Боги слепнут - Алферова Марианна Владимировна. Страница 78

Кумий развалился на мраморном сиденье. Храм Минервы был не особенно удобен для подобных сборищ. Кумий предпочёл бы ближайшую таверну. В правой руке поэт сжимал свёрнутую трубочкой рукопись, левой картинно подпирал голову. За последний год он сильно растолстел. В тоге ему было неловко, постоянно чесалась спина. И кто придумал ходить на заседания коллегии поэтов в тоге. Девушка в белой палле села рядом. Красивые у неё волосы, золотые. А вот шрам на щеке портит красотку, добавляет вульгарности.

– Ты меня помнишь? – спросила девушка. – Я – Ариетта.

Кумий тут же восстановил в своей памяти список всех известных ему имён.

Ариетта там значилась. С примечанием: неинтересная особа.

– Я пробовала сочинять библион. Кажется, что-то получается, – она воображала, что Кумию интересно слушать разговоры о её планах. Вот если бы она заговорила об отрывке его нового библиона, что напечатали в ежемесячнике «Континент», тогда бы Кумий мог немного поговорить об этом с Ариеттой.

– Я читала отрывок твоего библиона в «Континенте».

Вот как? Кумий милостиво кивнул.

– Смотри, это же Неофрон! – воскликнула Ариетта.

При этом имени Кумий брезгливо сморщился. Неофрон вошёл в литературу напористо и мощно. Ещё вчера никто его не знал – сегодня все о нем говорили. Правда, за ним пока числилось лишь два небольших рассказика. Но он обещал новый библион. И читающая публика затаила дыхание. Сам Бенит назвал его надеждой римской литературы.

Статного парня с военной выправкой и кирпичным оттенком широкоскулого лица сразу же окружило несколько шепелявых подхалимов.

Вошёл Бенит. И все поэты встали. Невероятно! Они встали, увидев Бенита.

Даже Ариетта дёрнулась подняться. Но потом глянула на Кумия и осталась сидеть. А Кумий ещё наглее развалился на скамье и похлопывал трубочкой рукописи по колену.

– Вставай! – прошипел ему в спину критик Галликан.

– Это ещё почему? – нагло отозвался Кумий. – Разве мы в сенате? Здесь состязание поэтов. А Бенит уступает мне по таланту. Уж скорее он должен вставать, когда я вхожу.

Кумий говорил достаточно громко, так что его все слышали. И Бенит тоже слышал. Лицо диктатора пошло пятнами. Неофрон подошёл к скамье Кумия небрежно-уверенной походкой, поигрывая могучими плечами, и вдруг ухватил поэта за край туники да за складки тоги на боку, поднял в воздух и поволок к выходу. Напрасно Кумий дёргался, напрасно яростно дрыгал ногами – из могучих рук бывшего преторианца ему было не вырваться. Неофрон с размаху вышвырнул его из храма. Кумий покатился по ступенькам, разбил лицо, разбил колени и локти.

– Это будет тебе хорошим уроком! – крикнул Неофрон.

Хныча, Кумий поднялся и вдруг, набычив голову, рванул назад. Слезы ярости брызнули из глаз. Кумий размахивал слабыми руками и выкрикивал:

– Я сейчас его убью… сейчас убью… Удар кулака опрокинул его на ступени. Перед глазами все заволокло красным туманом. Подняться Кумий не сумел – сил не стало. Он медленно сползал вниз. Бочком, прижимаясь к стене, выбралась из дверей Ариетта. На Неофрона она смотрела с ужасом. Тот наверняка принял её взгляд за восхищение. Зато Бенит восхитился в самом деле искренне. Демонстративно похлопал в ладоши, потом одобрительно положил руку на плечо бравому сочинителю.

– Вот так и надо всегда и во всем – дерзко! – воскликнул он. – Мы – первооткрыватели. И мы победители.

– Все равно Кумий пишет лучше, чем ты, Неофрон, и чем ты, Бенит! – неожиданно для себя выкрикнула Ариетта.

– Так он пишет лучше? – поинтересовался Неофрон. Сбежал по ступеням и пнул лежащего в бок. – Так ты говоришь, лучше? – Он вновь замахнулся, глядя на неё с издёвкой.

– И я пишу лучше тебя! – выкрикнула она. Неофрон сделал шаг в её сторону и остановился. Рассмеялся:

– О тебе я вообще не слышал. А ты, диктатор Бенит, слышал об этой телке?

– А кто она такая? – пожал плечами тот. И оба первооткрывателя-победителя удалились.

Кумий стоял на четвереньках возле фонтана, и его рвало жёлчью.

Новое жилище Кумия находилось прямо под крышей. Летом здесь царила невыносимая духота, осенью сразу становилось холодно. Зато в комнатке имелась дверь, и оттуда был выход на крышу. Здесь соседка развела маленький садик – несколько деревьев в кадках, цветы в горшках, и Кумий, поместясь в плетёном кресле под сенью лимонного дерева, правил напечатанные страницы, а вечером, когда солнце медленно катилось за Капитолий, читал выверенные листы садовнице, и та слушала, подперев пухлую щеку кулачком и вздыхая. Читать было трудно – Кумий печатал на обратной стороне старой рукописи, лента в машинке полностью истёрлась, оттискивала литеры почти без краски. Но Кумий читал, воодушевляясь с каждой строкой, смеялся собственным шуткам, плакал над собственными выдумками, окончательно и бесповоротно в них веря, и единственная слушательница плакала вместе с ним. А потом непременно целовала Кумия в щеку, гладила по спутанным волосам и приносила тарелку тушёного мяса с капустой, хлеб и кувшин вина. Это была её ежедневная плата. Щедрая, учитывая скромные средства соседки. Он был её личным писателем. Не каждому римлянину выпадает такая честь.