствовал только слабую досаду.

Теперь Салех гораздо меньше времени проводил на ногах. Он делал мороженое, разносил его по ресторанам и получал за это пригоршню монет. Но на этом благотворительность не кончалась: соседи начали оставлять на ведущих в подвал ступенях поношенную, но крепкую и аккуратно сложенную одежду. Он принимал ее с тем же слабым раздражением, что и щедрость Мариам. Кое-что он носил, а из остальной с помощью толстой иглы и бечевки сшил подобие одеяла, из которого торчали несколько рукавов.

Тело, привыкшее к тяжелой работе и лишениям, взбунтовалось против нового режима и относительного тепла. Вечером он засыпал как обычно, но среди ночи просыпался и наблюдал за мерзкими тенями, копошащимися в углах. Чтобы они не подобрались к его тюфяку, он окружил его защитными кругами мышеловок, а между ними рассыпал порошок карболовой кислоты. Теперь крошечная комната напоминала какой-то дикарский алтарь, а сам он — лежащую посредине жертву.