Жестокие игры - Стивотер Мэгги. Страница 77

Я слышу смех. Кто-то спрашивает, не нужна ли мне помощь, и тон вопроса не слишком приятен.

Я огрызаюсь:

— Что мне нужно, так это чтобы твоя матушка получше думала за девять месяцев до твоего рождения.

— Эй, а она кусается! — восклицает кто-то.

Я стискиваю зубы и продвигаюсь дальше. Наверное, где-то в этой суете находится Гэйб, возможно, с моими цветами, и Финн — возможно, с моим обедом.

— Кэт Конноли, вы собираетесь изменить установленные порядки?

Я моргаю и делаю шаг назад. Прямо передо мной стоит мужчина, одетый в коричневый костюм, который, похоже, дороже, чем весь наш дом; в руках у мужчины — блокнот. За его спиной — фотограф со здоровенной вспышкой. И еще несколько человек возникают позади меня и Дав. Я как будто загнана в угол.

— Я ничего не пытаюсь изменить, кроме своей собственной ситуации, — огрызаюсь я.

— Значит, вы не можете заявить, что вас вдохновило движение за права женщин?

Я верчу головой, отыскивая кого-нибудь из своих братьев, или Дори-Мод, или еще кого-то знакомого. Я в жизни не видела такого количества шляп-котелков.

— Я просто человек с лошадью, такой же, как все другие на этом острове. Вы не против, если я пройду? Вы заставляете мою лошадь нервничать.

Репортер спрашивает:

— Что бы вы сказали тем жителям Тисби, которые утверждают, что вы не вправе участвовать в Скорпионьих бегах?

— Ничего умного мне не придумать, — сварливо бросаю я.

— Еще один вопрос, мисс Конноли! Как вы думаете, что вас ждет? Вы полагаете, у вас есть шанс дойти до финиша?

Они вприпрыжку бегут за мной, когда я быстро веду Дав вперед. Меня до странности расстроили репортер и фотограф, куда сильнее, чем все то, с чем я до сих пор сталкивалась. Я ведь прежде не обращала внимания на взгляды, и тем более мне наплевать на тех, кто будет читать газеты на материке.

Я скалю зубы, оглянувшись на репортера.

— Пойдите спросите у Грэттона. Они там всё знают.

Я пытаюсь развернуть Дав так, чтобы оттолкнуть мужчин.

— Пак!

Я поворачиваюсь туда, откуда услышала свое имя, чувствуя холодок внутри… и вижу Шона. В отличие от меня он не протискивается сквозь толпу, а идет как по пустому месту. Зеваки сами шарахаются в стороны, даже не осознавая этого. Шон в одной лишь белой рубашке с рукавами, и он задыхается, так что я на мгновение даже поверить не могу, что это именно он.

Шон подходит вплотную ко мне, повернувшись спиной к репортеру, и наклоняется. Я очень остро осознаю, что все взгляды устремлены на нас, но Шону, похоже, все равно. Он спрашивает:

— А где твои цвета?

— Гэйб пошел их искать.

— Их дают внизу, на пляже, — говорит Шон. — Так что ты должна получить их там.

— А ты свои уже получил?

— Да. Я подержу Дав, а ты сбегай.

Дав вздрагивает, когда кто-то касается ее крупа. Для нее здесь слишком шумно, слишком много народа. Я тревожусь, что она успеет упасть духом уже здесь, на утесах, задолго до того, как мы спустимся на песок. Я помню, как Пег Грэттон говорила мне, чтобы я никому не позволяла затягивать свои подпруги в день бегов. Но Шон, решаю я, не кто-нибудь.

— Можешь ты заставить их отстать от нее?

Шон коротко кивает.

Я говорю так тихо, что ему приходится наклониться еще больше:

— Спасибо!

Шон втискивается между мной и Дав и надевает на мою свободную руку тонкий браслет, сплетенный из красных лент. И, поднеся эту руку к лицу, прижимается губами к внутренней стороне запястья. Я застываю, как каменная; я чувствую, как мой пульс несколько раз ударяется о его губы, и тут же он отпускает мою руку.

— Это на удачу, — говорит Шон и забирает у меня поводья.

— Шон, — окликаю его я, и он оборачивается.

Я сжимаю пальцами его подбородок и крепко целую его в губы. И вдруг, неожиданно для себя, вспоминаю тот первый день на песчаном берегу, когда вытащила его голову из-под воды.

— На удачу, — говорю я, глядя в его ошеломленные глаза.

Сверкает фотовспышка, слышатся одобрительные крики.

— Хорошо, — говорит Шон, как будто мы только что заключили какую-то сделку и он считает, что все прошло удачно. И, обернувшись к толпе, бросает: — Если вы хотите увидеть бега, вам придется освободить дорогу для этой лошади. Быстро!

Репортеры рассыпаются в стороны, а я иду к тропе на склоне утеса. Прежде чем спуститься вниз, я оглядываюсь через плечо, чтобы найти Шона, и вижу, что он смотрит мне вслед, а вокруг него и Дав — широкое свободное пространство. Я ощущаю остров у себя под ногами и губы Шона на своих губах и гадаю, будет ли удача на нашей стороне сегодня.

Глава шестидесятая

Пак

На песчаном берегу оказывается куда меньше народа, чем я того ожидала. Это момент перерыва между двумя малыми заездами, и на пляже только те кабилл-ушти, которые участвуют в следующем заезде. Все зрители, которые незадолго до того находились внизу, уже толпятся на утесах, подбираясь к краю обрыва настолько близко, насколько у них хватает храбрости. Небо над ними очистилось и теперь такое темно-темно-синее, каким бывает только в ноябре, а океан справа от меня выглядит как ночь.

Я не могу думать о том, что вскоре и мне придется скакать бок о бок с другими; если начну об этом думать, я не сдвинусь с места.

Я быстро нахожу стол распорядителей бегов — он стоит под прикрытием утесов; двое мужчин в шляпах-котелках сидят за ним, а на столе лежат свернутые, дразняще разнообразные цвета бегов.

Я торопливо шагаю по песку и подхожу к столу как можно ближе, чтобы не пришлось повышать голос.

— Мне надо получить мои цвета, — говорю я.

Я узнаю человека справа; он обычно сидит рядом с нами в церкви Святого Колумбы.

— Для вас ничего не осталось, — отвечает второй распорядитель.

Он складывает руки на стопке тканей.

— Простите, не поняла? — вежливо произношу я.

— Ничего не осталось. До свидания. — Он поворачивается ко второму распорядителю и говорит: — Что вы думаете об этой погоде? Сегодня достаточно тепло.

— Сэр, — окликаю я его.

— Я бы не стал жаловаться на жару, это уж точно, но мошкары наверняка не будет, — отвечает второй.

— Вы не можете просто сделать вид, что меня здесь нет, — говорю я.

Но они могут. Они продолжают говорить о пустяках, игнорируя мое присутствие, пока я наконец не проглатываю свои гнев и унижение и не сдаюсь. Я говорю им, что они — настоящие мерзавцы, но они и на это никак не реагируют, и я возвращаюсь обратно той же дорогой. На полпути к утесам я сталкиваюсь с Гэйбом. Ветер превратил его волосы в настоящее воронье гнездо.

— А где твои цвета? — спрашивает он.

Мне совсем не хочется признаваться ему в поражении, но приходится.

— Они не хотят давать их мне.

— Не хотят?!

Я складываю руки на груди.

— Да неважно. Буду скакать так, без цветов.

Но это все же важно. Пусть и не очень.

— Пойду-ка я сам поговорю с ними, — заявляет Гэйб.

Мне приятно видеть его праведный гнев, хотя я и не думаю, что он чем-то поможет. Но иногда помогает уже то, что кто-то разделяет твои чувства, — это просто глупо!

Я наблюдаю за тем, как Гэйб подходит к столу, но уже по лицам распорядителей, смотрящих на него, мне понятно, что и он другого ответа не дождется. Я повторяю себе, что это не имеет значения. Незачем быть похожей на них. Незачем становиться одной из них.

— Чтоб им… — говорит Гэйб, вернувшись. — Глупые индюки!

Кто-то неподалеку от нас кричит, что все, кроме заявленных участников, должны покинуть пляж, потому что скоро уже начнется последний заезд.

То есть наш.

Глава шестьдесят первая

Шон

К полудню солнце уже светит ярко, но на песчаном берегу все равно холодно. Ветер рвет поверхность сине-черного моря на тысячи белых барашков. Наверху, на утесах, видны силуэты столпившихся там зрителей, они наблюдают за светлой полосой берега внизу, между обрывом и океаном.