Клятва на мече - Буянов Николай. Страница 23

Эта реплика оказалась роковой. Через пять минут Алла, уперев руки в бока и покрывшись красными пятнами, кричала, что он, Игорь Иванович, разбил корыто ее жизни, что не будь она, Алла, такой беспросветной дурой, нашла бы себе кого получше, того, кто не мечет бисер перед свиньями, а все силы прилагает, чтобы семья не нищенствовала…

Суть ее программного выступления сводилась к следующему. Около полугода назад некий профессор истфака из педуниверситета обратился к Колесникову с просьбой. В свое время он протащил нерадивого сынка на свой факультет. Сынок учиться не желал не только в семестр, когда никто сроду не учился, но и в сессию («Зачем же пса держать, а лаять самому?» – это о папе). Однако не в армию же идти, в самом деле? Переползал с курса на курс, добрался до диплома, даже кое-как защитился, и тут грянула новая напасть: распределение. «Распределили», естественно, на кафедру, а там вскоре сказали: извините, но нужны научные работы, публикации, и неплохо бы защитить кандидатскую. А соискателю ученой степени за сочинения молоденькая учительница литературы ставила тройки, пунцово краснея.

Для создания диссертации срочно нужен был специалист. Настоящий, большой, но без имени, чтобы не заподозрили плагиат. Папаша-профессор прекрасно понимал, с какого фланга следует начинать осаду, и пригласил Аллу Федоровну в ресторан. Алла Федоровна была в восторге и от ужина, и от внимательного спутника, и от целого букета роз на длинном стебле. Маленькую просьбу – с надеждой на дальнейшее знакомство – она обещала исполнить.

Вскоре Игорь Иванович был представлен профессорскому сынку. Тридцатилетний мальчик был в папу красив и не в папу туп и нагловат. Колесников после двух сказанных слов понял, что его просят не о помощи в создании диссертации и даже не о соавторстве. Ему предлагалось написать всю работу самому – от начала до последней строчки. Естественно, за соответствующее вознаграждение. Игорь Иванович предложение вежливо отклонил. Алла Федоровна плеснула мужу в лицо горячим чаем (еле увернулся).

Этот памятный случай выплывал из небытия множество раз, по самым разнообразным поводам. Или вовсе без оных, сам являясь поводом для многочисленных разборок. Как и теперь – хотя, черт побери, для Игоря Ивановича было загадкой, как его супруга умудрилась связать воедино ту историю, грядущий юбилей Георгия и полосатый галстук, так не подходящий к синему костюму…

Перепалка достигла апогея в прихожей, на лестнице пошла на спад и прекратилась на улице, по пути к автобусной остановке (Аллочка строго придерживалась принципа: «На людях нужно выглядеть достойно и интеллигентно, морду друг другу не бить и запрещенные к печати слова и выражения не употреблять»). Точнее, не прекратилась, а переросла в холодную войну. «Уеду, – подумал Игорь Иванович с немым отчаянием. – Аленка на каникулы отправляется в спортивный лагерь, значит, здесь я никому не нужен. Уеду…»

Последнюю фразу он, очевидно, произнес вслух, потому что любимая супруга ледяным, как Антарктида, голосом поинтересовалась:

– И куда это мы собрались?

– В санаторий, – нехотя отозвался Игорь. – Наш профком распределяет путевки…

– Слава богу. Дома от тебя все равно никакого толку.

В автобусе ехали молча. Алла, сидя у окна, напряженно разглядывала лениво ползущий навстречу проспект, а Игорь Иванович, толкаемый со всех сторон, стоял рядом, держась за поручень, и думал, что завтра (или даже сегодня… нет, завтра, утро вечера мудренее) встретится с профессором, с его сынком, с чертом, с дьяволом – и согласится на все, что от него потребуют. У него никогда не хватало пороха на долгое сопротивление. И белый флаг хранится у него наготове: бери в руку и маши над расстрелянным окопом…

Гоги цвел. Загар, заработанный за полевой сезон, въедался так, что не сходил до следующего лета. Черные буйные волосы были на сей раз безукоризненно уложены (знакомая парикмахерша расстаралась – и получила огромный букет белых роз). Сшитый на заказ костюм в незаметную серую полоску сидел как влитой на худощавой фигуре, рубашка была выбрана не белоснежная, а кремового оттенка, что должно было подчеркивать неофициальность обстановки: просто встреча нескольких друзей по случаю юбилея одного из них.

Гостей было немного, и стол от яств отнюдь не ломился: балык, дорогие фрукты в вазочке, дальневосточная икра, марочный коньяк в плоской красивой бутылке, шампанское – спартански просто, интеллигентно и по-современному. Только отец юбиляра, благообразный старичок, глуховатый и согбенный годами, но с орлиным молодым взором, посокрушался:

– Совсем сын от корней оторвался. Разве дома мы бы за таким столом сидели? Вино бы рекой лилось. Шашлык из молодого барашка, виноград, сациви… Сто человек гостей – столы бы пришлось на улицу выносить, под старые вязы.

Георгий рассмеялся:

– Несовременный ты, отец. Тут тебе не Кавказ, тут почти Европа.

И, увидев, что старик вот-вот обидится, обнял его за плечи:

– Подожди, поедем мы еще домой. И гостей позовем, и столы накроем, как положено. Дядя Сандро барашка зарежет… Он ведь жив-здоров?

– Баран?

– Да ну. Дядя Сандро.

– Что ему сделается, старому кобелю. В восемьдесят пять ни одной юбки не пропускает.

Колесниковы чуть опоздали – они позвонили в дверь, когда Януш Гжельский, друг Георгия по многим экспедициям, с сожалением прекратив поглаживать бедро соседки по столу, супруги проректора по науке, потянулся к бокалу для произнесения тоста. Гоги сделал знак гостям продолжать, а сам пошел открывать дверь.

Алла была сногсшибательна. Сиреневый брючный костюм из струящегося креп-сатина ласково облегал ее высокую грудь и упругие бедра. Чуть тронутые темной помадой губы улыбались дерзко и вызывающе. Гоги на секунду остолбенел (ох, а взгляд! – его и ее глаза встретились, будто отточенные клинки), затем подавил рвущийся наружу стон кавказского темперамента и галантно припал к ручке.

– Гоги! – прокричали из гостиной. – Не томи, коньяк стынет!

Он лишь досадливо отмахнулся.

– С днем рождения, – еле слышно произнесла она, протягивая розу на длинном влажном стебле. – Это еще не все… Но – потом.

– Обещаешь? – улыбнулся он пересохшими губами.

– Обещаю.

– Ты великолепна. Как эта роза… Нет, ты красивее! О, здравствуй, Игорь.

Смущенный Игорь Иванович вынырнул из-за спины супруги, пожал руку другу дома и вручил ему пухлую папку.

– Расти большой.

Гоги опешил:

– Это что… наш манускрипт?

– Самая полная версия. Почти дословный перевод.

– Царский подарок. Гм, здесь ведь можно накопать на диссертацию, а?

– Копай, – махнул рукой Колесников. – Дарю.

– А сам что же?

– Да ленив я, господи.

Гоги широким шагом прошел к столу и поднял над головой подарок.

– Януш…

Поляк оторвался от запотевшего бокала.

– Холера ясна… Неужели?

– Да. Перевод нашей находки.

Несколько секунд за столом стояла тишина. Затем все разом, как по команде, возбужденно заговорили. Кто-то даже вскочил, чтобы обнять пунцового от смущения Колесникова и похлопать по плечу.

– Все-таки ты, Игорек, мозга, – вальяжно проговорил проректор Гранин. – Мозга, не отказывайся. Жалко, глуп – по-житейски, я имею в виду. Ты на нашем курсе каждому мог сто очков вперед дать. Аллочка, вы прекрасны! Знаете, я ведь лично списывал у вашего супруга контрольные… И однажды меня за этим занятием вульгарно застукали!

Он расхохотался, а Игорь Иванович скосил глаза и поймал взгляд Аллочки. Взгляд ясно говорил: «Не просто глуп, а клинически глуп. Гранин списывал у него контрольные! Ему можно об этом снисходительно вспоминать: он проректор! Служебная машина с личным шофером, двухэтажная дача за городом, оклад… А ты – просто неудачник. И раз талантливый, значит, неудачник вдвойне».

«Ну и пусть», – подумал он. (Звякали вилки о тарелки, застольный многоголосый разговор тек неторопливо, прерываемый тостами за здоровье.)

– Вы действительно удивительный человек, Игорь Иванович, – проговорил сосед по столу (Колесников напрягся, вспоминая: ах да, Гогин папа, Бади Сергович).