Голем и джинн - Уэкер Хелен. Страница 93

На рассвете он проснулся и сонно улыбнулся ей: «Ты спала». А она при виде его радости съежилась от чувства вины.

Наконец утренний беспорядок в пекарне был ликвидирован, и покупатели успокоились. Хава пошла в кладовку, чтобы съесть совершенно ненужный ей полдник. Из уборной до нее доносились звуки подавляемых рыданий и поток горестных мыслей. Она тихонько постучала в дверь.

— Руби? — Молчание. — Руби, выходи. Все уже в порядке.

Дверь приоткрылась, и в образовавшейся щели показалось красное, распухшее лицо.

— Нет, не в порядке. Он меня уволит, я знаю.

— Ничего он тебя не уволит. — (Это было правдой: мистеру Радзину очень хотелось уволить девушку, но он слишком устал, для того чтобы привыкать еще и к новой работнице.) — Он же понимает, что ты еще не все умеешь. Все мы делаем ошибки, особенно когда начинаем работать.

— Ты не делаешь, — мрачно возразила Руби, — никогда не делаешь.

Снова она почувствовала укол вины.

— Руби, я сделала больше ошибок, чем могу сосчитать. Но когда что-то идет не так, незачем прятаться и плакать. Запомни то, чему научилась, и иди дальше.

Девушка с сомнением шмыгнула носом, но все-таки вытерла следы слез с лица.

— Ладно, — тихо сказала она и отправилась выслушивать ругань мистера Радзина.

Хава ела свой хлеб с маслом даже с меньшим аппетитом, чем обычно. То и дело в кладовку прибегала юная Сельма то за яйцами из холодильного ящика, то за мотком бечевки. Еще год назад она была пухлой девчушкой с косичками, а сейчас, длинноногая и сильная, легко поднимала на плечо мешок с сахаром и убегала с ним. Наблюдая за ней, Хава задумалась, каково это — иметь дочь. Она знала, что миссис Радзин постоянно беспокоилась за Сельму, иногда матери хотелось остановить время, чтобы уберечь девочку от обид и разочарований. Сама же Сельма только и мечтала поскорее вырасти и понять наконец, о чем эти взрослые иногда спорят, понижая голос, и почему замолкают при ее появлении.

А где же место для нее самой? Наверное, где-то посредине между матерью и дочерью: уже не невинна, но пока мало что понимает.

Рассеянно она подумала о том, как там Майкл в своем приютном доме. Наверняка слишком много работает. Как-нибудь на днях надо будет выпросить у него часик для себя и отнести ему тарелку миндальных печений. Жена должна делать такие вещи. В них отражается ее привязанность.

— Хава?

Она вздрогнула, подняла глаза и увидела Сельму в дверном проеме.

— Папа говорит, сейчас твоя очередь стоять за кассой.

— Да, иду.

Загнав трудные мысли в дальний угол, она вышла к кассе и сменила измученную миссис Радзин. Хозяйка благодарно потрепала ее по плечу и удалилась. Надев на лицо улыбку, Хава начала обслуживать покупателей.

— Добрый день, миссис Леви.

У прилавка стоял маленький старичок с поблескивающими глазами.

— Мистер Шаль! — удивилась она. — Я не видела вас с самой свадьбы! Как ваши дела?

— Неплохо, неплохо. А у вас? Вам нравится семейная жизнь?

Ее улыбка чуть дрогнула, но лишь на миг.

— Да, только, боюсь, вы видите моего мужа куда чаще, чем я.

Он ухмыльнулся:

— Жаль. Наверное, вы хотели бы не работать и не спать.

Пауза длилась всего несколько мгновений, а потом она снова улыбнулась и согласилась.

Очередь за его спиной начинала волноваться.

— Что вы хотели, мистер Шаль? — спросила она и сосредоточилась, чтобы уловить его желание.

Но ничего не уловила.

Вместо этого она увидела, как двигаются его губы, и услышала слова:

— Три дюжины булочек к обеду, будьте так добры. Боюсь, у нас в приютном доме сегодня трудный день.

Но за его словами она не чувствовала никакого желания. Только огромная зияющая пустота.

— Разумеется, — чуть слышно пробормотала она, а потом повторила уже громче: — Да, разумеется. Может, нужно еще больше?

— Нет, трех дюжин будет достаточно.

Она быстро упаковала булочки в коробки и перевязала бечевкой. В последнюю коробку она добавила горстку миндальных печений:

— Передайте Майклу, если вас не затруднит. И одно возьмите себе.

Он улыбнулся, поблагодарил и вдруг замолчал, рассматривая ее.

— Вы замечательная женщина, Хава. Я никогда не сомневался, что из вас получится превосходная жена.

Старик ушел, а она повернулась к следующему покупателю, вполуха слушая его заказ. «Никогда не сомневался»? Какой странный выбор слов! Они ведь встречались с ним всего однажды. Может, конечно, Майкл рассказывал ему об их помолвке. Но… Она вздрогнула, вспомнив об этой странной пустоте, о полном отсутствии страхов и желаний. С Джинном все ощущалось совсем по-другому: у него они были, но только приглушенные, спрятанные от света. А Джозеф Шаль словно нарочно стер их. Она вдруг вспомнила хирурга на «Балтике», как тот удалил аппендикс Ротфельда, достав его из мертвого тела.

Весь остаток дня она обслуживала покупателей, упаковывала их товар и непрерывно улыбалась, пряча свое беспокойство. Но ни на минуту не могла отделаться от растущей уверенности: с Джозефом Шалем что-то не так.

— Успех! — объявил Сэм Хуссейни Джинну. — Огромный успех!

Похоже, все ожерелья были проданы, и с немалой прибылью.

— Можете сделать еще дюжину? — спросил Сэм. — И на этот раз добавьте к ним браслеты.

Джинн снова взялся за инструменты. Однако новизна работы над ожерельями уже ушла, и он предчувствовал, что скоро они наскучат ему не меньше, чем сковородки.

Арбели тем временем проводил все больше часов у горна. Заваленный заказами, он даже предложил взять еще одного помощника или, возможно, ученика. Джинну эта идея совсем не понравилась. Не считая ненавистной комнаты, мастерская была единственным местом, где он мог оставаться собой. Но Арбели, несомненно, потребует, чтобы он скрывал свои удивительные методы от новичка.

Несмотря на молчание и нервное напряжение — а может, и благодаря им, — работа шла успешно. Однажды вечером он прикинул, что они с Мэтью выполнили уже половину заказа Сэма Хуссейни, даже опережая сроки. Джинн улыбнулся, глядя, как мальчик беззвучно исчез за дверью. Возможно, думал он, ему стоит открыть собственную мастерскую, уже без Арбели, а Мэтью взять в ученики. «АХМАД И МУНСЕФ, РАБОТЫ ПО МЕТАЛЛУ». Арбели ушел торговаться с поставщиками, и Джинн, оставшись в одиночестве, отдыхал от угрюмого молчания жестянщика. Он склонился над работой, чувствуя прилив чего-то похожего на удовольствие.

Внезапно дверь распахнулась.

Это был Мэтью, бледный от страха. Он подбежал к Джинну, схватил его за руку и потянул за собой, всем телом выражая мольбу. К своему удивлению, Джинн встал и последовал за ним.

Мальчик бегом тащил его по улице. Уголком глаза Джинн заметил, как Мариам Фаддул, беседовавшая с кем-то за открытым столиком, удивленно вскинула глаза и смотрела им вслед, пока они лавировали между тележками и пешеходами. Они вскочили на крыльцо дома, где жил Мэтью, пробежали через вестибюль с его сверкающим потолком и бегом поднялись наверх, на четвертый этаж. Одна из дверей была распахнута, и Мэтью туда юркнул. Комната за дверью оказалась маленькой и тесной, плотные занавески были задернуты. Джинн глубоко вздохнул и шагнул за мальчиком.

Женщина лежала ничком, уткнувшись лицом в голый деревянный пол. Мэтью подбежал к ней, взял за руку, потряс и умоляюще посмотрел на Джинна.

Тот осторожно поднял женщину на руки и перевернул ее. Она весила не больше ребенка. Даже Джинн понимал, что она очень больна. Ее глаза так и не открылись, а кожа была землистой, если не считать яркого красного пятна на щеках и переносице. Это ведь не может быть нормальным? Лицо ниже пятна сильно напоминало тонкое лицо ее сына.

— Это твоя мать?

Нетерпеливый кивок: «Ну конечно! Пожалуйста, спаси ее!»

Что он мог сделать? И почему Мэтью прибежал именно к нему? Совершенно растерянный, Джинн опустил женщину на кушетку и, согнувшись, прижал ухо к ее груди. Сердце билось, но очень слабо. По ее лбу бежал пот, и кожа была почти такой же горячей, как у него. Он услышал, как она с трудом вздохнула, потом еще раз. Его собственное тело напряглось, словно пытаясь помочь, но ведь это бессмысленно. Чем он может помочь?