Игра ангела - Сафон Карлос Руис. Страница 64
Я поднял голову и, собравшись с духом, заговорил самым вызывающим тоном, на который был способен, глядя патрону в глаза:
— Пожалуй, меня беспокоит то, что я в состоянии понять, о чем вы говорите, но не чувствую этого.
— Я плачу вам, чтобы вы чувствовали?
— Порой чувствовать и думать означает одно и то же. Ваша мысль, не моя.
Патрон усмехнулся, выдерживая драматическую паузу, как школьный учитель, приготовившийся сделать убийственный выпад, чтобы утихомирить строптивого плюгавого ученика.
— И что же вы чувствуете Мартин?
Сарказм и презрение в его голосе придали мне смелости, и я открыл кран сосуда, где многие месяцы тайно копилось унижение. Гнев и стыд за то, что рядом с ним я испытывал страх и покорно выслушивал рассуждения, сочившиеся ядом. Гнев и стыд за то, что он заставил меня увидеть (хотя я предпочитал думать, что мною руководило отчаяние), что моя душа столь же ничтожна и жалка, как и его гуманизм, достойный клоаки. Гнев и стыд от того, что я чувствовал, знал, что он всегда был прав, особенно в тех случаях, когда соглашаться с ним оказывалось наиболее болезненно.
— Я задал вопрос, Мартин. Что чувствуете вы?
— Я чувствую, что лучше было бы оставить все как есть и вернуть вам деньги. Я чувствую, что, какова бы ни была подоплека сей безумной затеи, мне следовало бы держаться от всего этого подальше. Но больше всего я сожалею, что познакомился с вами.
Патрон опустил веки и погрузился в длительное молчание. Отвернувшись, он чуть-чуть удалился, сделав десяток шагов в сторону ворот некрополя. Я смотрел на темный силуэт, четко выделявшийся на фоне мраморного сада, на его неподвижную тень под дождем. Меня охватил страх, животный ужас, рождавшийся где-то в глубине существа и пробуждавший детское желание просить прощения и принять любое наказание, какое он сочтет нужным, только бы не выносить больше это гробовое молчание. И еще я испытывал отвращение. Меня мутило от его присутствия, но главным образом от себя самого.
Патрон повернулся и подошел. Остановившись буквально в нескольких сантиметрах от меня, он близко склонился к моему лицу. Я ощутил холодное дыхание и утонул в бездонном омуте черных глаз. Теперь его голос и тон были ледяными, лишенными искусственной и точно выверенной сердечности, которой он уснащал речь и манеры.
— Я говорю один раз. Вы выполняете свои обязательства, а я свои. И это единственное, что вы можете и должны чувствовать.
Не отдавая себе в тот отчета, я мелко кивал, пока патрон не вынул из кармана свернутую рукопись и не протянул мне. Он разжал пальцы прежде, чем я ее взял. Ветер закружил бумагу вихрем и понес к воротам кладбища. Я предпринял поспешную попытку спасти работу от дождя, но отдельные листки спланировали в лужи и теперь истекали в воде чернилами, как кровью, — слова тонкими волокнами отделялись от бумаги. Я собрал рукопись, превратившуюся в мокрый комок бумаги. Когда я поднял глаза и огляделся по сторонам, патрон уже ушел.
27
Никогда прежде я не нуждался так в дружеском плече, на которое можно было бы опереться. Заслуженное здание «Голоса индустрии» выглядывало из-за стен кладбища. Я двинулся в том направлении, надеясь найти своего старого учителя, дона Басилио, одного из тех редких людей, кто неуязвим для мирской глупости. Он всегда мог преподать полезный совет. Я вошел в штаб-квартиру ежедневной газеты и обнаружил, что до сих пор узнаю большую часть персонала. Казалось, минуты не прошло с тех пор, как я покинул эти стены много лет назад. Те, кто меня узнавал, в свою очередь, смотрели на меня с опаской и отводили взгляд, чтобы избежать необходимости поздороваться. Я проскользнул в редакционный зал и прошел прямо в кабинет дона Басилио, находившийся в конце. Кабинет был пуст.
— Кого ищете?
Я обернулся и встретился лицом к лицу с Росселем из плеяды редакторов, казавшихся мне уже очень старыми, когда я работал тут зеленым юнцом. Его именем была подписана опубликованная газетой ядовитая рецензия на «Шаги с неба», где меня окрестили «составителем рекламных объявлений».
— Сеньор Россель, я Мартин. Давид Мартин. Вы меня помните?
Россель несколько мгновений разглядывал меня, притворившись, что ему стоит большого труда узнать меня, но в конце концов сдался.
— А где дон Басилио?
— Он уволился месяца два назад. Вы найдете его в редакции «Вангуардии». Если увидите его, передавайте привет.
— Непременно.
— Жаль, что так вышло с вашей книгой, — сказал Россель со снисходительной улыбкой.
Я прошел через редакционный зал, лавируя среди косых взглядов, кривых улыбок и бормотания, исполненного тайного недоброжелательства. Время все расставляет по местам, подумал я, кроме правды.
Через полчаса такси высадило меня у дверей резиденции «Вангуардии» на улице Пелайо. В отличие от катастрофического упадка и обветшания прежнего моего издательства здесь все дышало благородным достатком и процветанием. Я назвался у стойки портье, и мальчик, по некоторым признакам служащий без вознаграждения, тотчас напомнивший мне меня самого в возрасте Пепито Грильо, был отправлен сообщить дону Басилио о посетителе. Львиный облик моего старинного наставника с течением лет нисколько не изменился, по-прежнему внушая трепет. В парадном облачении с иголочки, под стать новым декорациям, дон Басилио представлял собой фигуру столь же внушительную и грозную, как в свое время в «Голосе индустрии», если только такое возможно. Глаза его вспыхнули от радости, когда он меня увидел. Вопреки всем своим железным правилам он заключил меня в объятия, в которых я рисковал лишиться двух-трех ребер, если бы не присутствие зрителей, а дону Басилио волей-неволей приходилось соблюдать формальные приличия и репутацию.
— Становимся примерным буржуа, дон Басилио?
Мой бывший начальник пожал плечами, давая понять, что окружавшая его новая обстановка не имеет ровным счетом никакого значения.
— Не обольщайся.
— Не скромничайте, дон Басилио. Вы теперь среди избранных. Вы уже в строю?
Дон Басилио извлек свой неизменный красный карандаш и продемонстрировал мне его, подмигнув.
— Публикуемся четыре раза в неделю.
— На два раза меньше, чем в «Ла Вос».
— Дай мне время, а то есть тут у меня выдающиеся личности, кто ставит знаки препинания наугад и думает, что «шапка» — это местный головной убор из провинции Логроньо.
Несмотря на ворчливые слова, не вызывало сомнений, что дон Басилио чувствует себя весьма комфортно на новом месте, а также вид имеет вполне цветущий.
— Только не говорите, что пришли просить работу, а то я ведь могу вам ее и дать, — пригрозил он.
— Я признателен вам, дон Басилио, но вы же знаете, что я подрастерял все навыки, и к тому же журналистика — это не мое.
— Так скажите наконец, чем вам может быть полезен старый брюзга.
— Мне нужна информация об одном старом деле для сюжета, над которым я сейчас работаю. Меня интересуют сведения о смерти известного адвоката по имени Марласка, Диего Марласка.
— О каком времени речь?
— Тысяча девятьсот четвертый год.
— Давненько дело было. Сколько воды с тех пор утекло.
— Недостаточно, чтобы отмыть грязь с этого дела, — обронил я.
Дон Басилио положил мне руку на плечо и повел за собой в недра редакции.
— Не волнуйтесь, вы пришли куда нужно. Ребята здесь собрали архив, которому позавидует сам Ватикан. Если в прессе что-то появлялось, то мы это найдем. И, кроме того, заведующий архивом — мой добрый приятель. Но предупреждаю, что я Белоснежка по сравнению с ним. Не обращайте внимания на его манеру нагонять страх на людей, в глубине души — на самом донышке — он белый и пушистый.
Я пересек вслед за доном Басилио просторный холл, отделанный ценными породами дерева. Сбоку находился овальный зал с большим круглым столом и коллекцией портретов, с которых на нас взирал сонм аристократов с суровыми лицами.
— Зал, где происходит шабаш ведьм, — пояснил дон Басилио. — Тут главные редактора встречаются с помощником редактора, то есть вашим покорным слугой, и редактором. И, как истинные рыцари Круглого стола, мы приобщаемся к Святому Граалю каждый день в семь вечера.