Улпан ее имя - Мусрепов Габит Махмудович. Страница 5

Ага-султан опять не ответил, и Тлеумбет-бий решил, что хватит отмалчиваться, пора и ему сказать слово. Он обратился к главному своему сопернику:

– Дошла до нас одна весть, и мы не знали – радоваться нам или горевать… Будто бы главный бий Аманкарагайского округа славный Есеней стал русским хоржунщиком [15]… Нам-то все равно, лишь бы тебе было хорошо!

Спокойно выслушав Тлеумбета, он ответил:

– Ну что ж… Я могу быть благодарен своему потертому хоржуну. В нем уместилось двести сарбазов Кенесары… Но мне странно слушать вас… Вы были почтенным бием родов атыгай и караул, а теперь стали расторопным поштабаем [16] у Кенесары, по его первому кивку скачете, куда он скажет, сломя голову. Вас тоже поздравляю с новой почетной должностью.

Присутствующим не надо было объяснять, в чем колкость их слов. И чин хорунжего получил Есеней, и в боях – за три года – взял в плен около двухсот воинов и сдал их в Стап. А Тлеумбет на последних выборах лишился звания бия и состоял при Кенесары, выполняя его поручения.

Чингис в душе проклинал и Есенея, и Тлеумбета… Надо же было, чтобы они сошлись в его доме! Лучше всего тянуть, как ему удавалось тянуть до сих пор. Но если он сейчас не скажет этому настырному великану «да», тот нажалуется Сибирскому генерал-губернатору, что добрая половина большого округа, беспрестанно подвергается нападениям мятежников. Уж там, в Омске, выложит все вчистую. И жалобу есть кому подать: Турлыбек, советник, ведающий всеми шестью казахскими округами, приходится Есенею двоюродным братом с материнской стороны. Жалоба, понятно, начнется словами: «Я не один раз лично ездил к ага-султану, говорил с ним, предупреждал об опасности, но он моим словам не внял…»

И Чингис в эту минуту размышлял главным образом о том, как бы, по-прежнему не говоря ни «да» ни «нет» обеим враждующим сторонам, постараться прервать эту встречу, которая вот-вот выльется в открытую ссору.

Сам того не подозревая, ему на помощь пришел майор Бергсен, прозванный казахами Берсеном, что значит – данный, приставленный… То ли немец, то ли швед по рождению.

– Господин ага-султан, к конно-спортивным играм все готово, – четко доложил он. – И стрелки тоже готовы. Прикажете начинать?

Чингис обрадовался ему как родному:

– Сейчас, сейчас… – И обратился к своему совету: – Уважаемые бии… Когда льется много слов, истина в них потонет. Нам известно, куда тянет дым костров, разложенных и теми, и другими. Последнее слово еще будет сказано, а сейчас приглашаю вас полюбоваться военным искусством наших людей…

Так он сказал, зараженный суесловным красноречием Тлеумбета, и поднялся.

Гости тоже поднялись и следом вышли наружу.

Берсен – приставленный, так его звали не случайно. Сибирский губернатор прислал ага-султану Чингису двадцать вооруженных казаков. Для охраны. Но, конечно, и для неусыпного наблюдения – тоже.

Казаки начали с джигитовки – и показали себя мастерами. На полном скаку взлетали в седла, на полном скаку под брюхом коня переходили от одного стремени к другому. А как были вышколены кони! Только что скакали – и вдруг замирали на месте, будто вкопанные, по команде все одновременно легко валились на бок и лежали не шелохнувшись.

Есеней с завистью думал, что вот казахские кони в таком случае растерялись бы, заметались бы по сторонам, пугаясь друг друга, не слушаясь всадника…

Чингис не зря вывел своих гостей, своих советников посмотреть на игры…

После джигитовки казаки вышли в полном боевом снаряжении. Была рубка лозы, когда солнце едва успевало блеснуть в холодном клинке, а сам клинок не удавалось рассмотреть – с такой скоростью взлетала и опускалась шашка. Была стрельба – с ходу в чучело. Был учебный бой – с пиками, и, хоть казаки яростно налетали друг на друга, никто даже поцарапан не был.

Мусреп, стоявший неподалеку, обратил внимание, как многозначительно посматривает Чингис на Тлеумбета. Дает наглядный урок, чтобы тот передал Кенесары. Наверное, ага-султан надеется, что после такого зрелища Тлеумбет перестанет настаивать… Кто у них там справится с такими обученными и отлично вооруженными воинами?

Но ученик оказался недогадливым. Сперва он делал вид, что просто наблюдает, как и все остальные, а потом не выдержал, и до Мусрепа донесся его насмешливый голос:

– А мы разве, если в другом месте пришлось бы с ними повидаться, будем смотреть, разинув рот, как они заставляют своих лошадей ложиться и вставать?..

Нет, ничего не поможет… Тлеумбета не убедишь, Кенесары не убедишь. Они – и другие их бии, аксакалы, – уже не могут ни управлять сопротивлением, ни свернуть с пагубного пути.

Казаки внезапно замерли, шашки – в ножны, и шагом разъехались, уступая место следующим соревнованиям, которые проводились в честь приезда Тлеумбет-бия.

С перекладины, между двумя столбами, свисали на нитках монеты: блестели на солнце два начищенных медных пятака – крупных, старинных; два серебряных целковых; два золотых пятирублевика. Берсен объявил условия: попавший стрелой в медяк награждается лисьим мехом, в целковый – волчьим, а кто попадет в золотой, тот получит соболью шкурку.

По умению, по зоркости глаза, по сноровке само собой разумелось, что от Есенея выйдет с луком в руках Артыкбай-батыр. а со стороны Тлеумбета – Жанай-батыр. Они и встали рядом на отмеренном заранее расстоянии в пятьдесят шагов и, как положено, состоялся обмен учтивыми приветствиями.

– Лучший стрелок из кереев никому не должен уступать дорогу, стреляй ты, – предложил Жанай.

– Нет, – возразил Артыкбай. – Аргын, ваш предок, был первенцем у нашего праотца, пусть ваша стрела полетит первой.

– Я уступаю свою очередь…

– А я не могу согласиться…

– Лучший стрелок кереев, стреляй!

– Вы старше меня годами, вы мой старший брат…

После трехкратных предложений и отказов Жанай вложил стрелу и стал было прицеливаться, но ему пришлось смахнуть мушку, севшую на ресницы, и он потер правый глаз.

– Зря вы это сделали, – сочувственно сказал Артыкбай.

Жанай с силой натянул тетиву и резко отпустил стрелу. Стрела пролетела, не срезав нитки, не задев монеты. Жанай, понятно, целился в золотой.

А пущенная почти следом стрела Артыкбая нитку точно пересекла, и золотой, тускло блеснув, упал на землю. Судья, назначенный следить за стрелками, уже нес есенеевскому батыру соболью шкурку…

Жанай коршуном накинулся на соперника:

– Ты почему болтал под руку, стоило мне прицелиться?

– Я хотел дружески предостеречь… Если перед выстрелом протереть глаза, то стрела поразит белый свет, а не цель. Разве не так получилось?

– Какое тебе дело до моих глаз? Что – я убил твоего отца, и ты требуешь возмещения за него?

Артыкбай тоже начал выходить из себя:

– Артыкбай-батыр никому не простил бы не только за отца, но и за паршивого козленка!

– Подлец!

– Старый мерин, обнюхивающий блудливую кобылицу, неужели я подлее тебя?

Они давно знали друг друга и многое знали друг о друге… Сестра Кенесары по имени Бопай слыла женщиной ненасытной. Родом из чингизидов, она не могла выйти замуж за простого казаха, но не в ее привычках было упустить кого-либо из приглянувшихся батыров или других видных людей. След ее коня в степи, далеко за аулом, почти никогда не оставался одиноким. Случалось, ездил с ней и Жанай…

Жанай отскочил, вскинул свой лук. Но лук был и в ругах Артыкбая…

Чингис крикнул:

– А ну, прекратите!

Батыры разошлись с таким видом, будто решили никогда не пить воды из одного озера, не жить на этом свете вдвоем, и взглядами своими они обещали встретиться не здесь, не в ага-султанской ставке, а где-нибудь на поле боя, и поскорей…

Чингис понял, что и состязания не принесут мира и успокоения, и, прекратив их, направился к себе.

Батырам-копьеносцам и лучникам обеих сторон ничего не оставалось, как разделиться и разойтись по своим юртам.

вернуться

15

Хоржун – переметный мешок, и так переиначил Тлеумбет слово «хорунжий». Этот чин Есеней получил за сопротивление всадникам Кенесары.

вернуться

16

Поштабай – посыльный.