Быль беспредела, или Синдром Николая II - Бунич Игорь Львович. Страница 19

— Минутное! — проворчал Никитин. — Знаешь, за день сколько таких, как ты, бегает? Присесть не успеешь. А хоть бы кто когда спасибо сказал. Как твоего фамилия?

— Лисицын, — доложил Куманин, — Лисицын А. Е. Был старшим опером в 20-е — 30-е годы.

— Лисицын? — повторил «историк». — Лисицын, говоришь? Сейчас посмотрим. С тебя бутылка.

— Какие разговоры! — поспешил заверить Куманин.

Никитин подошел к створкам огромного стенного шкафа, закрытым на висячий замок, раздвинул их, как жалюзи, из-за которых показалось такое количество каталожных ящиков, которым могла позавидовать какая-нибудь солидная ведомственная библиотека.

Куманин обратил внимание на то, что ящики помечены всеми буквами русского и латинского алфавитов. Был даже ящик, помеченный твердым знаком. Он хотел полюбопытствовать, что за фамилии, которые начинаются с твердого знака, но промолчал: у каждого подразделения существуют свои маленькие хитрости.

Между тем Никитин, зарывшись в ящик с буквой «Л», бормотал:

— Так, Ливи… Лидман… Лижанин… Липенко… Ага, вот он есть! Лисицын Александр Ефимович, 1897 года рождения.

Он вынул карточку из ящика и с некоторой грустью в голосе сообщил:

— Шлепнули твоего Лисицына в феврале 1941 года как врага трудового народа. На реабилитацию никто не подавал. Числился в центральном аппарате. С 1940 года — капитан госбезопасности. То есть, носил четыре шпалы армейского полковника и был большим человеком. В каком отделе работал — неизвестно, нам не известно. Тут звездочка стоит красная. Это означает, что Лисицын — его ненастоящая фамилия…

— А настоящая? — спросил Куманин.

— Спроси чего полегче, — хмыкнул Никитин, — я свою-то фамилию вспомнил, когда попал в эту нору.

Куманину этого не надо было объяснять. Даже крутясь среди монархистов и прочих представителей общественности, он скрывался под фамилией Коршунова Сергея Ивановича. Настоящая фамилия опера стоит очень дорого!

— А как бы его настоящую фамилию выяснить? — поинтересовался Куманин.

— Это только через Управление кадров, — пояснил Никитин, — и то, если у них сохранились нужные архивные дела. А на кой ляд тебе его настоящая фамилия? Он ее, может, и сам не знал. Раз он в нашу карточку попал как Лисицын, значит, под этой фамилией он и числился. А подлинную, возможно, только один железный Феликс и знал. Этот Лисицын с 1918 года — могучий, видно, был мужик, до 1941 года продержался. Всех, кто в 18-м начал, уже к 1934 году ликвидировали.

«Действительно, — подумал Куманин, — зачем мне его настоящая фамилия? Важнее, чем этот человек занимался в нашей системе?». Он хотел уже было воспользоваться климовскими предписаниями и зайти в Управление кадров, но потом передумал и решил дождаться возвращения Климова. Вернувшись в приемную генерала, Куманин сдал микрофильм Светлане, и решил отправиться домой часа на два раньше официального окончания работы.

Приехав домой, Куманин обнаружил, что тот кусок хлеба, что оставался в хлебнице, уже превратился в покрытый плесенью сухарь. В холодильнике, кроме старой (и полупустой) бутылки с болгарским кетчупом и одной бутылки пива, было пусто. Подумал сходить в магазин, но вспомнил, что у него нет талонов. После введения талонов на основные виды продовольствия, дабы отвадить от московских гастрономов приезжих, магазины совершенно опустели и заявляться туда было абсолютно безнадежно. КГБ, чтобы оградить своих сотрудников от очередных «временных трудностей», в дополнение к уже имеющейся сети спецраспределителей развернул дополнительные продовольственные магазины при Управлении, где сотрудники могли отовариваться обильно и без суеты. Семейные, разумеется, делали это регулярно, а легкомысленные холостяки, к числу которых принадлежал Сергей, постоянно забывали туда заглянуть в течение рабочего дня и, приехав домой, вынуждены иногда были голодать до утра. Хлеб, правда, пока еще продавался без талонов, но поскольку с его подвозом постоянно случались перебои, в булочных выстраивались гигантские очереди, выметая до обеда весь товар. Всю остальную часть дня булочные стояли пустые, как во времена военного коммунизма, коллективизации, Отечественной войны и послевоенной разрухи. Правда, в хлебных очередях еще никого не затаптывали пока насмерть, как в водочных. И хотя горбачевский антиалкогольный террор уже шел на убыль, бутылку водки в Москве было так же трудно достать, как и консервированных омаров.

О бутылке водки Куманин вспомнил в связи с приближающимся днем рождения отца. Для него это большой проблемы не составляло, но все же надо было позаботиться заблаговременно, не сегодня, конечно.

Куманин решил в магазин не идти. Нашел в кухонном шкафу полузабытую пачку печенья и почти полную банку кофе. «Вполне достаточно, чтобы дожить до утра».

Все, что ему удалось узнать об опере Лисицыне, не вызвало у Куманина каких-нибудь сильных эмоций. И то, что этого человека расстреляли в 41-м году, и что Лисицын — рабочий псевдоним, а не фамилия, было в порядке вещей, можно сказать, образом жизни, к которому привыкло уже несколько поколений. Вызвало бы удивление, если бы удалось вдруг установить, что Лисицын в звании генерал-майора, занимая должность начальника КГБ где-нибудь в Архангельске, ушел на заслуженный отдых году в 60-м, умер лет пять назад и с почетом похоронен на комплощадке местного кладбища. Тогда невольно возникла бы масса вопросов, и прежде всего, как ему удалось уцелеть на всех этапах строительства сначала просто социализма, а потом развитого социализма?

Инстинктивно чувствуя, что именно Лисицын — ключ к выполнению задания генерала Климова, Куманин даже немного обрадовался, хотя в судьбе таинственного «старшего опера» пока не обнаружено ничего особо загадочного. Все, как у всех. Возможно, удастся выяснить и остальное: какие вопросы этот Лисицын решал и где работал.

Во всяком случае, после возвращения Климова ему будет что доложить генералу и о чем его попросить.

Размышляя таким образом, Куманин валялся на диване в спортивном костюме, пытаясь решить, чем бы заняться. Далеко не каждый день удавалось добраться до дома так рано. Было только начало седьмого вечера. Подумал, не съездить ли в Лужники, где «Динамо» играло со «Спартаком», но понял — лень. В итоге он решил больше не думать о Лисицыне, а провести вечер вот так, валяясь на диване и смотря телевизор.

Из состояния полной «релаксации» Куманина вывел телефонный звонок. Сергей выругался. Телефонный звонок мог означать срочный вызов в Управление, чего сейчас не хотелось пуще смерти.

Не открывая глаз, Куманин опустил руку и взял трубку стоявшего на полу телефона: — Слушаю…

— Сережа, — услышал он голос отца, — ты не приболел ли? Что дома так рано?

— С работы сбежал, батя, — засмеялся Куманин, — пока начальство все в разъездах. Отдыхаю.

— Доиграешься, — предупредил недовольным голосом Степан Агафонович, — в пожарники переведут…

— Тогда Москва точно еще раз сгорит, — хохотнул Сергей, у которого приподнялось настроение уже от самого факта, что звонит отец, а не кто-нибудь с работы.

— Ладно, — кашлянул в трубку отец. — Звоню вот почему: я тут на некоторое время из Москвы уеду, так ты не волнуйся. Ключи у тебя есть. Почту вынимай, да цветы, хоть раз в недельку, поливай.

— Куда ты уезжаешь? — не понял Сергей. — У тебя ж в субботу день рождения? Люди же придут…

— В другой раз справим, — вздохнул Куманин-старший. — Люди перебьются. Да я почти всех уже предупредил, что уеду. Надо кое-кого повидать.

— Да куда ты уезжаешь, мне можешь сказать? — настаивал Сергей. — Куда и насколько?

— Да, понимаешь, — сказал отец, как показалось Сергею, не совсем уверенным голосом, — не виделись мы давно. Считай, после войны… Я тебе потом расскажу. Целую. Пока.

Это «целую» было уже совершенно неожиданным. Сколько помнил себя Сергей, отец его по телефону никогда не целовал. В жизни-то всего, кажется, два раза. Один раз по поводу окончания института, а второй после внеочередного присвоения звания майора.