Гинекологическая проза - Бялко Анна. Страница 38

Усилием воли Маша проснулась. Сон кончился, но боль в животе осталась. Строго говоря, это была не совсем боль и не совсем в животе, ныла поясница, тянуло бок, ребенок тяжело ворочался, как медведь в берлоге, а на душе был липкий страх.

Маша заставила себя успокоиться, встала, выпила воды и съела пару таблеток ношпы. Подошла к окну, откинула штору. Ночь была ясной и свежей. Маша постояла, глядя на звезды и уговаривая себя, что ей все приснилось, ничего не болит и бояться нечего, потом снова вернулась в постель. Заснуть до утра ей так и не удалось.

Как только утром послышались шаги и голоса, Маша с трудом спустилась на террасу. Выглядела она, надо полагать, соответственно, потому что мама встревожилась еще до того, как Маша открыла рот. Было решено перебираться в Москву – там и врач ближе, и телефон под рукой, и вообще спокойнее. Беда в том, что перебираться было не на чем – в таком состоянии на электричке Маше ехать не хотелось, кроме того, встал вопрос, куда девать Кольку. По такой жаре ребенку в городе и вообще-то делать нечего, а тут уж и совсем будет не до него.

Тут Машу осенило. У ее первого мужа, Колькиного отца, была машина, а также новая жена с ребенком и, по слухам, тоже дача где-то под Москвой. Отношения с первым мужем были не то, чтобы уж очень теплые, но достаточно ровные, и Маша решила попросить его взять Кольку недели на две, приехать за ним сюда на машине и на обратном пути подбросить ее в Москву.

План был не бесспорен, но сработал. Мама сходила позвонить на почту, и к вечеру под окнами стояли видавшие виды «Жигули», куда грузили раскисшую Машу, взволнованную маму и Кольку, который был страшно рад поехать к папе купаться на озеро.

Оказавшись наконец в своей квартире, Маша почувствовала себя лучше. Успокаивало то, что до больницы – полчаса на такси и телефон под рукой, и вообще дом есть дом. Стол с детским барахлом мирно светился стерильной белизной в углу, вселяя надежду. Маша позвонила мужу, но потом даже пожалела об этом, потому что Сашка разволновался не на шутку, а самой Маше уже казалось, что страхи были напрасны.

Поклявшись на прощание, что завтра после возвращения от врача она немедленно перезвонит (на работу! – не шутка), Маша повесила трубку.

На следующий день с утра пораньше помчались на такси к врачу. Татьяна Ивановна, слегка удивленная Машиным внезапным появлением, внимательно выслушала и осмотрела ее, но никаких отклонений не обнаружила. Поскольку Маша продолжала настаивать на том, что с нею что-то не в порядке, Татьяна Ивановна, подумав, отправила ее на мониторинговое обследование, велев после зайти опять.

Это самое обследование оказалось страшно долгим и скучным мероприятием. Живот обмотали разноцветными проводками, приложив там и сям круглые датчики, данные с которых поступали на самописец. Тонкое перышко с легким скрипом выводило извилистые линии на бумажной ленте, понять ничего было нельзя, двигаться запретили, читать тоже.

Так прошло два часа, после чего Маше вручили исписанную ленту и сказали, что все в порядке.

Она вернулась к Татьяне Ивановне. Та уже закончила прием, отпустила сестричку и сидела в кабинете одна. Маша вручила ей ленту. Доктор развернула ее, рассмотрела и подтвердила, что с ребенком все в порядке, он бодр и активен ровно настолько, насколько надо, и волноваться не о чем.

Но Маша как-то не могла успокоиться. Спина еще побаливала, похожих ощущений во время первой беременности Маша не помнила, чувствовала себя слабой и незащищенной, и это было непривычно. Было страшно и при этом неясно, надо ли бояться, а если надо, то чего, и неопределенность происходящего пугала еще больше.

Когда она лежала на мониторинге, на соседних койках подвергались той же процедуре еще две женщины, обе в больничной одежде, и Маша узнала, что они лежат здесь в отделении патологии беременности, где держат до самых родов. Маше подумалось, что и ей лучше всего было бы лечь сейчас в это отделение и там долежать спокойно оставшееся время. Так она Татьяне Ивановне и сказала.

Та задумалась. Потом взяла листочек бумажки, и стала на нем считать.

– У тебя сейчас какой срок? Восемь месяцев, тридцать шесть недель. Рожать тебе, безусловно, рановато, еще хотя бы недельки две надо походить, хотя ребенок крупный и активный. Видишь ли, Машенька, я бы тебя положила, мне не жалко, и тебе было бы спокойней, и мне, но Центр наш через две недели закрывается, поэтому каждый случай на госпитализацию чуть не через микроскоп рассматривают, а у тебя явных показаний нет.

– Как через две недели закрывается? – испугалась Маша. – Вы же говорили, первого августа.

– Первого августа совсем закрывается, а с пятнадцатого июля прекращается прием новых больных, и рожениц в том числе.

Маша только ахнула.

– Татьяна Ивановна, а как же я? Мне ведь как раз после пятнадцатого рожать. Что ж со мной будет? Я не хочу, я не могу в районную больницу, я к вам сюда из-за границы рожать приехала, возьмите меня. Положите сейчас ну хоть как-нибудь, тогда уж не выгонят, Татьяна Ивановна, миленькая, не бросайте меня, я вам буду так благодарна...

То ли магическая фраза про благодарность возымела действие, то ли Маша просила уж очень жалобно, Татьяна Ивановна посмотрела пристально Маше в глаза и сказала следующее:

– Слушай внимательно. Положить в патологию прямо сейчас я тебя никак не могу, но если ты придешь в родильное отделение в мое дежурство и будешь говорить, что рожаешь, я возьму тебя в родилку, подержу там сутки, а оттуда переведу в патологию. Я дежурю сегодня, а потом – через три дня, пятого. Поняла? Но я тебе ничего этого не говорила.

Маша согласно кивнула, попрощалась, вышла из кабинета. Мама, сидевшая все это время на скамеечке около двери, кинулась было к ней с расспросами, но Маша жестом показала ей: «Погоди». Молча они прошли по длинному коридору, вышли на лестницу, и тут, оглядевшись, Маша вкратце пересказала маме разговор с врачом.

– Она согласна меня положить, но только через родилку. Я думаю, надо обязательно соглашаться, а то они тут еще закроются, вообще на улице останусь. Лучше я лишнюю неделю в больнице полежу, всем спокойней будет.

Мама, подумав, согласилась, что это, наверное, и в самом деле наилучший вариант, но сегодня этого делать не стоит, а вот через три дня – в самый раз.

Они тем временем спустились по лестнице и шли к выходу через длинный холл. Одна стена была застекленной, а вдоль другой тянулись ряды раздевалки, которая по летнему времени не работала. Но свято место пусто не бывает, теперь там расположились лоточники-коробейники со своим разнообразным товаром. Тут можно было купить и книжки, и косметику, и какую-то одежду, но больше всего было детских товаров – специфика обязывала.

Маша невольно замедлила и без того небыстрый шаг, приглядываясь к барахлу. На одном из лоточков она заметила люльку-корзинку для переноски младенцев, голубую, шелковую, с кружевами. Вещь в обиходе совершенно ненужная, красоты она была потрясающей. Маша остановилась рассмотреть поближе. Продавщица, заметив ее интерес, начала всячески нахваливать колыбельку, говоря, что вещь исключительная, завезли только сегодня, было две, осталась последняя. Как всегда, подобные уговоры, особенно тот факт, что последняя, возымели действие, и Маша полезла за кошельком. При этом где-то в подсознании снова шевельнулась мыслишка, что не надо бы заранее, тем более, что и вещь не первой необходимости, выпендреж один, но колыбель манила неудержимо.

В упакованном виде она оказалась хоть и плоской, но длинной и неудобной, ни к Маше, ни к маме в сумку не лезла, пришлось так подмышкой и тащить.

По дороге домой такси решили не брать. Центр находился на окраине, такси там косяками не ходили, пока еще дождешься, а нужный автобус сам подкатил к остановке.

Трясясь на автобусном сиденье и крепко прижимая к себе колыбель, Маша снова и снова передумывала – ложиться ей в больницу или понадеяться на авось и доходить на свободе, гадала то так, то эдак, приводила маме аргументы за и против и сама же их опровергала.