Медиум - Буянов Николай. Страница 46

И, беспрестанно кланяясь, Кунъ-Джи попятился к выходу и затворил за собой дверь. Душа его пела. На вырученные деньги в Ликиме можно было купить новые резцы и кисти, необходимые для работы над статуей:

Вскоре храм заснул. Кунь-Джи зажег масляный светильник, уселся за верстак, на котором лежал любимый Бодхисаттва, и взялся за инструменты. Никто не мешал, и монах с удовольствием подумал, что днем, когда множество посторонних вещей отвлекают от работы, невозможно достичь той степени сосредоточения и отрешенности, которая необходима для восстановления шедевра великого древнего мастера. Ведь для этого мало просто повторить его творение. Нужно вдохнуть в него новую жизнь, увидеть то, что видел он много лет назад, ощутить в себе свет, озаривший его и вдохновивший руку, державшую инструмент. Стать – хоть на эту ночь, хоть на несколько часов – им самим.

Резец двигался легко и свободно. Лицо Бодхисаттвы, печальное, отрешенное и очень доброе, постепенно возникало из небытия, из бесплотного замысла. И Кунь-Джи улыбался, думая, что Будда воистину милостив к ним, в течение нескольких дней подарив встречу с тремя хорошими людьми (много ли их сыщется, хороших?).

Вот только странно… (Деревянный лик под резцом будто оживал. Очень трудно передать внутреннее состояние святого – его. полуулыбку, лишь едва заметно тронувшую губы.) Эти двое: старик учитель и его ученик ни словом не обмолвились, что их спутник отстал в дороге… Почему же они не стали его дожидаться в храме? Но, возможно, они торопились, до начала торжеств им нужно было достичь столицы…

Кунь-Джи не сразу понял, что именно его вдруг насторожило. Потом разум, возвратившись из заоблачного полета, осознал: стук маленькой калитки, проделанной в массивных воротах. Масло в бронзовой плошке закончилось. Светильник почти не давал света, лишь чадил, и монах, повинуясь внезапному порыву, дунул на него. Тьма окутала зал Бодхисаттв. Стены и потолок исчезли, и тогда, выглянув в открытое окошко, Кунь-Джи увидел у калитки недавнего пришельца. И даже расслышал обрывки разговора.

Кьюнг-Ца из рода Потомков Орла, ученик Черного мага, оставил коня в сотне шагов от храма, на который он совсем недавно напал. До открытой калитки он дошел пешком, поскользнувшись несколько раз на заснеженных ступеньках, что хорошего настроения ему не прибавило.

Он нервно поискал глазами того, с кем должен был встретиться. Нервничать было отчего: ему приказано было прийти тайно и одному, обнаружь его здесь служители храма, и они забыли бы на время, что Будда считает месть и насилие большим грехом… Внутренний двор храма был пуст. Кьюнг-Ца ещё раз оглянулся, не увидев ничего, кроме заснеженных ворот, и сделал шаг назад, к калитке. И тут же подскочил от неожиданности, когда его осторожно тронули за плечо.

Скрежеща зубами от ярости и унижения, Кьюнг-Ца заставил себя поклониться.

– Почему вы не разрешили убить их, мой господин?

Человек, закутанный с ног до головы в серый дорожный плащ, чуть заметно улыбнулся (Кьюнг-Ца эту улыбочку, конечно, не заметил, иначе разъярился бы ещё сильнее).

– Тебе они знакомы?

– Щенка я раньше не встречал, но вот его наставник… Много лет назад он был старшим учеником у Юнгтуна Щераба. Еще немного, и он бы вошел в круг посвященных. Стал бы жрецом…

– Ты ненавидишь его так, словно он перешел тебе дорогу.

Вожак бандитской стаи чуть было не потянулся к Клинку, висевшему на поясе. Намек на его неспособность к магическому учению был слишком очевиден. Собеседник заметил рефлекторное движение руки, но даже не пошевелился. Возникни необходимость – он мог бы убить бандита, искушенного в вооруженных стычках, не сходя с места, одним движением пальца, И тот это мигом почувствовал.

– Он предатель. Он не имел права уходить от того, кто его выпестовал.

(Таши-Галла покинул дом Черного мага на рассвете, когда солнце, ещё не показав свой лик над хребтом Аллу, робко брызнуло розовой краской на серый снег на центральном, самом высоком пике, издалека похожем на очертания гигантской фигуры в монашеской хламиде. Там, у подножия горы, находился буддистский монастырь, куда он держал путь. И несмотря на то что конечная цель его с каждым шагом приближалась, Таши-Галла ясно сознавал, что идет в неизвестность. Еще не было случая, чтобы в монашескую обитель Святой Дхармы принимали ученика Черного мага, адепта Бон-по…

Не поздно ли, в который раз спрашивал он себя, и ему представлялись висящие в пространстве весы с двумя полукруглыми чащами, вроде тех, на которых сам не одну сотню раз взвешивал различные субстанции для приготовления магических эликсиров. Черная чаша – белая чаша. Весы кармы. Белая чаша была легка и пуста, черная же опасно тяжелая, гирей тянула вниз, в Третью обитель… И он всерьез боялся, как бы его ноги неожиданно не провалились туда, в темноту, ещё до того, как он постучится в ворота монастыря…

И все же он продолжал идти вперед, стараясь ступать спокойно и уверенно. Вскоре низина кончилась, дорога стала взбираться вверх по склону, поросшему тиком. Таши-Галла не раз приходил сюда для медитации. Этот уголок был словно специально создан для самосозерцания и размышлений. С высоких выступов, спрятанных в мрачноватой зелени, открывался божественный вид на холмистую долину, пересекавшуюся рекой, стремительной и узкой в верховьях, и становившейся широкой и полноводной при впадении в Нангу-Тшо, одно из трех великих озер.

Таши-Галла почувствовал чужое присутствие за два десятка шагов от того места, где жесткий кустарник разросся особенно густо, образовав идеальное укрытие для того, кто до поры до времени не спешит показываться на глаза. Он подошел почти вплотную и остановился, осознавая, что стоит практически на открытом месте, являясь отличной мишенью для стрелы. Пусть. Одно дело убить ничего не подозревающего человека, беспечно подставившего спину, и совсем другое – увидеть близко его лицо – без тени страха и неуверенности, с ожиданием в глазах: давай, покажи, на что ты способен!

Таши-Галла не стал пускать в ход магию, не стал даже отклоняться в сторону. Стрела с черным оперением свистнула где-то далеко над головой и, описав широкую дугу, ушла в землю. В кустах завозились, послышалась ругань, и злой, как пещерный дух, Кьюнг-Ца вылез наконец на открытое место, отбросив лук и вытащив из ножен длинный тонкий меч.

– Что тебе нужно? – устало спросил Таши-Галла.

– Разделаться с тобой, – проговорил Кьюнг-Ца. – Раз и навсегда.

Таши-Галла почувствовал волну удушающей ненависти, исходившую от противника, и окончательно успокоился. Клокочущая ярость, которую источает человек, делает видимыми все его помыслы и намерения, будто те отражаются в большом чистом зеркале.

– Учитель всегда отдавал тебе предпочтение. Да за это… За десятую долю этого я готов был отдать пол жизни!

Кьюнг-Ца почти плакал. Таши-Галла видел его напряженный живот, белые, сведенные судорогой пальцы… Сейчас он сделает обманное движение вправо и нанесет косой удар – вот сюда, в незашищенный левый бок…

– Разве я сделал учителю что-то плохое? Я лишь сказал ему, что путь Черной магии – не для меня…

– Предатель! – выдохнул Кьюнг-Ца и бросился вперед.

Именно так, начав с обманного движения. Таши-Галла спокойно шагнул навстречу – медленно и плавно, будто нехотя, оказавшись вдруг лицом к лицу с противником, где его длинный меч стал неожиданно бесполезным, и несильно ткнул его собранными в щепоть пальцами в точку чуть выше ключицы.

Обойдя бесчувственное тело кругом, он поднял с земли меч и осмотрел сверкающий клинок, грустно подумав о том, как несправедливо было позволять прекрасному оружию попасть в недостойные руки.

– Убей меня, – прохрипел Кьюнг-Ца, порываясь встать.

Таши-Галла покачал головой.

– Я отправляюсь в монастырь Син-Кьен, чтобы приобщиться к светлому учению Будды. Хотя и не знаю, буду ли я принят… Слишком много черных дел я успел совершить. Так неужели ты думаешь, что я стану отягощать свою карму ещё и убийством?