Сладострастие бытия (сборник) - Дрюон Морис. Страница 75

Всю дорогу господин де Кардайан предавался меркантильным мечтаниям. Надежда пересчитать в один прекрасный день все картины, все часы, все блюдца, имевшиеся в замке кузена, пьянила его. Впереди угадывалась смутная возможность обеспечить мебелью дочерей, не оголяя при этом своего чердака.

В Палюзеле он обнаружил полное запустение, ибо там теперь были закрыты не только центральные помещения, но и крыло, в котором обитал усопший близнец.

Молчаливый слуга, проследовав перед господином де Кардайаном по черной лестнице, провел его по коридору, от пола до потолка завешанному офортами и гравюрами, и толкнул дверь.

Комната была захламлена больше, чем любая антикварная лавка парижского левобережья. Шпалеры с изображением подвигов Фридриха Барбароссы, такие огромные, что низ их пришлось закатать над плинтусом, затемняли свет. Фламандский резной алтарь соседствовал со «Святым Себастьяном» сиенской школы, поставленным на готический аналой. Огромный письменный стол с гербами французского королевского дома служил постаментом для двух бюстов римских императоров. Флорентийский кабинет времен Медичи играл перламутром, эбеном, слоновой костью и лазуритом, украшавшими все его восемь сторон и сотню граней. Среди этих шедевров валялись безделушки рангом пониже, серебряные канделябры, сундуки в технике «буль» и супницы Ост-Индской компании.

Если предположить, что каждая комната замка была заполнена лишь на четверть, хранившиеся в нем сокровища были поистине неисчислимы. Вернее сказать, человек аккуратный, каковым являлся господин де Кардайан, мог бы заниматься их подсчетом до последнего дня жизни.

И тут взгляд посетителя вдруг упал на большой, длинный стеклянный ящик, мягко поблескивавший на кровати в стиле Людовика Пятнадцатого, устланной смородиновым дамастом.

В стеклянном ящике лежала мертвая женщина. Очень красивая, лет шестнадцати-восемнадцати, абсолютно голая. Кожа ее была янтарного оттенка, как у креолок. Черные волосы, завитками окружавшие выпуклый лоб, спускались волнами на хрупкие плечи. Под опущенными ресницами лежали легкие тени. Нежный рот, хотя и сравнялся в цвете с остальным телом, сохранил чувственность очертаний спелого плода. Кроме того, неизвестному бальзамировщику удалось придать этой совершенной плоти позу счастливой беззаботности, с нежно согнутой на животе рукой.

Будучи человеком начитанным, господин де Кардайан прошептал: «О горечь забытья и мрака золотого, ты страшным сном своим вознаграждать готова…» [23]

Лишь на одной ноге пальцы покойной остались сведенными судорогой, свидетельствуя о борьбе и страхе, что предшествовали переходу неизвестной красавицы в небытие.

Господин де Кардайан был настолько околдован зрелищем этого стеклянного гроба, что не сразу услышал, как в комнату вошел хозяин, и подскочил от неожиданности, точно застигнутый за шалостью ребенок. Заготовленные им приветствия так и остались непроизнесенными.

– Рад, весьма рад видеть вас, дорогой кузен, – сказал Марк-Антуан Палюзель, потирая цепкие руки так быстро, словно хотел добыть из них огонь. – Если не ошибаюсь, вы являетесь самым близким из моих родственников, и, по всей вероятности, я оставлю этот мир раньше вас. Посему я подумал объявить вас своим единственным наследником.

Господин де Кардайан застыл, выпучив глаза и не проронив ни слова. Он забыл даже воскликнуть ради приличия: «Ну что вы, дорогой кузен, зачем думать о таких вещах. Вы еще всех нас переживете!»

Маркиз продолжал:

– Единственно, хочу вас предупредить, что в моем завещании будет содержаться одно тайное условие, которое может быть обнародовано лишь после моей смерти, но выполнить которое вы должны пообещать мне уже сейчас. Пообещать письменно, разумеется. Я не требую от вас немедленного ответа. Вы можете выслать обязательство в течение двух недель моему нотариусу господину Торкассону в Люнель. Собственно, ради этого я и хотел вас видеть.

Маркиз не предложил кузену ни сесть, ни выпить рюмочку вермута или вина и выпроводил его по той же черной лестнице, по которой он и пришел.

В Гренобль господин де Кардайан вернулся в крайней растерянности.

– Никогда! – воскликнула дебелая госпожа де Кардайан, выслушав рассказ супруга о встрече. – Это ловушка. Откуда мы знаем, что за тайное условие придумал этот сумасшедший злодей? Может, он потребует, чтобы мы выставили у себя в гостиной его собственный голый труп или чтобы мы развелись, или заставит нас создать какой-нибудь приют, который обойдется в два раза дороже того, что он нам оставит. Не соглашайтесь ни в коем случае.

Целую неделю господин де Кардайан провел в тяжких раздумьях. А затем, поскольку он всегда и во всем слушался жену, написал нотариусу письмо с отказом.

Вторым, кто был призван в Палюзель, оказался каноник Мондес. Он прибыл из Марселя в восторге, оттого что ему представилась возможность куда-то выбраться. Это был маленький человечек почти того же возраста, что и маркиз. Пушок, покрывавший его череп, делал его похожим на вылупившегося не ко времени цыпленка; рассеянность же его не имела границ. В тот день он неудачно повязал свой широкий муаровый пояс, бахромчатый конец которого мел теперь землю в метре позади него.

Едва выслушав кузена, каноник ответил:

– Ну конечно! Как я вас понимаю! Вы так любили вашего дорогого брата! Вы были так дружны!

Засунув руки в карманы сутаны и то и дело задирая и опуская ее полы, наподобие птичьих крыльев, он без остановки расхаживал по комнате, представляя серьезную угрозу для драгоценного фарфора.

– Это ведь Дуччо да Сиена, правда? Или кто-то из его школы… – сказал он, указывая на «Святого Себастьяна». – Чудо, просто чудо! – Затем он подошел к стеклянному гробу. – Какая прелестная восковая фигура! Редкой красоты! Французская работа?

Когда маркиз заметил, что перед ним настоящее тело, каноник воскликнул:

– О господи! – и закрыл глаза руками.

Маркиз де Палюзель попытался было заговорить о тайном условии, но напрасно: каноник лишь замахал на него руками и тотчас выбежал вон, словно по ошибке попал в спальню самого дьявола. Мэтру Торкассону самому пришлось написать в Марсель, чтобы получить его официальный отказ от наследства.

Через две недели после этого в Палюзель прибыла молодая чета Шуле де Лонпуа. Муж с недавних пор служил в суде в Лодеве. Жена, маленькая круглолицая брюнетка, была хороша собой и смешлива.

Немногословный слуга, встретив гостей у подножия черной лестницы, попросил жену подождать, и муж в одиночестве был препровожден пред очи хозяина замка. Визит продлился так же недолго, как и предыдущие. Однако в тот момент, когда супруги Шуле де Лонпуа собирались уже отбыть восвояси в нанятой на вокзале машине, вновь появился слуга и, пригласив молодую жену следовать за ним, отвел ее к маркизу.

Тот, произнеся несколько банальных приветствий, принялся разглядывать молодую кузину налитыми желчью глазами. Затем взял ее за руку и, подведя к кровати, устланной смородиновым дамастом, сказал:

– Могу я попросить вас раздеться?

Молодая женщина с воплем бросилась к лестнице, в то время как старик Палюзель кричал ей вслед:

– Нет-нет! Вы совершенно неправильно меня поняли, дорогая кузина! Я не объяснил вам…

Он говорил что-то еще, но она уже была в машине.

– Скорее, скорее уедем отсюда! Я тебе потом расскажу, – обещала она мужу.

– Что? Что случилось? Стеклянный гроб?

– Да, гроб…

– Я так и думал… Кажется, я откажусь, – произнес молодой судья. – Слишком уж все это странно.

В последующие месяцы поток посетителей не прекращался. Землевладельцы, буржуа, отцы, ломавшие голову, где взять приданое для дочери, зажиточные холостяки, кадровые военные, дипломаты по очереди являлись с визитом относительно наследства. Питая поначалу одни и те же иллюзии, все они уезжали под одним и тем же кошмарным впечатлением.

Вначале маркиз лишь посмеивался им вслед. Но вскоре смеяться перестал. Он терял терпение и сократил срок для ответа нотариусу до одной недели. Было отмечено, что предложение наследовать его состояние он адресовал лишь родственникам мужского пола, однако часто изъявлял желание познакомиться с их супругами или дочерьми.