На днях землетрясение в Лигоне - Булычев Кир. Страница 37

– что кто-то подъехал к воротам и препирается со стражником. Я лежал спокойно, пытаясь сообразить, кто бы мог примчаться ко мне так рано. Кто-нибудь из соседних князей, напуганный слухами о землетрясении? Или отряд с гор, который я ожидал с минуты на минуту? Перебранка у ворот смолкла, и слышно было, как машина тормозит у дверей. Я сел, протянул руку, чтобы достать халат. В коридоре раздался резкий знакомый голос, но я не сразу сообразил, кому он принадлежит.

– Ничего, – произнес голос. – Мы его разбудим.

Дверь распахнулась, и ко мне в спальню, словно в свою казарму, вторгся майор Тильви Кумтатон, с левой рукой на перевязи, с пистолетом в правой руке, а за ним два автоматчика в форме гвардейской бригады. Из-за их спин выглядывали виноватые, растерянные рожи лакеев. Вот так, подумал я, попал в плен и Наполеон. Никто не захотел жертвовать жизнью ради своего императора – ни одна сволочь даже не крикнула, чтобы предупредить меня. Я встал и накинул халат.

– Чем обязан такому вторжению? – спросил я.

– Вы останетесь здесь, – сказал майор.

В его глазах сверкал фанатизм догматика. Главное было – не поддаться на провокацию. У меня здесь слишком мало людей, и они ненадежны. Мои горцы прибудут утром.

– Вы понимаете, какую ответственность берете на себя, врываясь ночью в дом члена высшей палаты парламента? – спросил я.

– Парламент распущен, – ответил майор. Вся сущность раба была в этом ответе. Вот холуй, которому дозволено измываться над помещиком, перед которым он пресмыкался всю свою жизнь.

– Тем не менее я надеюсь, что в этом государстве сохранились хоть какие-то правовые нормы, – заявил я.

– Не вам диктовать правовые нормы, – сказал майор.

– Почему же?

– Если вы взяли на себя право убить беззащитного старика Фредерика, довести до смерти Васунчока, если вы с помощью бандитов торгуете наркотиками...

– Остановитесь! – воскликнул я. – Вы пожалеете о своих словах. У нас судят за клевету.

– Не тратьте время на парламентские речи, – съязвил майор. – Где находится план операции «Треугольник»?

– Что? – вырвалось у меня. – Он был у вас?

– Отец Фредерик успел мне все рассказать.

– Подлец! – не выдержал я. И майор не понял, что я имел в виду лжеца Джонсона. Нет, не отца Фредерика, я ему не судья. – Вы разрешите мне одеться? – спросил я. – У вас есть ордер на мой арест?

– Вы арестованы без ордера, – усмехнулся майор. – Ввиду чрезвычайного положения. Вы расскажете, какие объекты города заминированы вами, или придется обыскивать дом?

– Я не знаю ни о какой операции «Треугольник».

Я попытался бровями приказать лакею, чтобы он бежал за помощью. Тот сделал вид, что не понимает.

– Дайте ключи от сейфа.

Он попал в точку. Планы операции хранились там. Ох, легкомыслие и доверчивость, которые могут стоить жизни.

– У меня нет ключей от сейфа.

– Ключи, – приказал майор.

Предательство порождает предательство, как лавина тянет за собой все новые камни.

– Ключи у него в кармане пиджака, господин майор, – раздался голос от двери. Это был голос моего лакея, которого я кормил и поил десять лет. – Разрешите, достану?

Я стоял, парализованный новым предательством, глядя, как лакей подошел к гардеробу, открыл его и протянул майору связку ключей.

– Проводите меня к сейфу, – сказал майор лакею.

Солдаты остались у дверей.

Я сделал шаг к гардеробу, чтобы одеться, но один из солдат рявкнул: «Назад!» – словно я был простым воришкой.

О подлость и одиночество...

ГОСПОДИН ДИРЕКТОР МАТУР

Я сидел на железной койке в тюрьме и чувствовал, что из меня вытащили кости. Меня жестоко толкали и ударяли солдаты, пока везли сюда, и я в любой момент ждал, что меня расстреляют. Я был разорен и обесчещен, я был унижен и раздавлен, дети мои будут нищими ходить по улицам, протягивая руку за подаянием, и моя жена, которую покинет мой любимый брат Саад, будет вынуждена выйти на панель... Как я докажу этим людям, что я не желал никому зла, что я хотел, чтобы все были довольны и добры друг к другу? Как мне доказать священную истину, что я в душе поэт и всю свою жизнь старался жить честно и достойно памяти моих родителей? Неужели я когда-либо осмелился бы поднять руку на человека, если бы не был в помрачении рассудка, насланного на меня злыми духами? Ведь я ничего не сделал: фабрика цела, сторож жив...

Вдруг меня настигло жуткое подозрение: они хотят оставить меня здесь на время землетрясения, потолок обрушится и заживо погребет под развалинами. Не в силах вынести ожидания смерти, которое страшнее самой смерти, я бросился к железной двери и начал молотить в нее, взывая к состраданию тюремщиков.

Тяжелые сапоги застучали по коридору. Я отпрянул от двери, она распахнулась, и солдаты втолкнули нового пленника. Это был князь Урао, его, видно, подняли с постели – он был в красном стеганом халате, подпоясанном поясом с кистями.

Появление князя столь удивило меня, что я забыл о надвигающемся бедствии. Мы наконец сравнялись в правах. Нет, я не злорадствовал, во мне проснулся философ. Где твоя спесь, князь Урао, который заставлял меня, бедного мальчишку, давать ему списывать контрольные работы и избивал в уборной миссионерской школы, если я осмеливался ему не подчиниться? Где твоя спесь, князь, который третировал меня, словно мальчика на побегушках, полагая, что я, гордый наследник брахманов, принимаю эти унижения как должное?..

Глаза князя привыкли к темноте. Он сидел на койке, словно проглотил длинный шест, и его птичья взлохмаченная голова медленно поворачивалась, как у грифа, попавшего в клетку.

– Ты здесь, Матур? – спросил он без всякого выражения.

– Да, князь, – сказал я. – Мы с вами здесь. И мы равны.

– Равны ли? – спросил князь. Он подумал немного и добавил: – Нет, мы с тобой не равны.

Я внутренне улыбнулся.

– Вас арестовали военные? Вы пытались помешать эвакуации?

– Какой эвакуации?

За решеткой светлело, и я разглядел, что у князя мутные, пьяные глаза, словно он не понимает, что происходит.

– Но ведь будет землетрясение?

– Я член высшей палаты парламента, – сообщил он мне доверительно. – Я пользуюсь парламентской неприкосновенностью.

– Вы сообщили об этом майору Тильви?

– Он жестоко поплатится.

В голове князя не было убежденности. Ничего не было, пустой голос человека, который смотрит на рушащийся вокруг мир и не осознает, что сам он – часть этого мира.

– Отец Фредерик умер, – сказал князь, запахиваясь потуже в халат: в камере было прохладно. – Мы скорбим об этом.

Я не понимал, к чему он это говорит. Ну, умер миссионер. Надо же было ему когда-нибудь умереть.

– Это наркотики? – спросил я. – Они перехватили груз?

Князь поманил меня пальцем. Я приблизился.

– Меня скоро освободят, – сказал он шепотом. – Но не смей доносить об этом. Меня все предали. Но ты не посмеешь.

– Я не намерен вас продавать, – сказал я. – Я всегда оставался вашим верным другом.

– Знаю, знаю, – отмахнулся князь и продолжал шепотом: – Мои люди сейчас спускаются с гор. Я уеду с Лами в Европу. У меня капиталы в Швейцарии. Мне больше нечего делать в этих диких горах. Лами ждет меня. Только тише, никому ни слова...

ВЛАДИМИР КИМОВИЧ ЛИ

Староста пришел, когда уже взошло солнце. Он был в выцветшем армейском мундире с тремя медалями на груди. Махакассапа был недоволен его опозданием и что-то строго выговаривал здоровяку. Тот оправдывался. Потом Махакассапа сказал: