Кругосветное путешествие юного парижанина - Буссенар Луи Анри. Страница 56

Так они бы прошли по течению реки Парана вплоть до одноименного города, а оттуда добрались бы до Росарио, где сели бы на поезд, идущий через Кордильеры в Сантьяго.

Вот какой план разработал Буало. Эта часть путешествия парижского гамена вокруг света предполагалась весьма прозаичной, зато быстрой.

Уже говорилось о том, что Фрике преследовали постоянные неудачи. Вот и теперь подходила очередная серия самых фантастических приключений.

Пока что не было никаких известий относительно людей с боен. Это вызывало у Буало и беспокойство и досаду. Храбрый парижанин уже успел познакомиться с мстительным нравом южноамериканских метисов [309], поэтому принял меры предосторожности против возможных нападений гаучо, которые в любой момент могли внезапно выскочить из гигантских зарослей пампы. Буало стреножил лошадей, из поклажи соорудил редут [310], защищавший их лагерь у реки.

«Бульвардье» — космополит [311] поступил благоразумно. Он убедился на собственном опыте, до чего полезно предварительно изучить, сидя в четырех стенах, стратегию и лишь потом применять ее на практике.

Фрике нервничал. Одолеваемый мыслями о пропавших друзьях — о докторе, ставшем ему приемным отцом, о ставшем братом Андре и о черном друге Мажесте, — он никак не мог уснуть.

Юноша вертелся, возвращался в прежнее положение, говорил, ругался. А сон так и не приходил. Бесчисленные полчища москитов одолевали парижанина; напрасно гамен пытался их прибить и расчесывал укушенные места чуть ли не до кости. Ненасытные разбойники, решившие поужинать, все равно вволю напивались алой кровью маленького парижанина.

Буало курил свою вечную папиросу со стоическим спокойствием бонзы [312], и не потому, что его кожа была более вынослива к жалящим укусам этого клана [313] насекомых, а потому, что молодой человек прекрасно знал — попытки помешать кровососам абсолютно бесполезны.

— Месье Буало!

— Да?

— Они рвут меня на части, дерут шкуру. О! Вот проклятые звери!

— Что я могу поделать?

— Дьявол! У меня под рубашкой триста тысяч этих тараканов!

— Ну так отошлите белье прачке, а мне дайте спать.

— Громы и молнии! Если бы у меня была хотя бы щепотка порошка «Викат»! Тогда я бы устроил раунд французского бокса всем этим клопикам!..

— Ладно, ладно. — Буало рассмеялся.

— Но почему вы не реагируете, не пытаетесь прихлопнуть хоть одного из этих кровососов?

— Потому, что все равно завтра меня раздует, как бурдюк. Одним больше, одним меньше — какая разница?

— Ну и клопики! — произнес Фрике с подчеркнутой злобой и презрением.

— Вы клевещете на клопов, сын мой, — возразил Буало. — Эти насекомые не имеют ничего общего с доставляющими нам массу хлопот созданиями, гнездящимися в деревянных частях парижских кроватей, а являются разновидностью москитов. Местные жители прозвали их «зубастые комарищи» из-за величины и ужасных укусов. Эти маленькие вампиры всегда водятся неподалеку от рек.

— У меня идея!

— Говорите.

— А что, если мне, по примеру пагуинов, жителей Уэльса, и туземцев племен осиеба, обмазаться илом, чтобы образовалась корка, предохраняющая кожу?

— Довольно! Не надо шутить.

— При чем тут шутки?

— Разве вы не слышите плеск, забавы обитателей воды, «плуф», «плуф». Река так же обитаема, как и ваша рубашка. Нельзя одинокому рыцарю попадать в самую гущу пирующих «весельчаков».

— А, черт! «Весельчаки» — это резвящиесякайманы? [314]

— Правильно.

— Но что же делать? Громы небесные! Как поступить?

— Дождаться полуночи.

— Дождаться полуночи? Но разве полночь еще не наступила? Мне кажется, мошкара терзает меня уже целых двадцать четыре часа! А почему именно полуночи?

— Да визит этой разновидности москитов обычно заканчивается в двенадцать часов ночи. Насытившиеся насекомые удаляются, как благоразумные посетители заведения, хозяин которого в надлежащее время перекрывает кран подачи светильного газа.

— А! Тем лучше. Тогда я отосплюсь за вторую вахту.

— Как вам будет угодно. Желаю удачи. Да, не забудьте, когда москиты отправятся восвояси, на смену придут их близкие родственники, если хотите, двоюродные братья, местное прозвище которых. Утешает одно: их укус менее болезненный, зато музыка невыносима. Крылатые виртуозы поначалу исполнят отрывки оркестровых партитур [315], а потом начнут кромсать на кусочки вас.

— Боже мой! Попытаюсь отогнать их дымом.

— Что ж, попытайтесь! Ну, а я с философским спокойствием буду дожидаться утра.

Фрике, еще больше разозлившись, одним прыжком выскочил из гамака, взял нож своего спутника и бросился в поле, где росла местная разновидность чертополоха, и стал срезать жесткие растения.

— Какого черта вы там делаете? — спросил Буало.

— Хочу набрать целую охапку чертополоха, листья которого остры, как алебарды [316], и узки, как стебли пшеницы.

— Но вы же порежетесь!

— Ай-ай-ай!

— Я вас предупредил.

— Все равно, зато огорожу себя огнем от этих кусак и кровососов.

Уы, нашему гамену пришлось убедиться: порезы от чертополоха болезненнее укусов москитов, но Фрике упрямый, словно старый андалузский [317] мул, высек огонь, поджег трут и засунул его в середину кучи из сухой травы.

Пламя сразу же занялось. Вдруг началась шумная и беспорядочная пальба. Пан! Пан! Пан! Пататрам! Паф! Пиф! Пуф! Пиф!

— А это еще что? — спросил Буало.

— Как что? Сами видите, идет бой, — проговорил в ответ гамен. — Это стреляет чертополох… вернее, взрывается. Вот потеха!

Взрывы напоминали дьявольскую музыку сражения, точно по равнине рассыпалась рота линейных стрелков.

Поле чертополоха пылало, словно солома. Пламя то взвивалось, то рассыпалось мелкими брызгами огня, к величайшей радости Фрике, который полагал, что покончил с мошкарой.

Увы! Напрасные усилия! И если москиты, яростно обрабатывавшие руки и ноги путешественников, от огня лопались с треском, то дело их продолжили «огненные мушки», чьи укусы причиняли столь же нестерпимую боль, как кайенский перец, насыпанный на открытую рану.

Однако бессмысленный по своей сути пожар спас обоих парижан от неминуемой беды. Когда, утомившись, они решили все-таки поспать, послышался перестук копыт.

— Внимание! Наши лошади понесли!

— Ничего подобного! Шум идет с равнины.

Оба француза моментально вскочили: револьвер в руках, глаза вглядываются в даль, ушки на макушке. Молодые люди были готовы открыть огонь, если это враг, и принять с распростертыми объятиями мирных странников.

Сомнения продолжались недолго. Раздалась серия выстрелов и просвистели пули.

Это не был сухой треск американских карабинов, сопровождаемый глухим шипением воздуха, разрезаемого конической пулей, не были это и громкие выстрелы боевых винтовок.

Наши двое покорителей пампы не могли не рассмеяться, услышав дурацкое уханье, напоминающее взрывы петард [318] на сельском празднике.

— Понятно! — проговорил Буало. — Это гаучо. У них кремневые ружья. Пусть пускают на ветер порох и свинец.

— А я полагаю, — высказался Фрике, — когда стал стрелять чертополох, эти ублюдки решили, что по ним ведут огонь из митральезы.

— Да нет, просто наши живодеры вышли на охоту за свеженьким мясцом. Им до смерти хочется переработать нас по методу Либиха [319]. Безумная идея им дорого обойдется.