Таких не убивают - Булычев Кир. Страница 42
Эта версия понравилась Лидочке более других. Тогда стоило дочитать рукопись до конца.
И тут судьба в виде пожилого, подтянутого человека в белой сорочке и выглаженных брюках предстала Лидочкиным очам.
– Николай Владимирович, – окликнула его Лидочка. Она вскочила, подбежала к главному редактору «Московского рабочего» и поздоровалась с ним. – У меня к вам необычный вопрос, Марина Котова дала мне почитать рукопись романа Спольникова. Вы его будете издавать?
– Лидия Кирилловна, – произнес всегда сдержанный, несколько похожий на писателя Паустовского поэт Зарахани. – Мне не довелось прочесть рукопись. Но я слышал от Марины Олеговны. Она очень высоко о ней отзывалась. Помню, что она говорила о склонности автора к авангардизму, которая позволяет остаться на этой стороне здравого смысла, уверяла, что книгу будут покупать. Так что у меня не было оснований… К тому же я знал Спольникова как опытного, организованного литератора.
– Значит, вы не читали?
– Не пришлось. И теперь даже неловко… после трагической смерти Сергея Романовича ставить под сомнение… А вы думаете, что мне следует прочесть? Я доверяю вкусу Марины Олеговны. Она у нас двадцать лет работает.
– Вы еще не отправляли роман на рецензию?
– Наверняка все сделано по правилам, – насторожился Зарахани, словно защищал этим память Спольникова.
А Лидочка, попрощавшись с главным редактором, поняла, что Марина, которая покровительствовала своему автору, лукаво прикрывала рукопись от начальства отзывами дружественных рецензентов.
Половина одиннадцатого. Можно покинуть дебри Бутана и пролистать роман до событий, которые особенно заинтересовали капитана Толика.
…Мистические силы, сконцентрированные в проклятии того монастыря и в подземельях королевского дворца, оказывается, преследовали Григория, стремясь погубить его. Ему удалось переместиться, сменив внешнюю оболочку, в некие астральные сферы, описанные туманно и красиво. На этих страницах карандаш Марины вдоволь погулял по полям рукописи.
К середине романа оказалось, что в Григории обитают два человека. Один устремляется в дебри Центральной Азии и покоряет там прекрасное тело таинственной Глории, другой же возвращается откуда-то в деревню под Архангельском, где сохранились тайные языческие обряды. Через любовь чистой и светлой девушки, которую в романе называют Дарией, наш герой старается отыскать истинную правду жизни. На каком-то этапе обнаружилось, что Глория, прилетевшая сюда неизвестно как из Бутана, оказалась матерью Дарии, и у Григория возобновилась связь с этой самой волшебной женщиной.
Но по мере движения романа от одной любовной сцены к другой автобиографический элемент все более забирал верх. Григорий всей душой стремился к телу Дарии, которая была прекрасной девушкой, невинной, но спелой, и совокупление с ней представлялось герою как соитие с природой, высшим уровнем событий и вещей.
Так Лидочка перелистывала роман еще около часа. Просмотрела страниц двести. Разумеется, перелистывание не было автоматическим процессом, порой Лидочка, сама того не замечая, зачитывалась и погружалась в сумбурную, кисло-сладкую вязь романа, потом спохватывалась, что она не читательница, а исследователь. Она начинала еще быстрее перелистывать страницы, затем ее движения замедлялись, и она замирала, стараясь сообразить, откуда в логовище Григория возникло склонное к вампиризму существо с лиловыми глазами, в футболке с надписью «Спартак Ереван» и куда пропало из романа чучело снежного барса, оживающее в полнолуние и представляющее опасность для жильцов всего квартала.
Прервав на этом чтение, Лидочка отправилась в хозяйственный магазин за пластиковым ведром для Глущенок. Ведра были только оранжевые, и продавщица добродушно объяснила, что такие ведра реже теряются на огородах.
Затем Лидочка спустилась в метро и начала знакомое, надоевшее путешествие в Челушинскую. Электричка, редкий случай, оказалась пустой, и ей даже удалось занять место у окна.
За полчаса дороги Лидочка намеревалась просмотреть последние пятьдесят страниц.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
«Григорий открыл дверь своим ключом. Дома никого не было. В светящемся хрустальном шаре, забытом Глорией на круглом столе под бархатным черным абажуром, переливались сонные образы. В другой комнате, отданной Дарии, все предметы были освещены ярко и солнечно. Дария в отличие от матери, проводившей основное время в ночных клубах космоса («Подыщи другое слово!»), любила яркий свет, проводила как можно больше времени на солнце, лучи которого столь быстро и энергично окрашивали ее кожу (восклицательный знак), что Дария ходила загорелой, словно полинезийская красавица-дикарка, с марта по ноябрь.
…Почти половину комнаты Дарии занимал большой итальянский диван с мягчайшими подушками. Сбросив ботинки, Григорий растянулся на нем и даже попытался задремать, ощущая себя как в ту первую ночь на ложе любви в подземельях Бутана… Как давно это было и как трудно оказалось отыскать Глорию своей мечты в реальном мире несчастной России!
Закрыв глаза, Григорий старался отгадать томительную загадку, почему, когда, от кого Глория произвела на свет столь непохожую на нее пышнокудрую блондинку, ненавидящую тьму и даже сумерки. Был ли тем мужчиной снежный барс, который, как понимал Григорий, на самом деле был не барсом, а инкарнацией Великого Могола Аурангзеба, смерть которого на поле битвы перенесла снежного барса в иную оболочку, оболочку того странного одноглазого певца в трамвае, который уже третью неделю преследовал Григория…»
Лидочка, оказывается, пропустила историю одноглазого певца, которая, к счастью, не имела отношения к сюжету.
«…Хлопнула дверь. Григорий не открывал глаз. В приоткрытую дверь заглянула Дария.
– Ты пришел, Григорий? – спросила она, и незачем было его спрашивать, ибо кто же, кроме астрологического отца, мог лежать на итальянском диване. – Ты будешь принимать пищу?
– Нет, – лениво ответил Григорий, вытягиваясь, словно барс, на диване. – Мне и так хорошо.
– Ну засни, – засмеялась Дария, которая понимала Григория больше всех, даже больше, чем мать, может быть, потому, что они много времени провели, касаясь друг друга (восклицательный знак), когда готовили уроки, читали книги или когда Григорий держал девочку на коленях и она незаметно росла, превращаясь во взрослую девушку легкой воздушной красоты, и совершенно непонятно было, как такая белогрудая красота могла зародиться в отсыревшей глуши бутанских подземелий.
Вот и сейчас возникла неловкость от того, что взор Дарии застиг его лежащим на диване. О, как бы не догадаться ей, что причиной тому его неизбывное стремление коснуться губами диванных атласных подушек, хранящих аромат волос Дарии, и впитать нюхом («Впитать нюхом!» – побойся Бога, Сережа!») треволнение ее духов, прижившееся в диванных подушках.
Григорий вскочил!
Дария одарила его смущенным любопытствующим взором.
– Скажи мне, Григорий, – задала она неожиданный вопрос. – Сколько было лет моей матери, когда ты встретил ее впервые шесть лет назад?
– Сколько и сегодня, немного за двадцать.
– Но меня в то время не было?
– Тебя еще не было.
– Откуда же я возникла? Кто мой отец? Есть ли я в действительности?
– Неужели Глория ни разу не открыла тебе глаза? – спросил Григорий с тайной надеждой, ибо и сам мучился этим роковым вопросом.
Движением утомленной пантеры Дария приблизилась к мужчине. Ее ресницы призывно трепетали.
Непроизвольно рука Григория поднялась и коснулась ее горячей нервной спины.
– О, не смей! Ты пробуждаешь во мне чувственность. Я становлюсь банальной самкой. («Может, найти для самохарактеристики персонажа другое слово?») Ты не представляешь, какой бедой для нас может обернуться взаимное стремление наших тел и душ!