Никогда, Никогда (ЛП) - Фишер Таррин. Страница 5

Я поднимаю взгляд на стену, где в рамках висят фотографии людей: бездомный мужчина, привалившийся к стене и укутавшийся в одеяло; женщина, сидящая на скамейке, плачущая в ладони. Цыганка, сжимающая собственное горло, глядя в объектив пустыми глазами. Фотографии мрачные. Они вызывают желание отвернуться, устыдиться. Не понимаю, зачем кому-то снимать такие мрачные и грустные картины, да еще и вешать их на стены, чтобы видеть каждый день.

Затем я поворачиваюсь и вижу дорогую камеру на столе. Она на месте почета, возвышаясь на стопке лакированных альбомов. Оглядываюсь на Силаса, тоже разглядывающего фотографии. Художник. Это его работы? Он пытается их узнать? Спрашивать бессмысленно. Я двигаюсь дальше, смотрю на его одежду, проглядываю ящики дорогого стола из красного дерева.

Я так устала. Только я собираюсь сесть в кресло, как он подзывает меня к себе.

— Посмотри сюда.

Я медленно встаю и подхожу к нему. Он смотрит на неубранную кровать. Его глаза возбужденные и… шокированные? Я прослеживаю за его взглядом и смотрю на простыни. А затем моя кровь стынет в жилах.

— О Господи!

4 — Силас

Я откидываю одеяло, чтобы лучше рассмотреть бардак у подножья кровати. К простыне прилипли засохшие комки грязи. Они отпадают и откатываются в сторону, когда я натягиваю ткань.

— Это… — Чарли замолкает и забирает одеяло у меня из рук, чтобы внимательнее посмотреть на простыню. — Это кровь?!

Я следую за ее взглядом к изголовью кровати. Рядом с подушкой смазанный отпечаток руки. Я тут же смотрю на свои ладони.

Ничего. Ни следов крови и грязи.

Я присаживаюсь у кровати и прижимаю ладонь к отпечатку на матрасе. Подходит идеально. Или неидеально, в зависимости от того, как на него посмотреть. Я оглядываюсь на Чарли, и она отводит глаза, будто не хочет знать, мне ли он принадлежит. Тот факт, что он мой, только добавляет вопросы в нашу корзину. На данный момент их так много, что кажется, словно их кучка вскоре рухнет и закопает нас под чем угодно, кроме ответов.

— Наверное, это моя кровь, — говорю я ей. Или себе. Я пытаюсь отмахнуться от мыслей, наверняка формирующихся в ее голове. — Я мог упасть на улице прошлой ночью.

Впечатление, будто я ищу оправданий другому человеку. Другу, например. Этому Силасу. Кому-то, кто определенно не я.

— Где ты был вчера?

Это риторический вопрос, просто мысли вслух. Я беру простынь и одеяло, и кладу их поверх кровати, чтобы спрятать грязь. Улики. Подсказки. Что бы это ни было, я просто хочу их скрыть.

— Что это значит? — спрашивает она, поворачиваясь ко мне лицом. В ее руке лист бумаги. Я подхожу ближе и забираю его из рук девушки. Похоже, его часто складывали, в центре начала образовываться небольшая дырочка. На нем написано: «Никогда не останавливайся. Никогда не забывай».

Я роняю лист на стол, желая от него избавиться. Он тоже кажется уликой. Я не хочу к нему прикасаться.

— Понятия не имею.

Мне нужна вода. Только ее вкус я помню. Может, потому что она безвкусна.

— Это ты написал? — требовательно интересуется Чарли.

— Откуда мне знать? — Мне не нравится собственный тон. Раздраженный. Не хочу, чтобы она думала, что раздражает меня.

Девушка поворачивается и плавно подходит к своему рюкзачку. Копается внутри и достает ручку, затем возвращается и сует ее мне в руки.

— Скопируй надпись.

А она любит командовать. Я смотрю на ручку, перекатывая ее между пальцами. Провожу по рельефным буквам, напечатанным сбоку.

ФИНАНСОВАЯ КОМПАНИЯ ВИНВУД-НЭШ

— Посмотрим, твой ли это почерк, — говорит она. Переворачивает листок чистой стороной и подталкивает ко мне. Я смотрю ей в глаза и тону в них. Но затем злюсь на себя.

Ну почему ей такие умные мысли приходят первой?! Я беру ручку в правую руку. Как-то неудобно. Меняю на левую — идеально. «Я левша».

Я пишу слова по памяти и снова переворачиваю листок, дав Чарли присмотреться к почерку.

Он другой. Мои буквы острые и узкие. На листке широкие и неаккуратные. Она берет ручку и переписывает слова.

Прямое попадание! Мы оба молча смотрим на бумагу, не зная, значит ли это что-нибудь. Возможно, ничего. Возможно, все. Как и грязь на моей простыне. Как и кровавый отпечаток на матрасе. Как и факт, что мы помним банальные вещи, но не людей. Моя одежда, цвет ее лака, фото на стене, часы над дверью, полупустой стакан воды и камера на столе. Я поворачиваюсь, поглощая взглядом предметы. Все они могут что-то значить.

Или абсолютно ничего.

Не знаю, какую информацию мне стоит отсеивать, а какую запоминать. Может, если я засну, то завтра проснусь совершенно нормальным человеком?

— Я проголодалась, — говорит Чарли.

Она наблюдает за мной; волосы закрывают мне полный обзор на ее лицо. Она до неприличия красива. Не уверен, что я должен оценивать ее по таким параметрам. Все в ней пленяет, как последствия бури. Люди не должны наслаждаться разрушениями, на которые способна Матушка-природа, но мы все равно не можем отвести взгляда. Чарли —разруха, появившаяся в результате торнадо.

Откуда я это знаю?

У нее расчетливый взгляд. Я хочу схватить камеру и запечатлеть его. Что-то крутиться у меня в животе, как ленточный клубок, и я не уверен: это от голода, нервов или от стоящей передо мной девушки?

— Пошли вниз, — говорю я. Затем тянусь за рюкзачком и отдаю его ей. С комода беру камеру. — Поедим, пока будем рассматривать наши пожитки.

Она проходит вперед, замирая у каждой фотографии между моей комнатой и лестницей. По пути она проводит пальцами по моему лицу на каждом портрете. Только зря время теряет. Кто бы ни был на этих фото, это не я.

Вскоре мы доходим до последней ступеньки, и наши барабанные перепонки чуть не лопаются от громкого крика. Чарли резко замирает, и я врезаюсь ей в спину. Крик издала женщина, стоящая в проходе на кухню.

Ее глаза округлены, она переводит взгляд с меня на Чарли. Рукой хватается за сердце и вздыхает с облегчением.

Ее не было на фотографиях. Полненькая пожилая женщина лет шестидесяти. На ней фартук с надписью: «Я готовлю шедевры на закуску».

Ее волосы убраны назад, но она сдувает выскользнувшие седые пряди, вздыхая и пытаясь успокоиться.

— Господи, Силас! Ты напугал меня до полусмерти! — Она поворачивается и идет на кухню. — Вам двоим лучше бы вернуться в школу, пока твой папа не узнал. Я тебя покрывать не стану!

Чарли все еще не двигается с места, потому я кладу руку ей на поясницу и подталкиваю вперед. Она оглядывается через плечо.

— Ты знаешь…

Я качаю головой, перебивая ее вопрос. Она хотела спросить, знаю ли я эту женщину. Ответ: нет. Она мне незнакома, Чарли мне незнакома, семья с портретов мне незнакома.

Но в руках у меня вполне знакомый фотоаппарат. Я опускаю на него взгляд, гадая, как я могу помнить функции камеры, но не как я учил их. Я знаю, как выставлять светочувствительность, выдержку, чтобы придать водопаду вид гладкого ручейка или сделать акцент на каждой капле воды. Эта камера может сфокусироваться на мельчайших деталях, как изгиб руки Чарли или ее ресницах, пока все остальное будет размытым. Каким-то образом, я знаю специфику этой камеры лучше, чем голос родного младшего брата.

Я надеваю ремешок на шею и опускаю камеру себе на грудь, следуя за Чарли на кухню. Она шагает очень целенаправленно. Я пришел к выводу, что у всего, что она делает, есть своя цель. Она не тратит времени попусту. Каждый ее шаг спланирован заранее. Каждое слово тщательно продумано. На что бы ни был направлен ее взгляд, она сосредотачивается на этом всеми ощущениями, будто одними глазами может определить вкус, запах, звучание и текстуру предмета. А смотрит она на них только в том случае, если на то есть повод. Забудьте про пол, занавеси, фотографии в коридоре, на которых нет меня. Чарли не обращает внимания не вещи, которые для нее бесполезны.