Геркулес и Гидра - Булычев Кир. Страница 8

Сделав все, как задумал, я вновь вошел в дом, спокойно проследовал в большую комнату и сказал нормальным голосом:

– А мне чаю дадут?

Мое появление заставило их замолчать. Они никак не ожидали, что я вернусь таким спокойным и даже веселым. Люся окинула меня уничтожающим взглядом, а мать молча достала из буфета чашку и налила мне. Томат смотрел мимо меня, общение с таким низким существом доставляло ему неудовольствие. Но я-то был спокоен. Ведь я был единственным здесь, кто знал, чем кончится завтра наш детектив. И как человек с дополнительным знанием, мог сдержанно улыбаться.

А матери хотелось, чтобы дома был мир и порядок. Чтобы все друг друга любили. Она всегда устает, она всегда в заботах, даже теперь, когда мы выросли и нет в том большой нужды, она все равно носится по жизни как угорелая и ей кажется, что завтра мы останемся голодными или необутыми.

– Вот я Федору Львовичу предложила, – сказала она, глядя на меня материнским взглядом, – что я с получки отдам всю стоимость. А он отказался.

– Никогда, – сказал Федор.

– Мама, ну что за чепуху ты несешь! – воскликнула Люся, которая почти совсем разучилась разговаривать с матерью нормальным голосом.

– Да не волнуйся, мама, – сказал я. – Найдется эта пластинка.

– Может быть, – произнес задумчиво Томат. – Я уже высказал подозрение, что Костя подарил ее какому-нибудь своему дружку, и если дружок изъявит добрую волю, он может вернуть ее обратно и незаметно куда-нибудь подсунуть.

– С него станется, – поддержала своего кавалера Люся. – А потом, когда Федор Львович после всех переживаний наткнется на нее, мой братишка с чистым взором заявит, что в глаза ее не видел.

Как они были близки к истине! У меня даже пальцы на ногах похолодели. Черт возьми, ведь завтра ее найдут и скажут: мы же предупреждали! И стоило тогда идти на такие приключения! Лучше бы свалить на кота, и дело с концом. Но я взял себя в руки и ничем не показал своего расстройства. И был благодарен матери, которая по своей должности примиренца перевела разговор на наши дела.

– Уж ваша экспедиция, – сказала она. – Договор с совхозом заключили на продукты, а деньги не переводят. Наш Филин собирается в Симферополь писать. У них в экспедиции такой счетовод, просто удивительно, что из Москвы.

– Мама, ты опять о пустяках, – сказала Люся раздраженно.

– А что же тогда не пустяки? – спросила мать.

– Моральный уровень моего брата!

– Ого, чужим языком заговорила, – сказал я печально. Потому что печально слышать такие слова от собственной сестры. Как будто предательство от собственных солдат в разгар боя.

– Я полагаю вопрос исчерпанным, – сказал вдруг Томат. Не знаю, почему он решил нас примирить. – Есть много других тем для разговоров.

Но тем как-то не находилось. Мы пили чай в молчании. Я уже собирался идти спать, как Люся стала при мне рассказывать Томату, что в экспедицию привезли машину, весь гараж заняла. А машина эта будет заниматься склейкой всяких статуй, которые найдут.

– Зачем? – удивился Томат. – Зачем нужна машина, если можно обойтись клеем? – И он посмотрел на меня.

– Не склейкой, – сказал я, – а реставрацией.

– Это очень любопытно. А по какому принципу?

– Вы у Макара спросите, – сказал я, – он на ней работает.

– Ну уж чепуха! – сказала Люся. – Твой Макар малахольный. Он в восьмом классе учится.

– Интересно, что сказал бы Пушкин, если бы ты отвергла его стихи, написанные еще в лицее, – сказал я.

– Пушкин – гений, – ответила Люся. Пушкина она читала только то, что задавали в школе. Правда, память у нее хорошая, лучше моей, и она все это помнила наизусть. И могло показаться, что она и в самом деле понимает. А что он гений, это ей тоже в учебнике написали.

После этого я не стал больше отвечать на вопросы Томата, потому что и не смог бы ответить. Но сказал, что хочу спать. И ушел.

5

На следующий день поднялся горячий ветер, на раскоп несло пыль, работать было совершенно невозможно. Манин посадил нескольких человек в зале на первом этаже, разбирать находки и заниматься описанием. Геракл, поражающий гидру, стоял посреди комнаты на столе, и все могли им полюбоваться. Что удивительно, на нем не было ни одной трещинки. Выбоины были, потому что не нашлось некоторых деталей, а трещин – ни одной.

После обеда, раз уж ветер не кончался, мы поиграли в шахматы, подождали и разошлись по домам пораньше. Только Макар остался с Дониным у машины. Я весь день опасался, что кто-нибудь догадается, что машиной пользовались. Но никто ничего не сказал. Макар был мрачен, словно туча, и со мной не разговаривал. Ну и я его не беспокоил. В конце концов, он взрослый человек, знал, на что идет.

Домой я возвратился часа в три. Томата еще не было, он уехал в Керчь, наверное, там чего-нибудь давали. На столе в большой комнате лежала пластинка. Мать сообщила мне, что нашла ее под кроватью у Томата, когда убиралась.

– Как хорошо, – сказала она. – А то я беспокоилась. Ведь такая ценная вещь.

Потом сделала красноречивую паузу и спросила:

– Ты ее туда не клал?

Сил врать у меня уже не осталось, поэтому я только отрицательно покачал головой.

Не знаю, поверила ли мне мать или нет, но я пошел к себе, лег на кровать и стал читать третий том историка Соловьева. Очень интересно. Правда, я все время отвлекался. Я думал о машине, о том, какой в общем неплохой человек Макар, и как машину будут использовать дальше. У меня даже появились кое-какие идеи, и я не услышал, как вернулся мой дорогой Томат.

Угадал я, что он приехал, по его удивленному возгласу:

– Откуда здесь эта пластинка?

И голос матери:

– Федор Львович, какое счастье. Знаете, где я ее нашла?

– Догадываюсь, – сказал Томат. – Костя принес ее обратно.

– Вот и не догадались! – Мать старалась спасти честь нашего семейства. – У вас под койкой лежала. Видно, упала, и вы не заметили.

Томат откашлялся. Я с интересом ждал, что он скажет.

– Возможно, – сказал он. – Возможно, и под кроватью. Но дело в том, что я вчера производил розыски пластинки в разных помещениях. В том числе заглядывал и под кровать. Могу вас заверить, что сделал это тщательно.

– Но она же лежала!

– Как вчера правильно заметила Людмила, – сказал этот негодяй, – в характере вашего сына было подбросить мне похищенную вещь, чтобы избежать справедливого наказания.

– Ну знаете! – Я изобразил возмущение, но оно было не очень, как вы понимаете, искренним.

Я встал и вышел из комнаты, чтобы лицом к лицу встретить бурю.

Но бури не было. Томат стоял, внимательно разглядывая конверт, в котором была пластинка. Затем подцепил пальчиками ее за край и вытащил на свет. Пластинка приятно поблескивала под лучом солнца, проникшим в окно. Наконец он удовлетворенно сказал:

– Вытер. Надеюсь, что не грубой тряпкой, которая может оставить микроцарапины на поверхности диска.

Я ничего не ответил. Мой ответ он бы тут же объявил признанием вины.

– Ну ведь хорошо все кончилось, правда? – спросила мать, и мне захотелось закричать, чтобы она не оправдывалась перед Томатом, не унижалась перед ним.

– Сейчас проверим, – сказал Томат, открыл наш проигрыватель и включил его. Я смотрел на него как мудрец на ребенка. Пусть он цепляется за свои погремушки. До чего, подумал я, мир разобщен и неправильно устроен. Пройди десять минут по свежему воздуху – и ты окажешься рядом с гаражом, где стоит машина, способная изменить к лучшему жизнь всего человечества. А здесь сидит мелкий собственник из Подмосковья и сейчас будет проверять, не потерял ли он двадцать копеек на качестве своей пластинки.

Для меня важнее – прогресс человечества. Для него – двадцать копеек.

Мне бы уйти к себе, читать Соловьева, но я остался в комнате. Мать тоже осталась, хотя собиралась готовить обед. Мы были как прикованы к этому проигрывателю. Как свидетели на допросе.

– Мани-мани-мани, – пели шведские певцы. Разумеется, у них, в капиталистическом мире, это и есть основная ценность. Но мы же выше этого!