Небеса рассудили иначе - Полякова Татьяна Викторовна. Страница 51

Он отставил чашку, поднялся, подхватил пальто, которое лежало на спинке соседнего кресла, и, кивком простившись, удалился. Агатка тут же включила диктофон, мы склонились над ним, сев рядом, и вскоре услышали Лехин голос:

– Я вам все как на духу, то есть как он мне все рассказывал…

Когда запись закончилась, мы еще некоторое время продолжали сидеть, пялясь друг на друга.

Лешка работал санитаром в больнице, когда там оказался Дуров. Зная, что жить ему осталось от силы месяц-два, тот решил покаяться. Не во всех грехах, а только в одном, и не священнику, а Лешке, к которому проникся большой симпатией, скорее всего потому, что он просто находился рядом и готов был его выслушать. Многие годы Дурову не давало покоя совершенное им убийство, за которое наказание он не понес и в котором его никто даже не подозревал. Убийство, по его словам, вышло случайным. Он отправился на одну дачку, потому что дружок попросил как следует там все осмотреть на предмет кое-каких важных бумаг. «Все бумаги, что найдешь, забирай. Особенно старые, даже если по виду это макулатура». В доме жила женщина с ребенком. Жила только летом, и в другое время заглянуть в дом было куда проще, но дружок торопил. И однажды ночью Дуров забрался в дом, уверенный, что хозяйка уехала. А она почему-то осталась и появилась в самый неподходящий момент. В руках держала каминные щипцы и даже успела ударить его по плечу. Больно ударила, чем очень разозлила. Злость и страх – плохие советчики. Он еще в себя не успел прийти, а хозяйка уже лежала возле его ног. Мертвая. Но самое страшное произошло потом. Мальчишка услышал шум и прибежал в комнату. Испуганный взгляд ребенка, которого он тоже убил, все эти годы Дурова и преследовал. «Выйдешь на волю, – просил он Леху, – разыщи их могилы. Попроси за меня прощенья. А если кто из родни остался, денег дай, я скажу, где заначка. Половину себе возьми за труды. Там много. Всем хватит». И Леха, освободившись, обещание отправился выполнять. Могилы разыскал, а вот с родственниками вышла незадача. Единственный родственник находился под арестом по обвинению в убийстве. И тогда Леха нашел адвоката Турова. От денег Елисей отказался, заявив, что Туров платит достаточно, а вот рассказ попросил повторить и записал его на диктофон.

– Историю семейств он к тому моменту знал хорошо, – заметила я. – Возможно, сообразил, о чем идет речь и что искал Дуров на даче.

– Ага, – кивнула Агатка. – Проблема в том, что фамилию Смолина Леха, а может, и сам Дуров, не назвал. Доказывай теперь, что за бумаги он имел в виду.

Мы прослушали запись еще раз.

– Любопытно, как всем этим собирался распорядиться Елисей, – хмыкнула Агатка.

– Турову он точно ничего не рассказал, – кивнула я.

– Возможно, просто не успел, – вступилась за коллегу сестрица и за ухом поскребла.

– Тупому ясно, убийство Лешки и адвоката связано с этой записью.

Вот так запросто согласиться со мной Агатка не могла.

– Вилами на воде. Может, связано, а может, и нет. Допустим, связано. И кто у нас злодей? Писатель Смолин? Укокошил дочку, а вслед за ней еще двоих? Оттого и слег с инфарктом?

– До инфаркта все-таки не дошло, – поправила я. – Я узнавала. Кстати, хороший ход: безутешный отец и все такое.

– Фимка, как-то все это сомнительно.

– Убийство Чадова на его совести.

– Его могла с таким же успехом Венера убить. Но в любом случае к убийству они имеют прямое отношение и сделали все возможное, чтобы его скрыть.

– Прибавь убийство жены и сына Чадова. Рассказывать кому-то о своих деяниях Смолину вряд ли пришло в голову, Дуров тоже покаялся лишь перед смертью. Следовательно, никто о преступлениях, кроме самого Смолина, не знал, а значит, он у нас главный злодей. Венере или той же Софье о его грехах следовало бы помалкивать, но бывшая его с золотишком подставила, а Софья некстати занялась расследованием. Самому убить дочь и бывшую супругу – кишка тонка, но Смолин мог киллера найти.

– Для человека его круга это не так-то просто. Сомнительно, что ради его благополучия кто-то убивать бросится. Скорее, чего доброго, стал бы шантажировать.

– Один подходящий друг у него все-таки был, – напомнила я. – Может, еще нашелся.

– Кому надо за чужие грехи подставляться, – хмыкнула Агатка. – Если только очень близкому человеку, для которого великий писатель Смолин – смысл жизни. Ты его дражайшую половину видела, как она в плане стрельбы и прочего?

– Спятила? – ахнула я и задумалась. – Черт ее знает. Смолин для нее солнце русской литературы – это точно. Тетка средней комплекции, Венеру задушили, предварительно огрев тяжелым по голове. Когда человек без сознания, придушить его и старушка – божий одуванчик способна.

– Ладно, все это не нашего ума дело. Пусть менты голову ломают.

– Очень им надо, – возразила я, а сестрица заупрямилась.

– Сейчас главное – поставить под сомнение причастность к убийству Турова. Пора его на волю выпускать. Засиделся. Я к следователю, отвезу диктофон…

– Что врать будешь?

– Придумаю что-нибудь по дороге. А ты топай домой, коль свалилась такая удача.

– Спасибочки, хозяйка.

– Спасибочки на хлеб не намажешь, – усмехнулась она, и я отправилась восвояси, очень хорошо понимая причину внезапной Агаткиной доброты.

Теперь ясно: Стас не имеет отношения к убийству Лешки. А учитывая, что в последние дни Димку как раз его гибель и интересовала, логично предположить, что и в Ломакина стрелял все тот же неизвестный злодей. И все обвинения со Стаса теперь сняты. Может, сестрица так не думает, но для меня в этом сомнения нет. И я вприпрыжку поскакала к Стасу, представляя, как он вернется домой, где его будет ждать роскошный ужин при свечах и я в новом платье.

По дороге позвонила Берсеньеву и рассказала о диктофоне, однако обсуждать с ним открывшиеся в связи с этим перспективы у меня не было ни времени, ни желания.

Когда я вошла в подъезд, консьерж поднялся со своего места и, испытывая неловкость, произнес:

– Добрый день. Станислав Игоревич просил передать, что уехал в командировку. Ваши вещи он вам отправил…

– Мои вещи? – не поняла я.

– Он так велел передать.

Тут до меня, наконец, дошло: Стас не хочет, чтобы я появлялась в его квартире, и предупредил консьержа. Потому тот и отводит глаза, прекрасно понимая, что мне дают от ворот поворот. Ключ от квартиры у меня есть, и пройти я, наверное, смогу. Не будет же он меня силой удерживать? Вот только зачем ставить человека в неловкое положение.

– Извините, – пробормотала я, спешно покидая подъезд.

Стасу я, конечно, позвонила, но его мобильный был по-прежнему выключен. Я устроилась на скамейке неподалеку, отсюда был отлично виден въезд в ворота. Избежать разговора со мной Стасу не удастся, домой он рано или поздно вернется. Я сидела нахохлившись, а когда становилось совсем холодно, вскакивала, делала несколько шагов, смешно подпрыгивая, чтобы немного согреться. Стемнело, температура падала, а потом и вовсе пошел снег.

– Откуда он только взялся, – бормотала я, кутаясь в шарф.

Снег в разгаре весны. Я с тоской поглядывала на кафе, что было неподалеку. Очень хотелось согреться и выпить чаю. Но из окна кафе дом Стаса не увидишь. Я еще раз заглянула к консьержу, он отводил взгляд и отрицательно качал головой. Стас мог попросить его об одолжении, и тот попросту врал, но почему-то я подумала: мужчина не стал бы этого делать. Может, из-за неловкости, которую испытывал, глядя, как я обиваю чужой порог. Мне были глубоко безразличны и его, и моя неловкость. Важно было одно: увидеть Стаса, поговорить с ним, не дать разрушить то, что у нас еще оставалось.

Около полуночи, когда я потихоньку превращалась в сугроб, консьерж вышел на улицу и позвал:

– Девушка, идите сюда. Вы же замерзнете.

Я представила, как мы будем сидеть напротив друг друга, в давящей тишине… или еще хуже: он сочтет своим долгом что-то говорить, и мне придется отвечать…