Идеальная пара - Томас Шерри. Страница 9

Бедфордшир, декабрь 1882 года

Джиджи терпеть не могла греческую мифологию, потому что боги всегда наказывали женщин за гордыню. Ну что такого ужасного в капельке гордыни? Почему Арахну, совершенно справедливо заявившую, что она превзошла Афину, обязательно надо было превращать в паука? И с чего Посейдон так разъярился, что бросил дочь Кассиопеи на съедение морскому чудищу? Видимо, Кассиопея хвасталась не просто так и действительно могла затмить своей красотой дочерей Посейдона.

За Джиджи тоже водился грех гордыни. И ее тоже наказывали завистливые боги. А как еще понимать внезапную и нелепую смерть Каррингтона? Другие распутники преспокойно доживали да преклонного возраста и даже в старости продолжали пожирать взглядами молоденьких дебютанток. Ну чем Каррингтон был хуже их?

Внезапный порыв ветра чуть не сорвал с нее шляпку – Джиджи с трудом удалось удержать ее на голове. Но ветер почти тотчас же утих, и она снова окинула взглядом «Вересковый луг», угодья Роулендов, занимавшие восемь тысяч акров лесных массивов и лугов (впрочем, кое-где имелись холмы, а также неглубокие овраги.

Джиджи выросла под Бедфордом, а «Вересковый луг», где она жила в последнее время, приобрели только потому, что это поместье граничило с «Двенадцатью колоннами» – поместьем Каррингтона.

Мисс Роуленд нравилось обходить свои владения. Земля дарила ей ощущение надежности, на нее можно было положиться. Джиджи любила определенность. Ей нравилось знать наверняка, как будет складываться ее будущее. Примерно это и сулил брак с Каррингтоном. Что бы ни случилось, она навсегда осталась бы герцогиней и больше никто не посмел бы задирать нос ни перед ней, ни перед ее матерью.

Но смерть Каррингтона снова разжаловала ее в мисс Денежный Мешок. Несмотря на все старания матери, ей никогда не стать сногсшибательной красоткой. И не секрет, что во время танцев она отдавила не одну пару ног. К тому же Джиджи, хотя и осознавала, что это вульгарно, испытывала неистребимую тягу к коммерции и преумножению капитала.

В очередной раз осмотревшись, она заметила, что над головой ее нависли тяжелые серые тучи, похожие на гигантские тюки грязного белья. Было ясно, что скоро пойдет снег – самое время поворачивать обратно, ведь ей предстояло пройти добрых три мили, прежде чем покажется дом. Но Джиджи не хотелось возвращаться. Размышлять в одиночестве о том, что могло бы быть, – занятие не из приятных. Делать то же самое в обществе матери – противнее в десять раз.

Миссис Роуленд разрывалась между отчаянием и праведным гневом. И сейчас мама опять примется за свое. Приходя в исступление, она стискивала Джиджи в объятиях и жарко шептала ей на ухо слова утешения, а потом окончательно раскисала, потому что повторить их успех было решительно невозможно. В Каррингтоне совершенно уникальным образом сочетались распутство, пьянство, мотовство и безрассудство.

«Вересковый луг» и «Двенадцать колонн» разделял ручей. Здесь не было изгородей – ручей издавна считался нерушимой границей. Джиджи стояла на берегу и швыряла в воду камешки. Летом, когда ветерок колыхал гибкие ветви зеленых ив, это место радовало глаз. Но теперь сбросившие листву деревья, тонкие и понурившиеся, походили на голых старых дев.

По ту сторону ручья начинался отлогий подъем. И вдруг на вершине склона, прямо напротив нее, показался всадник с непокрытой головой. Джиджи растерялась. Кроме нее, сюда не забредала ни одна живая душа. А всадник, одетый в темно-малиновую куртку для верховой езды и коричневые бриджи, заправленные в черные сапоги с высоким голенищем, начал спускаться вниз по склону. Джиджи в испуге попятилась; ей почему-то казалось, что конь вот-вот растопчет ее своими копытами.

У подножия пригорка, футах в пятнадцати от нее, конь взвился в воздух и в грациозном прыжке перемахнул через ручей. И тотчас же всадник, натянув поводья, осадил скакуна и пристально посмотрел на нее – значит, он уже давно ее заметил.

– Сэр, вы вторглись в мои владения! – крикнула мисс Роуленд.

С легкостью управляясь с огромным черным жеребцом, всадник подъехал к девушке и остановился футах в десяти от нее. Теперь их уже не разделяли ветви деревьев, и Джиджи могла рассмотреть его как следует.

Всадник был хорош собой, но не слащаво-смазлив, как Каррингтон, который походил на ожившего Байрона (бедняга! Пусть дьяволицы в аду не слишком его обижают). Черты мужественного лица незнакомца казались более резкими и благородными. Несколько секунд спустя их взгляды встретились. На мисс Роуленд смотрели красивые зеленые глаза – внимательные, все замечающие, но ничего не выдающие, совершенно непроницаемые.

Джиджи не могла отвести взгляд от этого красавца. Незнакомец сразу расположил ее к себе. Он держался с уверенностью, не имевшей ничего общего ни с аристократической надменностью Каррингтона, ни с ее собственным непробиваемым упрямством. В этом человеке чувствовалось подлинное достоинство, подкрепленное врожденным тактом и деликатностью.

– Вы вторглись в мои владения, – повторила Джиджи, не сумев придумать ничего лучше.

– Неужели? – удивился незнакомец. – А кто вы такая? – Всадник говорил с едва уловимым акцентом, но с каким-то странным – во всяком случае, не с французским, немецким или итальянским.

– Я мисс Роуленд. А вы кто такой?

– Мистер Сейбрук, – последовал ответ.

Джиджи на мгновение замерла. Неужели… Нет, вряд ли. Но с другой стороны…

– Сэр, вы маркиз Тремейн?

Каррингтон умер бездетным. Его дядя, ближайший родственник, унаследовал титул герцога, а к старшему сыну новоиспеченного герцога перешел титул маркиза Тремейна.

– Да, с недавних пор.

Выходит, перед ней жених Теодоры фон Швеппенбург? А она-то представляла его как совершенно никчемного юнца – только такой, по ее мнению, мог позариться на мисс фон Швеппенбург.

– Вы вернулись из университета, сэр?

Маркиз Тремейн – единственный из всех родственников, не появившийся на похоронах Каррингтона, потому что, как говорили, не мог пропустить какие-то важные занятия. Он учился в Париже, однако никто толком не знал, что именно он там изучал.