Северная Пальмира - Алферова Марианна Владимировна. Страница 27

– Сейчас Империя живёт в страшнейшем напряжении. И мне нужна помощь всех. И твоя в том числе.

Гимп пытался найти изъян в его словах – и не мог.

– Мои исполнители порой действуют грубо и наносят нашему делу непоправимый вред. Но ведь ты гений, ты должен отличать мелкие ошибки исполнителей от целей Империи.

Как только Гимп слышал слово «Империя», его охватывала внутренняя дрожь. Как будто кто-то произносил заклинание. И он не мог этому заклинанию противиться.

– Итак, – выдавил он через силу, уже не думая о сопротивлении.

– Итак, ты поедешь в Северную Пальмиру. Будешь жить там невидимкой. Наблюдать.

– Я же слеп.

– Тем лучше. Ты увидишь именно то, что нужно. А потом тебе скажут, что делать.

Центурион не провожал Кумия до дома – то ли приказа не получил, то ли уж слишком мелок показался этот потеющий от страха толстячок, молодой и жалкий, обряженный в какие-то обноски с подхалимской надписью на груди.

Кумий отбежал от дома Ариетты шагов на двадцать и присел на корточки у стока канализации. Его вырвало. Он стонал от унижения и отвращения. Но когда спазмы кончились, Кумий распрямился и вдруг погрозил кому-то кулаком.

Рим уже просыпался, кое-где в окнах загорался свет.

– Он хотел меня поиметь… хотел поиметь… – бормотал Кумий, спотыкаясь при каждом шаге. – «Я без тоги»… тьфу… тьфу… – Он остановился и принялся плеваться, хотя рот пересох и слюны не было. Он плевался чисто символически. Он выплёвывал тот кусок дерьма, который так любезно предложил ему проглотить Бенит.

Глава VII

Игры в Риме (продолжение)

Валерия едва дождалась того времени, когда не слишком рано будет явиться во дворец. Она боялась, что её не допустят к племяннику. Но никто не препятствовал Великой Деве, и Валерия вошла в детскую. Нянька смотрела на неё подозрительно: мол, зачем пришла. И в самом деле, зачем? Пока император не был нужен Валерии, она не навещала малыша. Один раз только и была – поздравляла с днём рождения. А ведь малыш наверняка смертельно одинок в этом огромном дворце.

Постум, наряжённый в пурпурную тунику, ползал по ковру и складывал игрушки в две кучки. Валерия попыталась угадать, по какому принципу малыш сортирует игрушки, но не угадала. Валерии показалось, что эта комната мало походит на другие детские. В чем отличие, она точно сказать не могла – нечасто приходилось ей бывать с детьми. Но эта была странной несомненно. Среди игрушек – взрослые вещи. Меч, пусть явно не настоящий, но все же для ребёнка куда старше императора. Приставная лестница в углу, почти до потолка. Рядом с меховыми зверушками – множество толстых кодексов. Из них маленький Постум построил крепостную стену. Воротами служили две наклеенные на картон карты. Карты Палатина и Капитолия, отметила про себя Валерия.

– Здравствуй, Постум Август, – сказала она, будто к взрослому обращалась.

И услышала в ответ:

– Приветствую тебя, Валерия Амата.

У неё подкосились ноги, и она опустилась в кресло. Малыш внимательно смотрел на неё. Серьёзный строгий взгляд серых огромных глаз, в уголках пухлых детских губ ни намёка на улыбку. Она вытащила из-под белой столы купленную в лавке игрушку – сшитого из шерсти серого слонёнка – и протянула малышу.

Тот взял, повертел в руках и отбросил подальше – игрушка его не впечатлила.

– У тебя ко мне дело? – Постум насупил тёмные брови.

Она откашлялась и с трудом выдавила:

– Да.

– Уйди, – приказал Постум няньке.

Нянька пробормотала что-то неодобрительное и вышла.

– Смотри, какая у меня дорога, – сказал малыш и пополз в угол – к макету железной дороги с настоящим паровозом и крошечными станциями. Крошечные виллы прятались в тени таких же крошечных деревьев. Малыш включил паровозик, и тот с громким тарахтеньем побежал по кольцу игрушечного полотна.

– Теперь можно поговорить, – сказал Постум. – Что хочешь?

– Отмени закон об оскорблении Величия. Так ты спасёшь Марка Габиния. Иначе его казнят.

– А он меня в самом деле оскорбил?

– Нет, конечно. Это оговор.

– И я должен тебе верить? Почему?

– Потому что я не лгу.

– А ты любишь этого Марка Габиния?

Весталке показалось, что маленький император знает тайну её сердца. И она против воли кивнула.

– А это разве не запрещено? – допытывался Постум.

– Нет. Запрещено выходить замуж…

– А… – задумчиво протянул Постум, как будто что-то понял. – И что я должен делать?

– Выступить на заседании сената и предложить отменить закон об оскорблении Величия. Ты имеешь на это право.

– Я попробую.

Она обняла его и расцеловала в обе щеки.

– Осторожно, – сказал он, – а то тебя обвинят в недостойном поведении. И вот ещё что. Валерия Амата, а просто так ты не могла прийти ко мне во дворец? Без всякой просьбы. Или ты меня не любишь?

Она смутилась.

– Я знаю, меня никто не любит, – вздохнул Постум. – Только Гет. Но он – бывший гений и к тому же змей, растолстевший, как паразит на даровых харчах. У него нет рук, чтобы погладить меня по голове.

– Отец тебя любит. И мама тоже, – попыталась протестовать Валерия, но не слишком убедительно.

– Нет, – сказал Постум. – Они забыли обо мне. И ты забыла. А вспомнила, когда я тебе понадобился. Но так всегда бывает с императорами. О них вспоминают только тогда, когда в них нужда.

– Я люблю тебя, Постум, и могу… – Слова звучали неубедительно, и Валерия замолкла. Потому что малыш правильно рассудил – не любит она его. Не любит, потому что не умеет. И Весту не любит – служит, да, но не любит. И Марка, наверное, тоже… Кажется, прежде любила. Но теперь, сейчас… Она порывисто прижала к себе Постума, поцеловала в темя и ощутила губами сквозь мягкие детские волосы тепло его кожи.

– Нет, – малыш оттолкнул её. – Не надо приходить. Ты права. Иначе Бенит заподозрит тебя в какой-нибудь интриге. И к тому же императору нелепо обижаться на людей за то, что они его не любят. Он должен следить, чтобы Риму было хорошо и людям тоже хорошо жилось. А любят его или нет – значения не имеет. Это все равно что бог обижался бы на смертных.

– Ты считаешь себя богом? – Валерия не удержалась от улыбки.

Постум смутился:

– Нет, конечно нет. Но я не обижаюсь.

Когда она вышла, Постум взял алюминиевый игрушечный меч с рукоятью из слоновой кости, вскарабкался по лесенке в углу и постучал по решётке вентиляционного отверстия. Тотчас хрупкая преграда отлетела в сторону, и из отверстия вывесилась голова Гета. Оплетя толстенным телом ближайшую колонну, змей спустился вниз.

– Уже обед? – спросил бывший гений Тибура, поселившийся на Палатине. – Я, признаться, заснул и едва не пропустил твою трапезу.

Во время обеда он непременно забирался под стол и ловил обронённые кусочки. Постум всегда что-нибудь ронял под стол. Прежде из-за неловкости, свойственной малышам, теперь уже больше намеренно, для Гета. Особенно если какое-нибудь полезное для здоровья блюдо ему не нравилось. Прислуга к бывшему гению относилась уважительно: было известно, что змей, рискуя жизнью, спас когда-то маленького императора, и теперь никто не препятствовал ему находиться подле. А змей все рос и рос. И толстел. Объедками со стола его давно уже было не прокормить. Даже если это стол императорский.