Кругосветное путешествие юного парижанина - Буссенар Луи Анри. Страница 14

Этот запас имел огромную ценность в любой точке Экваториальной Африки.

Страсть местных жителей к соли необъяснима. Бывало, женщины отправлялись за пять-шесть лье, таща на себе от восьмидесяти до ста фунтов бананов. Это они отдавали за пригоршню соли, которую съедали прямо так, за один присест, с удовлетворением и радостью на лице.

Другие пригоняли коз, за фунт соли можно было выменять очень крупную козу. Заключение сделок занимало много времени и доводило торгующиеся стороны до изнеможения ради приобретения щепотки соли. Особенным везунчиком считался тот, кто выменивал полтора фунта соли, а то и два.

Трое наших друзей с любопытством наблюдали за происходящим и слышали при самых разнообразных обстоятельствах два имени, навевавших дорогие воспоминания о Париже, самом любимом городе.

«Малеси» и «Компини» — так произносили негры имена, в равной степени уважаемые как в Габоне, так и во Франции. Альфред Марш! Маркиз де Компьень! Два неутомимых француза первыми, испытывая всевозможные тяготы и подвергаясь невероятным опасностям, открыли Верхнее Огове.

Андре встречался с Компьенем и Маршем по завершении той блистательной экспедиции. Помогая доктору Ламперьеру как переводчик, он заодно подолгу расспрашивал туземцев о двух исследователях, чья доброта, храбрость, энергия и великодушие оставили здесь неизгладимый след.

Известие о смерти маркиза де Компьеня вызвало у собеседников недоверие. Однако новость о скором возвращении Марша привела их в восторг.

И поскольку «Малеси» и «Компини» были «фала», то есть французами, к французам эти буйные племена относились с большим почтением.

— Мы тоже «фала», — стал объяснять доктор.

— Нет, вы не «фала», вы покупаете людей. Малеси не покупал людей. Компини тоже…

— Как же так, выходит, мы… мы, французы, покупаем рабов! — Фрике. — Сказанули! Да чернокожие просто кретины… Сами собирались нас слопать через три недели или продать сегодня… по крайней мере те, «бикондо».

— Оставь, матрос, — остановил парижанина доктор, — постараюсь их вразумить.

— Ладно, попробуйте, у вас есть шанс.

На следующее утро до восхода солнца вооруженный отряд двинулся в путь.

Ибрагим, желавший довести дело до конца, несколько минут «беседовал» с первыми лицами племени, чтобы окончательно определить статус [101] европейцев. Этот негоциант [102] твердо настоял на том, что наши друзья не могут считаться товаром, не могут быть перепроданы, как рабы, не могут быть съеденными. Однако он предлагал за каждого по три фунта соли или девять коз. Предпочтя козам соль, дикари с восторгом приняли предложение торговца.

— В конце концов, — произнес Фрике, за которым всегда оставалось последнее слово, — удовлетворить их оказалось нетрудно. Поменять жаркое на приправу — прекрасная сделка… За одного человека три фунта соли, я бы сказал, небольшая цена.

Отряд продвигался медленно. Не помогало и то, что огромные деревья вздымали по пути каравана шатер листвы. Если бы хоть слабенькое дуновение ветерка пошевелило горячие, наполовину сожженные беспощадными лучами солнца листья!

Вековые исполины своими длинными ветками переплетались друг с другом и образовывали над дорогой бесконечный шатер, где было жарко, словно в бане.

Самым большим в отряде был друг Фрике, слон, великолепный представитель слоновьего племени западных районов Африки. Озанор — так стали называть его в угоду Фрике — возвышался над землей на четыре метра пятьдесят сантиметров. Единственный его бивень — второй он потерял при драматических обстоятельствах, о которых расскажем позднее, — два метра в длину и был довольно толстым. Этот колосс, настоящая гора плоти, оказался столь же умен и добр, сколь велик по размерам.

Двигался Озанор бодро, срывал по пути сахарные стебли и с наслаждением их обсасывал, или аккуратно снимал ананас, съедал целиком, точно ягоду, или, наконец, убирал сухие ветви, мешавшие движению, и закидывал в чащобу по обеим сторонам дороги.

За исключением Ибрагима, Андре, доктора, Фрике и слоновожатого, люди шли пешком. Толстокожее животное несло на спине генеральный штаб.

Первые трое, сидевшие в своеобразном паланкине [103], крытом тонкой тканью, дружелюбно болтали.

Фрике, подружившийся с погонщиком слона, устроился вместе с ним на массивной шее животного — прекрасный наблюдательный пункт.

Озанор восхищал гамена не меньше, чем его единоплеменник в спектакле театра «Порт-Сен-Мартен» при свете газовых рожков рампы.

Тогда Фрике смотрел представление из второго яруса, и слон ему понравился.

Озанор радостно вздыхал: «Пуф-фф», и «пуф-ф», «пу-уф», совсем как паровоз, маневрирующий на вокзальных путях, забавлялся, смешно закидывая хобот вверх.

Самый жалкий вид был у Ра-Ма-То.

Бедняга находился в плачевном состоянии. Новые сотоварищи-рабы, осыпавшие его ругательствами и плевками, разорвали щегольское одеяние на множество кусочков, которые использовали как украшения. Но жестокий удар был нанесен царьку еще до выхода отряда в путь. Он увидел, как приближенные занялись дележом его имущества. Ведь превращение в раба равнялось гражданской смерти.

Министры бывшего вождя напялили высокие шапки! А его брат, тот самый, кого он собирался вместо себя отдать в рабство, бесстыдно занял освободившийся трон.

Ра-Ма-То наблюдал, как тот с важным видом держал в руках жезл яблоневого дерева — символ верховной власти, облачившись в мундир кавалергарда [104] с эполетами [105] и водрузив на голову каску пожарника, ослепительно сверкавшую под лучами солнца!

В довершение унижения жены низложенного монарха поторопились выказать абсолютнейшую преданность новому правителю. Палочные удары сыпались в изобилии направо и налево, и это окончательно узаконило захват власти.

Новый властитель соблюдал традиции.

Участь Ра-Ма-То была до того жалкой, что расстроенные европейцы принялись просить у Ибрагима снисхождения к нему. Но Ибрагим оставался глух к мольбам. Белые друзья достойны многих его милостей, но об этом они с ним не договаривались. Он строго выполняет обязательства по отношению ко всем трем, так отчего же их заботит этот негодяй, пропойца, обманщик, предатель и зверь? Деловые интересы не могут определяться чувствами.

Однако, наблюдая, как дурно обращаются бывшие подданные с монархом, и понимая, что несчастный не сможет вообще дойти до побережья, торговец на третий день смягчился.

В конце недели Бикондо дошел до предела. Его организм, изъеденный алкоголем, находился в состоянии полнейшего истощения; и тогда Ибрагим объявил бывшему величеству, что со следующего дня тот свободен и может вернуться обратно.

Караван устроил лагерь на большой поляне, в пятистах или шестистах метрах от маленькой деревушки, жители которой, завидев столько вооруженных людей, тотчас ее покинули.

Припасов хватало, и паника эта не сыграла никакой роли, беглецов не разыскивали. Ибрагим командовал своими людьми по-военному и категорически запрещал по дороге какой бы то ни было грабеж, поскольку иначе возникли бы серьезнейшие осложнения.

Спали все, кроме часовых. Вдруг из темноты раздался жуткий вопль, а затем вой сотни глоток.

Все кинулись туда. Едва освещаемая то вспыхивавшими, то гаснувшими огоньками затухающего костра предстала ужасная картина.

В реке крови подергивался рассеченный труп Ра-Ма-То с вывалившимися внутренностями, перерезанным горлом, выпученными глазами, перебитыми руками и ногами.

Несчастные, подвергавшиеся дурному обращению во времена его величия, решили свершить страшную месть: узнав о возвращенной монарху свободе, они дождались ночи, набросились на него, как хищные звери, и в одно мгновение растерзали…