Под Южным крестом - Буссенар Луи Анри. Страница 76
Зато количество уравновешивается качеством. Такую деятельную, бодрую и ловкую полицию едва ли еще можно встретить. Конные полисмены вечно в разъездах и очень быстро переезжают с места на место. Сегодня их видели в Сандгерсте, Кэстльмене или Эмирард-Гилле, а завтра они уже уехали верст за девяносто, послезавтра еще дальше, потом еще дальше.
При них состоят полуцивилизованные негриты, сохранившие от прежней дикой жизни удивительный нюх по части выслеживания своих бывших врагов, белых и китайцев. Австралиец никогда не собьется со следа, чей бы он ни был. Следует отметить ту странность, что негрит гораздо скорее и легче выслеживает своего собрата, нежели человека другой расы. Если он напал на след и помчался за беглецом верхом на лошади, тому нечего ждать пощады: неумолимый преследователь с отвратительной радостью наведет на него жандармов, при которых состоит.
Задача жандармов – очистка дорог. Они исполняют свое дело добросовестно и, можно сказать, с усердием, хотя и не всегда удачно.
Два полисмена, уложенные на землю кулаками бандита, хотя и вынуждены были отказаться от преследования, но утешились при виде Фрикэ, в котором видели сообщника Сэма Смита. Австралийский арест отличается от французского тем, что полисмены относятся к задержанному не грубо, а с уважением и добродушием. Там не знают меноток (ручные кандалы), а предоставляют задержанному относительную свободу, справедливо полагая, что бежать по дороге бесполезно, а бежать в лес, где из-за отсутствия дичи можно умереть с голода, бессмысленно. Если же вспомнить, ко всему этому, о черном следопыте, то станет очевидно, что бегство при таких обстоятельствах почти немыслимо.
Поэтому наши полисмены, с чисто английским аппетитом подкрепившись сытной закуской, преспокойно легли отдохнуть и крепко заснули под сенью деревьев, громадные очертания которых скоро потонули во мраке. Фрикэ, которому гуманно предложили большое одеяло, завернулся в него и улегся, как человек, собирающийся изрядно выспаться после треволнений дня.
Лошадей стреножили и привязали к дереву, задав корму.
Ночь надвигалась быстро. На небе появились звезды. Тишина маленького лагеря нарушалась только храпом спящих. Хотя полисмены спали настороженно, одним глазом, глубокое дыхание показывало, что сон очень крепок и что их не скоро добудишься.
Вдруг одна из лошадей прекратила есть и шарахнулась в сторону.
– Тпру! .. – окрикнул ее хриплым голосом один из отдыхающих.
По густой траве послышался быстрый галоп. Англичане и негрит моментально вскочили. На земле смутно виднелся черный силуэт Фрикэ, завернувшегося в одеяло.
– Эй! .. Лошади ушли! ..
– Вместе с арестантом, – проворчал один из полисменов, пиная ногой пустое одеяло.
Лошади стояли на прежнем месте, кроме одной. Англичане проворно распутали их, вскочили в седла и дали лошадям шпоры, решив не править, а довериться инстинкту животных. Негрит остался один, так как его лошадь была угнана.
Почувствовав шпоры, несчастные лошади вскочили на дыбы, жалобно заржали и повалились на землю, увлекая за собой всадников.
ГЛАВА III
Пока полисмены, ругаясь, как немецкие извозчики, старались выпутаться из порванной сбруи и выбраться из-под лошадей, которые никак не могли встать, Фрикэ мчался по лесу с быстротой молнии.
– Вот еще! – говорил он сам себе, смеясь как сумасшедший. – Так я и стал сидеть с поставщиками для виселицы! Как же! Держи карман! .. Да хоть бы за что-то взяли, а то не угодно ли: в компании с лесовиком! Этого еще недоставало! Да я не был бы Фрикэ-парижанином, если бы не удрал от них. Воображаю, какая теперь у них кутерьма! Конечно, я поступил с ними немножко круто, но разве это моя вина? Впредь им наука: не трогай честных людей, умей отличать их от мошенников. Поделом им, даже если они себе спины сломали. Вот лошадей жалко: те не виноваты ни в чем. Это с моей стороны настоящее убийство. Жаль, что черномазый вышел сухим из воды, а хорошо бы сделать ему внушение, чтобы он, бегая ищейкой, умел различать, кого следует беспокоить, кого нет. В сущности, я провел время недаром: побил Сэма Смита и приобрел великолепную лошадь… правда, не очень честным способом, но что же делать? Уж так пришлось! .. Эй ты, сивка-бурка! Пошевеливайся! Помни, что ты удостоился чести нести на себе матроса Пьера де Галя, и скачи во весь дух прямо на север.
Фрикэ действительно поступил с полицейскими не только круто, но даже непозволительно. Завернувшись в одеяло, он долго смотрел на звезды, мечтая о бегстве и слушая, как храпели почтенные полисмены. Он решил, что чем проще будет способ бегства, тем лучше. Обдумав и взвесив все, как следует, он тихонько вынул из кармана ножик, беззвучно открыл его и пощупал острие, стараясь не произвести ни малейшего движения.
Темнота ночи способствовала замыслу, для которого требовалось много осторожности и самой отчаянной смелости. Терпеливо, как краснокожий индеец, он после целого ряда незаметных бесшумных телодвижений сумел выбраться из-под одеяла, которое сохранило такую форму, как будто под ним по-прежнему лежал человек. После этого он пополз по траве к лошадям и, добравшись до них, в три удара перерезал у трех из них поджилки. Полисмены безмятежно храпели, ничего не слыша и не подозревая.
Парижанин долго не решался прибегнуть к такой крайности. В нем сердце сжималось от жалости, что приходится пожертвовать тремя благородными животными. Ему казалось, что он совершает убийство. Но выхода не было, только этим способом он мог оградить себя от погони.
Почувствовав боль, три лошади шарахнулись, а Фрикэ вскочил на четвертую, дал ей шпоры и помчался вперед как бешеный, предоставив жандармам выпутываться, как знают.
После нескольких минут бешеного галопа Фрикэ, убедившись, что за ним никто не скачет, замедлил ход лошади и возобновил свой монолог:
– Что за гадость быть живодером! А я, к тому же, не могу видеть ничьих страданий! .. Хороша логика, однако: жалею трех лошадей и не думаю о трех жандармах, оставленных в степи на мучения. Ведь они, чего доброго, могут умереть с голоду! Конечно, я законно оборонялся. Дьяволы этакие! Нужно им было ко мне лезть! В конце концов, они могут съесть своих лошадей, если проголодаются, и разве так уж трудно им вернуться в город? Меня им все равно не поймать, да и вооружен я отлично их же оружием.
Наступало утро, и Фрикэ с наслаждением поглядывал на привязанный к седлу штуцер Генри-Мартини и на сумку с провизией позади седла. К седлу, кроме того, был прикреплен тюк с полным жандармским одеянием и великолепной белой фуражкой. Остановив лошадь, Фрикэ с серьезным выражением в лице надел на голову фуражку и переоделся в темно-синюю жандармскую блузу, которая была ему страшно велика. Он открыл патронташ, зарядил карабин, повесил его через плечо и самодовольно привстал на седле с видом полководца, объезжающего свои войска.
Солнце все ярче и ярче пробивалось сквозь редеющий утренний туман и золотило вершины эвкалиптов, трепетавших своими тусклыми темно-зелеными листьями, словно подернутыми свинцовой пылью. Белые какаду, застигнутые внезапным появлением дневного светила, топорщили свои желтые хохолки и кричали без умолку. Пестрые попугайчики мелькали в воздухе яркими движущимися точками, а миниатюрные колибри торопливо порхали с цветка на цветок, словно торопясь насладиться душистыми дарами флоры. Вдали, точно огромные лягушки, скакали на задних ногах кенгуру, поспешно пряча своих детенышей в утробные сумки. С громким жужжаньем носились красные, зеленые, голубые и золотистые жуки и мухи; пестрокрылые бабочки взлетали над душистой травой, хлопотливо работая крыльями. Фалангеры и опоссумы торопились уйти в темные дупла вековых деревьев; целые гирлянды огромных летучих мышей качались на ветках араукарий и древовидных папоротников, уцепившись за них лапами.