Полынь – сухие слёзы - Туманова Анастасия. Страница 35

– Что ж, вы сами всё видите, мадемуазель, – сокрушённо заметил Тоневицкий после того, как Сергей объявил, что Юлий Цезарь был боярином при Иване Грозном. – Видит бог, я пытался… но в кого они такими чурбанами уродились – невозможно понять. Как думаете, сможете ли вы подготовить Серёжку в корпус? И не в подготовительный класс, разумеется, а в первый, а лучше – сразу во второй, поскольку он уже здоровый жеребец.

Вера вздохнула, с огромным трудом подавив в себе желание посоветовать князю нанять для каждого мальчика отдельно учителей по языкам, грамматике и арифметике. Вслух же сказала:

– Я сделаю всё, что в моих силах, ваше сиятельство.

– Называйте меня Станислав Георгиевич. – Князь поднялся из кресла во весь свой высокий рост, провёл ладонью по густым седеющим волосам. Синие глаза пристально взглянули на Веру и сразу же – на притихших сыновей.

– Слушайтесь мадемуазель Иверзневу, панове, и будьте прилежны. Мадемуазель, в случае их дурного поведения жалуйтесь сразу мне. Розог нарезать недолго.

И, смерив мальчишек ещё одним внимательным и холодным взглядом, Тоневицкий вышел за дверь. Вера вздохнула, ободряюще улыбнулась своим ученикам и достала учебник грамматики.

К своим двадцати годам Вера полагала себя уже опытной учительницей: в двух порядочных семьях ей удалось подготовить детей в гимназии и корпуса, и полученные ею блестящие рекомендации были заслуженными. Но первые же занятия с сыновьями Тоневицкого привели её в ужас. Сразу же стало понятно, отчего прежние гувернантки бежали из этого дома, отказываясь от прекрасного жалованья. Мальчики вовсе не были испорчены, но гувернантка была для них чем-то вроде крепостного повара или горничной. Призвать их на занятиях к вниманию было невозможно, они отвлекались на каждый звук из-за окна, будь то перебранка дворовых, гусиный крик или доносящаяся от озера песня. Если они не висли на подоконнике, то препирались между собой, толкаясь и обмениваясь подзатыльниками, и Вере стоило многих усилий привлечь их внимание. Князь Тоневицкий, поприсутствовав на первом занятии и сочтя, очевидно, на этом родительскую миссию выполненной, больше в классной не появлялся, а Вера не желала ему жаловаться, полагая, что тем самым распишется в полной своей беспомощности. Ни французский, ни история с географией за целый месяц ни на шаг не двинулись с места. Ученики не могли и не хотели даже вслушиваться в то, что пыталась рассказать учительница.

– Серж, вы же должны поступить в корпус самое большое через год! – не выдержала Вера после того, как посреди урока её учебник французской грамматики был отправлен старшим братом в голову младшего, но, перелетев цель, стукнулся о стену и рассыпался на отдельные листы. – Я ничему не смогу научить вас при подобном поведении!

– Вот и хорошо, мадемуазель! – дерзко ответил Сергей, с вызовом глядя на неё синими глазами. – Я вовсе не хочу в корпус! Папаша говорит, что надо, а к чему?

– Вы не хотите быть военным? Не хотите служить государю и отчизне? – спокойно спросила Вера. – Как же вы можете считать себя дворянином?

– Воевать можно и без наук! – решительно сказал мальчик. – Если есть храбрость и чувство долга – науки не нужны!

– Вы правы, но этого мало, – заметила Вера.

– Не ваше дело судить об этом! – грубо сказал Сергей.

– Отчего же? Мой отец всю французскую войну двенадцатого года прошёл рядом с Николаем Раевским и имел, между прочим, блестящее образование! Я не знаю книги, которой бы мой батюшка не прочёл! Мои братья окончили тот же корпус, в который собираетесь поступать и вы, с высшими баллами, старший окончил ещё и Академию Генштаба, ему всего двадцать восемь лет, а он уже полковник!

– Чтобы сделать карьеру, нужны деньги и знакомства в высшем свете, и более ничего! – важно заявил Сергей. Было очевидно, что он повторяет чужие речи, и Вера очень надеялась, что не родительские, когда осторожно возразила:

– Это не совсем так, Серж. У моих братьев нет ни того ни другого, и свою карьеру они делали только собственным умом и старанием. И когда мой отец, генерал Иверзнев, попал в окружение при Лейпциге в тринадцатом году, он мог, разумеется, закричать ура, храбро кинуться грудью на французские штыки и героически быть заколотым во имя государя! И не только он, но и его солдаты! Но вместо этого отец предпринял блестящий тактический ход, вовремя отступив, и сумел за считаные минуты вывести из-под картечи две сотни солдат и четыре орудия! Тогда сумели вынести даже раненых, а уже получасом позже саксонская армия, подневольно сражавшаяся под знамёнами Бонапарта, полностью перешла к союзникам, и победа осталась за нами! Судите сами, Серж, что было нужнее государю: никчёмная, но геройская смерть двухсот человек – или их возврат в строй при самых небольших потерях?

Мальчик гневно кусал губы, не зная, что ответить. Младший, Коля, в спор не вмешивался, но в его карих глазах билось отчаянное любопытство.

– Для чего на войне французская грамматика?! – выкинул последний козырь Серёжа. Вера улыбнулась: разговор начал её забавлять.

– Ну, хотя бы для того, чтобы при вылазке в тылы противника понимать, о чём говорят вражеские солдаты. Или переводить захваченные штабные документы. Или составлять ложные донесения, вводя в заблуждение вражеское командование. Кричать ура и умирать на штыках, к прискорбию, могут все. Но вот приносить настоящую пользу своему государю и стране способны только образованные люди.

– В каких ещё сражениях участвовал ваш отец, мадемуазель? – живо спросил мальчик.

– В ваше свободное время я с удовольствием расскажу вам о батюшке, – заверила Вера. – А сейчас сделайте одолжение, продолжим урок. Поднимите книгу. Она ничем не заслужила подобного обращения.

Серёжа покраснел и насупился. Вера посмотрела на него в упор. Он ответил таким же прямым, злым взглядом, не двинулся с места.

– Что ж, я сделаю это сама. Мои книги дороги мне, – ровно ответила Вера, отправляясь в угол комнаты, где на полу лежала растрёпанная грамматика. – Но вам, Серёжа, должно быть стыдно, что вы, русский дворянин, будущий офицер российской армии, ведёте себя подобным образом с дамой.

– Вы – гувернантка, а не дама! – мгновенно вспылил Сергей. – Нищая, нищая! – Он топнул ногой, не зная, чем сильнее уязвить Веру, оглянулся зачем-то на младшего брата и выпалил: – Вам папаша деньги платит, и вы сами должны всё поднимать! Все свои противные книги! Вас тут из милости держат! Я папаше слово скажу – и он вас выгонит вон!

– Что ж, сделайте это, – посоветовала Вера, нагибаясь за книгой. Тут же до неё донёсся резкий удар двери, а когда она выпрямилась, Сергея уже не было в комнате. Маленький Коля остался на месте, в его глазах стояли слёзы.

– Вы пожалуетесь папеньке? – шёпотом спросил он. – Поверьте, мадемуазель, Серёжа вовсе не хотел… Он просто вот такой… Митрич говорит – голова у него шалёная… то есть, шалая… шальная! Папа непременно высечет его!

– Нет, жаловаться я не стану, – пообещала Вера. – Вы, Nicolas, желаете остаться или прервём наш урок? Хотите, после занятий я расскажу вам сказку?

Мальчик даже рот открыл, недоверчиво глядя на Веру. Затем осторожно сказал:

– Папенька говорит, что все эти сказки глупы и пошлы. Нам не позволяют ходить в людскую и слушать…

– Ваш папенька совершенно прав, – поспешно заметила Вера. – В людской действительно можно услышать неподобающие для вас вещи. Но то, что расскажу вам я, и безвредно, и интересно. Но это позже, а сейчас вернёмся к грамматике.

Коля был заинтригован и целый час стоически спрягал французские глаголы, вызвав одобрение Веры. А после, когда с грамматикой было покончено, Вера села за стол рядом со своим учеником и начала на память читать «Сказку о царе Салтане»:

Коля был очарован: его большие тёмные глаза стали огромными, рот открылся. Мальчик едва дышал – и чуть не заплакал от разочарования, когда Вера, прервав повествование, объявила, что на сегодня довольно.