Любимец - Булычев Кир. Страница 16

Резиновая занавеска дернулась, и транспортер, придя в движение, вывез из-за нее груду дохлых гусениц.

Первый спонсор завопил на плохом русском языке:

– Он живой, он есть живой! Бей его!

В его голосе звучал ужас – словно гусеница могла броситься на него.

Одна из гусениц на транспортере дернулась – практически она была уже дохлой, она бы и без дополнительного удара сдохла. Но мужики с дубинками так перепугались, что принялись колотить с двух сторон эту гусеницу, превращая ее в месиво.

– Идиот, – громко сказал по-русски второй спонсор.

Спонсоры всегда говорили с людьми по-русски. Это объяснялось не только их глубоким убеждением, что мы, аборигены, не способны к языкам, но и соображениями безопасности. Тот, кто выучивает чужой язык, вторгается в мир существ, которые общаются на этом языке, он нападает. Я об этом догадался давно, но не давал себе труда выразить это в мыслях даже для себя. Зачем? Мне было тепло, сытно и уютно. Человек начинает думать, когда ему плохо и холодно.

– Скоты, – сказал первый, и оба, повернувшись, пошли прочь из подвала. А я, потеряв на минуту способность думать, забыв, где нахожусь, вдруг ужаснулся, что сейчас спонсоры уйдут и я навсегда останусь в вонючем подвале, во власти грубых, жестоких людей. Уход спонсоров был как бы разрывом последней нити, которая соединяла меня с цивилизацией.

Все смотрели вслед спонсорам, и никто не успел меня остановить, хоть все в подвале видели, куда я побежал. Лишь Ирка крикнула:

– Тимошка, Тима, ты себя погубишь! Что ты делаешь, дурак?

Остальные рабы тупо смотрели, ожидая, когда вновь двинется транспортер и начнется работа.

Выбежав следом за спонсорами из подвала, я оказался в широком и высоком коридоре. Шедшие впереди спонсоры почти доставали головами до потолка. Машка-мадамка семенила рядом как любимица, а Лысый шел чуть сзади.

Они не оборачивались и не видели меня.

Я находился в неуверенности. Казалось бы, сейчас лучший момент, чтобы криком обратить на себя внимание. Но что, если спонсоры мне не поверят? И оставят меня в руках людей? Лысый меня убьет, как гусеницу!

Они дошли до двери. По очереди наклонившись, чтобы не задеть за притолоку, спонсоры вышли во двор кондитерской фабрики. Я прижался к косяку двери. День был теплым, солнечным, свежим. Гладкие и такие скользкие – я помню, как в детстве это меня завораживало, мундиры спонсоров, в покрое и деталях которых лишь опытный глаз, подобный моему, мог различить чин и положение, блестели на солнце, отражая его лучи. Мой взгляд, натренированный за много лет на гостях господина Яйблочко, безошибочно сообщил мне, что спонсоры, нагнавшие такой страх на наш цех, относятся к низшему эшелону их власти – это простые исполнители. Эти спонсоры и не были военными – они были снабженцами, то есть существами, не пользующимися большим доверием и уважением в гарнизонах. В дом Яйблочков их бы и не пригласили.

Для жителей Земли все спонсоры равны и тем непобедимы. Каждый из них, как боевой муравей, несет свою службу. Все одинаковы: безжалостны и непобедимы. На самом деле это совсем не так, но человеку об этом не догадаться – ведь человек судит по выражению лица, по нормам поведения, которые у людей и спонсоров совсем разные. Ну что будешь делать, если у спонсора лицо лишено мышц и не может выражать эмоций, зато длинные средние пальцы рук беспрестанно движутся и очень выразительны. Зачастую они могут сказать о настроении, намерениях и чувствах (да-да, и спонсоры способны на чувства!) спонсора куда больше, чем слова.

– Сколько у вас работает эта партия? – спросил Машку-мадамку старший спонсор.

– Только второй день.

– Плохо работают, плохо, – сказал второй спонсор.

– А где взять лучше? Я была на распределении, – пожаловалась мадамка. – Пронин всех крепких взял на рудники.

– Люди везде нужны, – сказал спонсор.

– Это вы решайте, – сказала мадамка, и я понял, что она не испытывает трепета перед спонсорами. И если бы я не знал, что люди – не более как отсталые дикари, которых спонсорам приходится учить и опекать, я бы подумал, что идет деловая беседа между равными.

– Но у вас легкая работа. А в шахте трудно. Они там быстро отмирают, – сказал первый спонсор.

– Тут только еда, – сказал строго второй спонсор, и в голосе его я услышал фон – жужжание – это означало, что он начал сердиться, но я не знал, уловила ли мадамка эту угрожающую нотку. – Мы готовы жертвовать собственными интересами и даже питанием для большой жертвы – для продукции, которая нужна всему обществу, всей галактике. Мы готовы на жертвы, а вы? Где ваши жертвы?

– Люди работают не покладая рук.

– Ползунов переращиваем, – сказала мадамка. – Их на неделю раньше забивать надо, тогда мясо нежнее и концентрат лучше. Вы это лучше меня знаете. А вам вес подавай!

– Нам нужен вес. Гарнизоны растут.

– Есть опасность – они уже кричат.

– Эту опасность нельзя допускать.

– Так что же делать? – спросила мадамка.

– Если будете плохо делать, мы отрываем вашу прекрасную голову. – Спонсор постучал концом среднего пальца по своей шее – это было признаком веселья. Не знаю, догадалась ли о том мадамка, которая была занята своими невеселыми мыслями.

– Если оторвете мою прекрасную голову, – сказала она, – вам придется искать другого директора фабрики.

– Найдем, – сказал второй спонсор.

– Ищите, – сказала мадамка.

– Не будем спорить, – сказал первый спонсор. – Мы довольны. Вы хорошо работаете. Мы пришлем новых людей. Эти должны работать не больше пяти недель. Затем прошу подготовить их к ликвидации.

– Вы с ума сошли! – воскликнула мадамка. – У меня не проходной двор. Только человек научился работать, а вы его на живодерню. Это неумно.

– Не надо спорить!

– Вы боитесь, что кто-то проговорится? Кому проговорится? Тростнику?

– Не надо разговоров, – сказал спонсор. – Знающие тайну не живут.

– Я сегодня принимала яйца, – сказала мадамка. – Семь тысяч ящиков.

– Вас мы тоже убьем, – сказал спонсор, – немного потом. Это шутка.

– Знаем, какие с вами шутки, – сказала Машка-мадамка.

Спонсоры мерно покачивались от смеха.

Они двинулись дальше от двери к ожидавшему их военному вертолету, мадамка с Лысым, не сказавшим ни слова, пошли за ними. С каждым шагом мне труднее было слышать и труднее бороться с желанием выбежать вслед за ними…

– …Я говорю с вами откровенно, – донесся до меня голос спонсора, – вы наш человек. Есть случай бегства домашнего любимца от одного нашего специалиста.

– Мне говорили, его вчера утром убили.

– Его по ошейнику опознали, – добавил Лысый.

– Так все думают. Пускай думают. Мы послали его фотографии на опознание хозяевам. Хозяева сказали – не тот. Тот молодой, высокого роста. Чистый, без следов на теле и без болезней. Он из хорошего дома.

– А зачем вы это нам говорите?

– Если он попал к вам, вы легче его найдете.

– Зачем?

– Немедленно сообщите нам. Он не должен жить.

– Почему? Что он сделал?

Мне совсем трудно было улавливать их слова. Они отошли к самому вертолету, по двору проезжали машины с какими-то ящиками и сосудами, винт начал медленно поворачиваться, я готов был высунуться на двор.

– Сообщите нам, а если есть подозрения – убейте его сразу! Убейте! – Спонсор старался перекричать шум мотора. – Мы будем проверять!

– Поняла! – кричала в ответ мадамка. – Лучше ищите его на шахте! У меня все старики и инвалиды.

И только тогда, с роковым опозданием, я понял, что разговор шел именно обо мне. Они уже знают, что спасшая меня случайность – лишь отсрочка! А здесь, на фабрике, я и не думал притворяться – я не хромаю и не изгибаюсь… Мадамка и Лысый почти наверное могут сложить два и два и догадаться, кто из нас – беглый любимец.

Но почему такая ненависть? Почему надо убивать меня? Урок другим любимцам?

Я понял, что не побегу за ними, я пошел назад по коридору.

…Ноги были как ватные. Надо было торопиться, а я медленно и обреченно брел обратно к цеху, потому что там был единственный близкий мне человек – бродяжка Ирка. Но что ей сказать?