Нажмите 'ВВОД' - Варли Джон Герберт (Херберт). Страница 11

– Твое поведение я бы назвал восторженно-аморальным; правда тебе много пришлось пережить, и по большому счету ты вполне честна. Но мне жаль тех, кто встанет у тебя на пути.

Она ухмыльнулась.

– Восторженно-аморальна. Это мне нравится.

– Значит, ты занялась компьютерами потому, что у них есть будущее. А тебя никогда не беспокоит… как бы это сказать… Глупо, наверное, но… Как по-твоему, они не захватят над нами власть?

– Так все думают, пока сами не начинают пользоваться машинами, – ответила она. – Ты не представляешь, насколько они глупы. Без программ они ни на что не годятся. А вот во что я действительно верю, так это в то, что власть будет принадлежать людям, которым компьютеры подчиняются. Они уже захватывают власть. Поэтому-то я компьютерами и занимаюсь.

– Я не то имел в виду. Может быть, я неточно выразился.

Она нахмурилась.

– Клюга очень интересовала одна проблема. Он постоянно следил за тем, что делается в лабораториях, которые занимаются искусственным интеллектом, и много читал по неврологии. Я думаю, он пытался найти что-то общее…

– Между человеческим мозгом и компьютером?

– Не совсем так. Компьютеры представлялись ему нейронами. Клетками мозга. – Она показала рукой на свою машину. – Этой штуке или любому другому компьютеру до человеческого мозга – как до звезд. Компьютер не способен обобщать, делать выводы, изобретать. При хорошем матобеспечении может возникнуть впечатление, будто он что-то такое делает, но это иллюзия. Есть такое предположение, что, мол, когда мы наконец создадим компьютер, в котором будет столько же транзисторов, сколько нейронов в человеческом мозге, у него появится сознание. Я лично думаю, что это чушь. Транзистор не нервная клетка, квинтильон транзисторов ничем не лучше, чем дюжина. Так вот, Клюг, похоже, придерживался такого же мнения, и он начал искать общие свойства у нейронов и однобайтовых компьютеров. Потому-то у него дома и полно разного потребительского барахла – все эти «Trash-80», «Atari», «TI», «Sinclar». Сам он привык к куда более мощным машинам. Это все для него игрушки.

– И что он узнал?

– Похоже, ничего. Восьмиразрядная машина гораздо сложнее нейрона, но все равно ни один компьютер не выдерживает сравнения с человеческим мозгом. Если их вообще можно сопоставлять. Да, «Atari» сложнее нейрона, но на самом деле их трудно сравнивать. Все равно, что направление с расстоянием или цвет с массой. Они разные. Но есть одна общая черта.

– Какая?

– Связи. Опять же, тут все по-разному, но принцип тот же. Нейрон связан со множеством других нейронов. Их триллионы, этих связей, и то, как передаются по ним импульсы, определяет, кто мы такие, что мы думаем и что помним. С помощью такого вот компьютера я тоже могу связаться с миллионами других компьютеров. Эта информационная сеть обширнее человеческого мозга, она содержит больше данных, чем все человечество в состоянии усвоить за миллион лет. Она тянется от «Pioner-10», который сейчас где-то за орбитой Плутона, до каждой квартиры, где есть телефон. С помощью этого компьютера ты можешь получить тонны сведений, которые когда-то были собраны, но некому было даже взглянуть на них, времени не хватало. И как раз это интересовало Клюга. Старая идея «критической компьютерной массы», когда компьютер обретает сознание, но он рассматривал эту идею под новым углом. Может быть, считал он, важен не размер компьютеров, а их количество. Когда-то компьютеры считали на тысячи, теперь – на миллионы. Их ставят уже в автомобили и в наручные часы. В каждом доме их несколько: от простенького таймера в микроволновой духовке до видеоигр и компьютерных терминалов. Клюг пытался выяснить, возможно ли набрать критическую массу таким путем.

– И к какому выводу он пришел?

– Не знаю. Он только начинал работу.

– Критическая масса… На что это может быть похоже? Мне кажется, должен возникнуть колоссальный разум. Такой быстрый, такой всезнающий. Всеобъемлющий. Почти богоподобный.

– Может быть.

– Но… не захватит ли он над нами власть? Кажется, я опять вернулся к тому вопросу, с которого начал. Не превратимся ли мы в его рабов?

Она надолго задумалась.

– Я не думаю, что мы того стоим. Зачем ему это? И потом, откуда нам знать, что ему будет нужно? Захочет ли он, чтобы его обожествляли? Сомневаюсь. Это скорее из фантастического фильма пятидесятых годов. Можно говорить о сознании, но что под этим термином понимать? Должно быть, амебы что-то осознают, да и растения тоже. Возможно даже, у каждого нейрона есть какой-то свой уровень сознания. Мы до сих пор не знаем, что такое наше сознание, откуда оно берется и куда уходит, когда мы умираем. А уж применять человеческие мерки к гипотетическому сознанию, которое зародилось в глубинах компьютерной сети, так и вовсе глупо. Я, например, не представляю, как оно может взаимодействовать с человеческим сознанием. Не исключено, что оно просто не обратит на нас внимания, так же, как мы не замечаем отдельных клеток собственного организма, или нейтрино, пролетающих сквозь нас, или колебаний атомов в воздухе.

После этого ей пришлось объяснять мне, что такое нейтрино, и вскоре я уже забыл про наш мифический гиперкомпьютер.

– А что это за капитан? – спросил я через некоторое время.

– Ты в самом деле хочешь узнать?

– Скажем так, я не боюсь узнать.

– Вообще-то он майор. Получил повышение. Тебе интересно, как его зовут?

– Лиза, если не хочешь, то не рассказывай. Но если хочешь, тогда меня интересует, как он с тобой поступил.

– Он не женился на мне. Ты это имел в виду, верно? Он предлагал, когда понял, что умирает, но я его отговорила. Может быть, это был мой самый благородный поступок в жизни. А может быть, самый глупый. Незадолго до падения Сайгона я пыталась пробиться в американское посольство, но не сумела. Про трудовые лагеря в Кампучии я тебе уже говорила. Потом я попала в Таиланд, и, когда наконец добилась, чтобы американцы обратили на меня внимание, оказалось, что мой майор все еще разыскивает меня. Он и устроил мой переезд сюда. Я успела вовремя – он уже умирал от рака. Я провела с ним всего два месяца, все время в больнице.

– Господи! – У меня возникла ужасная мысль. – Это из-за войны?

– Нет. Во всяком случае, не из-за вьетнамской. Он был из тех, кому довелось увидеть атомные взрывы в Неваде с близкого расстояния. Он не жаловался, но я думаю, он знал, что его убивает.

Осборн появился через неделю. Выглядел он как-то пришибленно и без особого интереса слушал то, что Лиза решила ему рассказать. Взял приготовленные для него распечатки и пообещал передать их в полицию. Уходить не торопился.

– Полагаю, я должен сообщить это вам, Апфел, – сказал он наконец. – Дело Гэвина закрыли.

Я не сразу сообразил, что Гэвин – настоящая фамилия Клюга.

– Медэксперт установил самоубийство уже давно, и если бы не мои подозрения и ее слова, – он кивнул в сторону Лизы, – о предсмертной записке, я бы закрыл дело раньше. Но никаких доказательств у меня нет.

– Это, должно быть, произошло очень быстро, – сказала Лиза. – Кто-то заметил его, проследил, откуда он работает, – на этот раз Клюгу не повезло, – и прикончил его в тот же день.

– Вы не верите в самоубийство? – спросил я Осборна.

– Нет. Но того, кто это сделал, даже не в чем обвинить, если не появятся новые факты.

– Я сообщу вам, если кое-что всплывет, – пообещала Лиза.

– Тут есть одна загвоздка, – сказал Осборн. – Здесь вам работать уже нельзя. Дом со всем имуществом поступил в распоряжение властей округа.

– На этот счет не беспокойтесь, – мягко произнесла Лиза.

Пока она вытряхивала сигарету из пачки (Лиза курила, когда очень волновалась), все молчали. Она зажгла сигарету, затянулась, села, откинувшись назад, рядом со мной и посмотрела на Осборна с совершенно непроницаемым лицом. Осборн вздохнул.

– Не хотел бы я играть с вами в покер, леди, – сказал он. – Что значит «на этот счет не беспокойтесь»?

– Я купила этот дом четыре дня назад. Со всем, что в нем есть. И если я найду что-нибудь такое, что позволит вам вновь открыть дело об убийстве, то непременно сообщу.