Черная вдова. Ученица Аль Капоне - Крамер Марина. Страница 6

Она захохотала, сразу перестав злиться, упала на постель и принялась целовать его смеющееся лицо. Проводя пальцами по выбритой голове, получала почти эротическое наслаждение.

– Больше не злишься? – спросил Федор, когда она, наконец, отстала.

– Уже нет. Но прошу тебя, поверь, что деньги я действительно получаю за работу по своей профессии.

– Кстати, хотел еще одну вещь узнать – что за шрам у тебя под татуировкой?

Вот это наблюдательность! Скачущий козерог на крестце был призван шрам скрывать, а никак не демонстрировать.

– Это ожог, – неохотно объяснила Коваль.

– Странное место для ожога, – заметил Федор, поворачивая ее и задирая халат. – Чем так можно обжечься?

– Сигаретой.

– Не понял…

– Что непонятного?! – заорала вдруг Марина, вскакивая с постели. – Любовник воплотил эротическую фантазию и затушил об меня сигарету, ясно?! Вот такой он у меня странный парень! Хочешь, еще кое-что покажу? – она сорвала с себя халат и показала пять тонких, почти уже незаметных шрамов вокруг левого соска. – Это бритвой, неглубоко, чтобы швы не накладывать. Потом сидел и облизывал меня, вся морда в крови была, а он только ухмылялся…

При воспоминании об этом она содрогнулась, переживая весь кошмар заново – эти движения языка по кровоточащей груди, лицо Нисевича, выражавшее высшее наслаждение…

Федор крепко прижал ее к себе, словно хотел уберечь от жутких воспоминаний. Марина жалко всхлипнула. Никто не знал об этих «забавах» с Денисом, да и не поверил бы никто. Благополучный семьянин Нисевич и надменная, холодная и неприступная стерва Марина Коваль – все это никак не вязалось с тем, чем он вынуждал ее заниматься. Кто поверил бы, что эта самая Коваль по первому требованию опускается на колени, открывая ярко накрашенный рот, ложится куда угодно – на стол, на пол, на подоконник… После того, как Денис порезал ей грудь, Марина два дня работала с температурой, глотая аспирин и антибиотики, ее тошнило от вида и запаха крови, а на следующем дежурстве она снова пошла к нему… Это смахивало на маразм, помешательство, но отказать ему Марина не могла, словно попав в рабство. Его глаза притягивали, как магнитом, избавиться было невозможно… Выбираясь из постели, Коваль обретала способность нормально соображать, подавляла Дениса, как и всех вокруг, своим высокомерием. Но по ночам все это возвращалось к ней бумерангом, и любовник мстил за дневные обиды порой очень жестоко, причиняя физическую боль.

Федор неожиданно поднял ее с кровати, повел в душ и там, засунув под воду, сказал:

– Я вчера еще начал подозревать, что у тебя с головой не все ладно, но чтоб такое… Все, хватит реветь, не выношу женских слез. Поедем в лес, погуляем, развеемся, а то от тебя с ума можно сойти.

Натягивая в гардеробной узкие синие джинсы, Марина подумала, что зря выложила Федору правду о своей личной жизни – ее заморочки принадлежат только ей, и больше никто их не поймет. Но, с другой стороны, было так тяжело носить это в себе. Подруг у Марины никогда не было.

Когда она вышла из гардеробной, Федор тихо свистнул:

– Подружка, ты выглядишь просто сногсшибательно! Какие ноги…

Марина повернулась, давая возможность рассмотреть остальное. Но он взял ее за руку и попросил:

– Не поворачивайся спиной, иначе никто никуда уже не поедет. Я никогда не вел себя так безрассудно, ты вынуждаешь меня терять голову.

Коваль потянула его к двери, заодно подзывая собаку. Пихнув пса на заднее сиденье джипа, они поехали к Федору, чтобы он, наконец, сменил свой камуфляж на гражданскую одежду. Жил он в той самой пресловутой Ершовке, на пятом этаже старой «хрущевки». Квартира была уютная, но слегка запущенная, что не удивило женщину – человек не был дома полгода. Поразило другое – огромная коллекция холодного оружия. На одном из клинков Марина увидела бурые пятна. Кровь.

– Страшно? – спросил Федор, входя в комнату уже в джинсах и кожаной куртке.

– Нет, – пожала она плечами. – Просто странно, всегда считала, что оружие держат чистым.

– Это другой случай. На лезвии кровь моего врага, я убил его этим клинком.

– Зачем?

– Хороший вопрос! – жестко процедил Федор. – Очень женский.

– Почему женский? – удивилась Марина.

– Потому, что женщины понятия не имеют о дружбе и долге. Я сделал то, что был должен, отомстил за друга. Его зарезали в плену, я нашел того, кто это сделал. Вот так. Вернулся домой, в запой упал на два месяца, чуть со службы не поперли. Когда опомнился – ужаснулся, на что стал похож – заросшее животное с мутным взглядом, плохо соображающее, что делать дальше, как жить… Сдался в госпиталь, из запоя вышел, нервы подлечил. И снова воюю.

Коваль молчала. Кошмар какой – так буднично рассказывает, что грохнул человека… Верно говорят, что у военных меняется восприятие жизни, отношение к смерти, к своей и, особенно, к чужой. Словно поймав ее мысль, Федор вздохнул:

– Убить человека легко, Маринка. Гораздо сложнее убить собаку, курицу… А человека – легко…

– Я это знаю, Федя. В моих руках постоянно чьи-то жизни. Один неверный жест, чуть больший нажим на скальпель – и все.

– Если ты понимаешь, что жизнь бесценна, то почему позволяешь какому-то ублюдку играть со своей? – жестко спросил Федор.

– Не надо, пожалуйста! Я не хочу больше это обсуждать.

– Надо! – отрезал он. – Я не позволю тебе делать этого, никогда, слышишь? С этой минуты я буду рядом с тобой, днем и ночью. И никто не посмеет коснуться тебя даже пальцем.

– Приступ жалости или угрызения совести? Не нуждаюсь! – Марина надменно вскинула голову и смерила непрошенного защитника взглядом.

– Глупая ты, – улыбнулся он. – При чем тут жалость? Тебе не приходило в голову, что я мог влюбиться?

– Ну, ты сказал! В меня, что ли?! В меня? Ты мазохист или просто чокнутый?

Марина искренне хохотала, не допуская даже мысли о том, что это все может быть всерьез. Нисевич давно убедил ее в том, что она не может вызвать у мужчины ничего, кроме животной страсти и похоти.

– Смейся! Это лучше, чем плакать.

Федор положил руки на ее плечи и подтолкнул к двери:

– Поедем гулять, успеем наговориться – вся жизнь впереди.

За руль Марина села сама, хотя Федор возражал сначала. Выехав из города на трассу, она поддала газу, собираясь показать ему, кроме лихой езды, свое любимое место прогулок – большую поляну среди леса, километрах в двадцати от дороги. Федор курил, приоткрыв окно, думал о чем-то. Марина включила кассету с блатным шансоном – в машине всегда только такую музыку и слушала. Блатные песни расслабляли. Волошин хмыкнул, но ничего не сказал.

– Тормози уже, хватит кататься, – велел он через какое-то время, положив свою руку поверх ее, сжимавшей руль.

– А мы и так приехали.

Выпустив Клауса, Коваль размяла ноги, потянулась всем телом. Светило яркое солнце, земля была укрыта желтыми листьями, по ним носился ошалевший от счастья пес. Из багажника Марина достала его любимую игрушку – резиновую милицейскую дубинку. Федор забрал ее и закинул подальше. Клаус радостно залаял и бросился искать, а они, обнявшись, побрели следом.

– Маринка, вот ты спросила, как выглядишь, а я думаю – а я-то как? Форменный альфонс! Запал на обеспеченную одинокую девушку, да еще и в любовники навязываюсь! – выдал вдруг Федор.

Ей стало смешно, об этом она как-то не подумала.

– И правда! – притворно ужаснулась Марина, слегка отстраняясь, вроде бы в испуге. – Одна проблема у тебя – я недостаточно стара, чтобы быстренько умереть, завещав тебе все, что есть. Вся надежда на то, что меня грохнет любовник во время очередного полового эксперимента!

– Не шути этим, прошу тебя! – Федор крепко прижал ее к себе, и больше Коваль не поднимала эту тему, чувствуя, что ему неприятно.

Возвращаясь через час к машине, они услышали злобный лай Клауса. Марина засвистела, но пес не перестал. Выбравшись из-за деревьев, они с Федором увидели два здоровых «Рэндж Ровера», блокировавших ее джип впереди и сзади. Возле одного из них стоял огромный, бритый наголо амбал в кожаной куртке, на него-то и брехал Клаус. У Коваль все похолодело – это были братки Мастифа. Амбал отделился от машины, приближаясь: