За краем земли и неба - Буторин Андрей Русланович. Страница 37

– Но как же… – все-таки возразил Ачаду, – ведь я помню: подул в дусос – открылся люк, еще подул – корабль начал двигаться, подул снова – он остановился!..

– Когда ты в первый раз издал глубинные звуки, я понял, что хочу с тобой говорить. Я мог бы попытаться сделать это и там, но ты хотел меня уничтожить, как поступил уже не раз. Поэтому я убил твоего напарника и забрал тебя. А движение и остановка корабля после звуков – это всего лишь совпадение.

– Как просто ты говоришь об убийстве… А ведь Раж тоже хотел жить!

– Он бы только мешал нам беседовать.

– Ну и как, ты доволен беседой со мной? – ощерился солдат.

– Нет. Ведь ты не умеешь издавать настоящие глубинные звуки.

– И как же ты со мной поступишь?

– Могу доставить тебя назад, могу убить здесь – как пожелаешь.

– Ничего себе выбор! – нервно засмеялся Ачаду. – Ты думаешь, я предпочту второй вариант?

– Но первый вариант хуже! – казалось, Нэсэ искренне удивился. Во всяком случае, когти его вновь скрежетнули друг о друга. – Ты будешь мучиться в неудобном для тебя корабле, а когда прибудешь на Окелад – я все равно тебя убью. Я убил там уже всех людей в военной форме. К сожалению, не только маложивущих, извини.

– Вот как! – Беляк снова вскочил и стиснул кулаки. – Значит, маложивущих можно убивать даже без извинений?! И почему ты убиваешь только вояк? Жителей городов собираешься разводить себе на пропитание, откармливать, чтобы съесть потом жирненькими?! – Казалось, еще немного, и Ачаду бросится на отурка. Но тот обескуражил его ответом:

– Ты вновь задаешь много вопросов сразу!.. Я не собираюсь есть людей. Я вообще не ем в твоем понимании. Пищей для меня служит сила основы. Она же дает энергию моим кораблям, машинам и оружию. Людей из городов я переправлю кораблями на другие ваши острова. Среди них нет маложивущих, поэтому я не стану их убивать…

– Почему же вы все не считаете нас за людей?! – закричал Беляк, потрясая кулаками. – Чем мы хуже долгоживущих?

– Вы не хуже! – Нэсэ так сильно закачался, что Ачаду подумал: «Сейчас упадет!» – Но вас не стоит жалеть, как долгоживущих. Ведь вы живете везде и всегда, а они – только здесь и сейчас. Убивая долгоживущего, я лишаю его жизни. Окончательно и навсегда! А убив тебя, я просто уберу тебя отсюда. Разве это сильно тебе навредит?

– Что ты мелешь, чешуйчатая морда?! Какую чушь ты несешь?! – Ачаду упал в кресло и обхватил белую голову руками.

Чешуя на отурке встопорщилась. Он теперь не только качался, щелкая что есть мочи когтями, но еще и лихорадочно трясся. Чешуйки немилосердно терлись друг о друга, издавая такой громкий треск, что слова Акмээгака почти утонули в нем.

– Как? Ты не осознаешь себя?!

Глава 25

Отурк был поражен. Он долго не мог прийти в себя и сейчас, как никогда, походил на человека. Не внешне, разумеется, не покачиванием, не треском чешуи и щелканьем когтями, а именно очеловеченной реакцией на неожиданное известие. На такое, что переворачивало с ног на голову прежние представления. Все равно как если бы Ачаду услышал, что новостная башня родного селения на самом деле – цилиндр отурков, построенный ими в шпионских целях. Или что их старейшина – загримированный отурк и тоже шпион, само собой.

Немного очухавшись, Акмээгак на всякий случай спросил:

– Ты правда ничего не знаешь о своей сути?

– Я не понимаю, о чем вообще идет речь, – тихо ответил Ачаду. Он пребывал в растерянности. Не меньшей, чем изумление отурка.

И тогда Нэсэ стал рассказывать. Подробно, обстоятельно, тщательно подбирая слова, растолковывая незнакомые Ачаду понятия. И все равно тот мало что понял. А из того, что сумел понять, мало чему поверил. Нет, он умом понимал, что отурк не лжет, но примирить свое сознание с услышанным просто не мог. Сердце тоже противилось обрушившимся на хозяина сведениям; оно то замирало, то начинало учащенно биться, то просто готово было выпрыгнуть, убежать, спрятаться, разорваться – лишь бы не перемалывать, не переживать, не прогонять через себя перенасыщенную адреналином кровь.

А рассказал отурк вот что. И начал он вовсе не с сути маложивущих. Речь сначала пошла о вещах более глобальных – о том месте, в котором приходится сосуществовать и отуркам, и долгоживущим, и маложивущим, и прочим, прочим, прочим, о которых ни отурки, ни люди не знают, но они не становятся от того менее реальными и живыми. Оказывается, мир, как и предполагал Ачаду в своих давних измышлениях (о которых он почти забыл), состоял не только из земель-островов, рассыпанных по гигантской сфере черного «озера» – так называемой основы. Внутри основы было множество других сфер. Совершенно дико прозвучало утверждение Нэсэ, что они вовсе не обязательно меньше «родной» основы. В свою очередь те сферы включали в себя другие, те тоже – и так практически до бесконечности. Акмээгак тоже не знал – насколько глубоко, и имеет ли эта вложенность конец вообще. Да и понятия «внутри»-«снаружи», оказывается, здесь тоже не работали. По словам отурка выходило, что все то, что видно в глубине основы – другие основы, огромные сферы, – находится в то же самое время и снаружи, «над небом». Мир получался как-то чудовищно вывернут, разбросан по бесконечности и, тем не менее, замкнут сам на себя. Получалось, что сама бесконечность и исчезающе малая величина, постоянно стремящаяся превратиться в ничто, – суть одно и то же! А неуловимая граница этих вывертов, вышибающих напрочь разум из мозгов, и являлась тем самым ничем, которое было настолько сложнее и масштабнее всего остального, что понять его любому стороннему, даже сверхразумному наблюдателю не представлялось возможным. Надо было стать частью этого ничто (а значит им самим, ведь части у ничего не бывает), чтобы хоть что-то осмыслить, но и это являлось полной абстракцией и всего лишь игрой словами, потому что для подобных задач нужны были уже не мысль и сознание (пусть даже и с приставкой «сверх»), а совершенно иные, опять же, разумеется, недоступные обычному сознанию инструменты. Нэсэ хотел еще что-то добавить про роль во всем этом времени, как не о привычном обыденном понятии, а о вещи настолько важной и сложной, что и держит все на свете в равновесии, не давая ему окончательно стать ничем в абсолютном смысле.

Совершенно огорошив и запутав человека нарисованной картиной мироздания, отурк добил его окончательно известием о разнице – гораздо существенней, нежели форма тела, количество глаз, ртов, конечностей и прочей внешней «атрибутики» – между населяющими весь этот «макромир» разумными существами. Грубо говоря, они делились на два вида – те, кто живут только «здесь и сейчас», и те, кто существует «везде и всегда». Был еще третий, промежуточный вид, но его все же логичней было определить как подвид первого, ибо жизнь его представителей хоть и являлась более глубокой, нежели у «здесь-и-сейчасников», но все же была не бесконечной, как у «везде-и-всегдашников». К этому третьему виду в какой-то мере принадлежал и сам Акмээгак вместе с остальными отурками. К первому отурк без колебаний отнес долгоживущих людей. А вот Беляка он обрадовал известием, что тот живет «везде и всегда».

– Только я не знал, – признался отурк, – что живущий так, сам не всегда знает об этом! Может, его сознание имеет некие разрывы, тождественно-мировую дискретность? Части одного «я», распыленного по мирам, осознают лишь тот кусочек бытия, что ограничен конкретным маленьким миром, а некое общее начало, которое, условно говоря, витает сразу над всеми «я – здесь и сейчас», воспринимает уже все полностью, как «я – везде и всегда».

– Ты хочешь сказать, – прохрипел Ачаду пересохшим горлом, – что я сейчас не только здесь?

– И не только сейчас! – подтвердил Акмээгак.

– То есть, по-твоему выходит, что я почти такой, как ты?

Глаза отурка блеснули вдруг яркой зеленью, верхние лапы, будто сломившись у основания, рухнули и повисли вдоль боков, а средние, коротенькие, совсем по-человечески сцепились между собой ладонями.