Люди Истины - Могилевцев Дмитрий. Страница 9

– Вот они, плоды учения. Как хворь, – чем больше набрался, тем немощней она тебя делает. Сомнения, сомнения. О чем сомневаться в этом мире, юноша? Имеешь хлеб – ешь его, имеешь женщину – зачни с ней сына. Что еще нужно человеку?

– Знать, откуда этот хлеб, пища он или обернется ядом, – и знать, под каким небом пойдут его сыновья.

– Хм, – сказал раис, поглаживая бороду. – И откуда ж такого знания набраться?

– От того, кто слышит слова, создавшие этот мир.

– М-да, юноша, м-да, – раис усмехнулся. – То-то один наш знакомый мясник слюни пускал, про тебя рассказывая. Ты и вправду знаешь Книгу наизусть? «Плох пример тех людей, которые считали ложью наши знамения: самих себя они обидели! Кого ведет Аллах, тот идет по прямому пути; а кого Он сбивает, те – понесшие убыток».

– «Мы сотворили для геенны много джиннов и людей: у них сердца, которыми они не понимают, глаза, которыми они не видят, уши, которыми не слышат. Они – как скоты, даже более заблудшие. Они – находящиеся в невнимательности», – эхом отозвался Хасан.

– «Худшие из животных пред Аллахом – глухие, немые, которые не разумеют».

– «Если бы Аллах знал что-нибудь доброе в них, Он дал бы им услышать, а если бы Он дал им услышать, они отвернулись бы от Него, отвратившись» [2], – откликнулся Хасан.

– Хватит, о просветленный юноша, – раис рассмеялся, – а то еще, чего доброго, устыдишь меня моим невежеством. Скажи, а как ты учил Коран? Должно быть, сызмальства, каждый день по строчке, повторяя все предыдущие?

– Я запомнил его весь после третьего прочтения.

– В самом деле? – раис усмехнулся.

– Я помню все письма, которые писал для ар-Раззака. Все песни, которые слышал в детстве. Я запоминаю без усилий.

– Невероятно! Какой удивительный дар!

– Иногда он кажется мне наказанием, мой господин.

– Понимаю, понимаю. В этой жизни столько вещей, которые приятно забыть раз и навсегда. Почтенный Мумин, к примеру, уже старается стереть из памяти одну весьма неприятную ночь. Кстати, ты ведь заставил беднягу сознаться в том, что он суннит?

– Мне кажется, тонкости богословия – не его конек, мой господин.

– Так-то оно так. Да вот из-за тонкостей этих ты вполне мог бы оказаться под его коньком. Мумин у нас из думающих руками.

– Они у него не слишком проворны, мой господин.

– В самом деле? Это почему же? Ты, наверное, вдобавок к богословию учился еще и драться?

– Немного, мой господин. Достаточно, чтобы понять: руки, привыкшие к тяжелой сабле, скверно управляются с кинжалом.

– Хм, об этом я не подумал, – раис нахмурился. – Надо же, подметить такое. Ведь и вправду, какой прок от сабли в толпе… Ну, юноша. Только появился, а уже из-за тебя мне заново тратиться на охрану.

– Я прошу прощения за то, что нарушил ваш покой, мой господин.

– Только дураки и святые способны сохранять спокойствие в этом мире. Ладно. Думаю, настало время задать тебе вопрос, который сильнее всего озадачил нашего беднягу-живореза: зачем тебе понадобилось стать, хм, человеком Истины, – раис усмехнулся снова, чуть заметно, уголками губ. – Думаю, ты не сомневаешься в том, что способен сам, без наставников вроде Мумина, дойти до Истины. Лучше всех понять книги, написать свои. И убедить тоже способен.

– К сожалению, мой господин не прав. Калеке нужен костыль – и тот, кто ему этот костыль изготовит. Самый сильный, тычась наугад, может сделать всего один неверный шаг в темноте, – и вся его сила не поможет ему. Слепого нужно вести за руку. Рассудок сам сможет отыскать вход в глубины подземелья. Но чтобы пройти, нужен проводник. Единственный, знающий истинную дорогу.

– Если не ошибаюсь, эта была проповедь. И неплохая. Хорошо, я готов поверить, что ты ищешь имама – и его Истину. Но не пытайся доказать мне, что тебе не нужно ничего пониже. Земнее, плотнее. Осязаемее. Ты, мой юноша, отнюдь не похож на святого.

– Мой господин проницателен. Да, я ищу – умения зажечь сердца сразу многих, повести за собой, вложить в них слова, которые сделали бы крепкими их руки.

– И сделать их уши глухими ко всем словам, кроме твоих? – спросил раис, улыбаясь.

– Если мои слова будут отзвуком Истины, то да, – подтвердил Хасан, бледнея.

– Ценю искренность. Она – редкая гостья в наших краях. Мой юноша собрался стать кем-то вроде царя-жреца, какие бывают у неверных. Или вроде нашего Пророка, да будет благословенно его имя.

Богохульство это раис произнес совершенно спокойно, внимательно вглядываясь в лицо Хасана.

– Мухаммад был последним пророком, – сказал Хасан. – Но я верю в то, что есть люди, лучше других способные понять его весть.

– В тебе изрядно гордыни. Но сейчас это даже похвально. Тем более что нам по дороге с твоей горыней. Ты хочешь зажигать сердца, научиться проповедовать – так учись, нам нужны хорошие проповедники. Для этого тебе, думаю, придется расстаться с твоей нищей, но вполне уютной лачугой. Чтобы узнать людей, узнать, чем дышат их сердца и с какой стороны их легче поджечь, – нужно постранствовать среди них. Лучше средства, чем дорога, для этого нет. Дорога открывает глаза – хотя и норовит припорошить их пылью.

Раис замолк, будто вспоминая что-то, и нахмурился. Потом сказал, устало и равнодушно: «Послезавтра мой слуга отведет тебя к человеку, который укажет тебе дорогу. Время нашей беседы истекает. Ты можешь спросить меня о чем-либо, если хочешь».

– Мой господин, разве вы принадлежите к людям Истины?

– Я? – спросил изумленный раис. – Почему тебе взбрело в голову спросить именно это?

– Вы не похожи на человека, который станет связывать себя такими клятвами, господин мой.

– Ты прав, юноша, ты прав, – пробормотал раис. – Такие, как я, предпочитают стоять в стороне и смотреть. Наблюдать, рассчитывать и выживать. И потому, юноша, такие, как я, всегда остаются слугами подобных тебе.

Но ждать две ночи и день Хасану не пришлось. Вечером того же дня в его дверь постучали снова, незнакомо и грубо. Спрятав кинжал под халатом, Хасан крикнул: «Войдите, не заперто!» Дверь распахнулась, и в комнату шагнул Мумин. За ним – оборванный, тощий дервиш, тот самый, танцевавший на празднике. В комнате сразу запахло нечистым телом и гнилью.

– Салям, – сказал Хасан негромко.

– Тебе того же, – буркнул Мумин.

– Салям, брат, – выговорил дервиш хрипло.

– Пойдем, зовут тебя, – Мумин махнул рукой.

– Хорошо, – отозвался Хасан спокойно.

Обмакнул калам в чернила, дописал строчку. Присыпал мелким песком. Отряхнул.

– Пойдем! – повторил Мумин нетерпеливо.

Хасан вынул кедровый ларец, раскрыл, аккуратно сложил туда чистую бумагу. Отнес к нише в стене чернильницу. Мумин смотрел, скалясь. Дервиш стоял неподвижный как камень, безучастный. Наконец Хасан уложил лист в сафьяновый футляр. Встал, отряхнул пыль с колен. Сообщил: «Я готов».

– Если ты и дальше так собираешься отвечать на просьбы братьев, я…

– Спокойно, брат Мумин, – прохрипел дервиш, глянув на него искоса.

Когда вышли, Мумин чуть отстал, дервиш же двигался впереди, указывая дорогу. Хасан вздохнул с облегчением. Куда хуже было бы, если бы сзади шел дервиш, тонкий, как змея, шагавший по-кошачьи упруго и почти неслышно. Мумин не успеет. Главное, чтобы он не оказался слишком близко.

Они спустились с холма, прошли мимо цитадели. Хасан подумал: наверное, его хотят вывести из города через базарные ворота. И прикинул, что караван-сарай за базаром сейчас полон, – позавчера пришел большой караван из Сирии. Всюду палатки, тюки, люди спят прямо на улице. Бросившись бежать, там нетрудно будет скрыться. Да и едва ли они решатся убить его на людях. Все же Мумина знают в лицо многие.

– Мы не собирается тебя убивать, – сказал вдруг дервиш, не оборачиваясь. – Мы уже пришли.

И указал на дверь в глухой глинобитной стене.

На стук дверь отворил сгорбленный, морщинистый, как колеистая дорога, старик, смуглый до черноты. Ничего не спрашивая, заковылял впереди. Провел гостей через дворик с цветником и вялым, сочащим тонкую струйку фонтаном, подвел к двери, из-за которой раздавались голоса и смех. Показал на нее и заковылял прочь.