В тебе моя жизнь... - Струк Марина. Страница 131

— Иди, — сказал Сергей мальчику. — Иди, а то хватятся тебя еще.

— Отец очень зол, — прошептал Джамаль вглубь ямы. — Он очень любил Зару. Грозится убить тебя.

Сергей пожал плечами и только потом сообразил, что мальчик не может видеть его движения.

— Либо она, либо я. Я умирать не хотел, — и после недолгого молчания добавил. — Иди же, Джамаль.

Мальчик и так многое сделал для него, ему вовсе не хотелось, чтобы его застали у ямы сейчас, когда его отец так зол на Сергея. Именно он, видимо, подвергаемый приступами совести настоял на том, чтобы раненого русского забрали с собой, несмотря на все увещевания отца, что тот уже не жилец. Джамаль настаивал на том, что он в долгу перед русским, ведь тот спас ему жизнь. Именно этот довод, ведь Джамаль был единственным сыном и наследником, заставил Исмаила переменить свое решение, и раненого забрали с собой. Тем паче, что несли его же свои соотечественники, взятые в полон. Исмаил увел с собой и несколько женщин из аула, которые в пути хоть как-то ухаживали за раненым. Ему были необходимые женские руки в доме в помощь своим домашним. Так почему же не взять их из тех неверных, что пошли на сговор с русскими?

— Ты зря тратишь свое время, сын, — твердил Исмаил сыну на каждой стоянке. — Твой русский не доживет до следующего рассвета.

Но на его удивление русский не только дожил до утра, но и живым добрался до аула, несмотря на все неудобства дороги для столь тяжелораненого. Там его уже приняла в свои руки Мадина, младшая жена Исмаила, славившаяся своим целительным искусством на всю округу. Из-за ее красоты и дара врачевания он и взял ее в жены, несмотря на то, что ее род был беден и незнатен, да и под русскими ходил долгое время, за что и пострадал, потеряв почти всех мужчин.

Джамаль и тут сумел уговорить отца не помещать пока раненого с остальными русскими в сарае, продуваемом ветрами и с худой крышей, а положить в домике для слуг, чтобы позднее, если он поправится направить в жилье для пленников. Исмаил, довольный полученной добычей и малыми при этом потерями в людях, милостиво разрешил, особенно после того, как Джамаль обратил его внимание на положение русского:

— Видел, отец, как они бережно ходили за ним? Значит, не последний человек он у себя на родине. Да Мурат с него несколько колец снял и цепь золотую с крестом. Пусть поправится, узнаем его имя, за выкуп отдадим. Хороший выкуп будет!

Но русские пленники не назвали Исмаилу имя раненого, как он не допытывался. Они были простые солдаты, мелкая рыбешка для бека [255], могли и не знать имя офицера, и он оставил их в покое. Тем паче, не хотел портить их вид — он планировал продать их в соседние аулы и Абдулу-бею. Тот перепродавал пленников в турецких землях. Дело это было, конечно, опасное, ведь хан всей русской земли серьезно взялся за искоренение работорговли — за работорговцами, словно, охота велась, и казаки жестоко расправлялись с ними в случае пленения. Но деньги, получаемые от продажи людей, выходили хорошие, и риск, на который шли торговцы, был оправдан.

Исмаил решил тогда спросить самого пленника, если он сможет встать на ноги после такого ранения. Получить пулю в бок, это вам не ранение в руку или в ногу. Хотя, слава Аллаху, Дина заверила его спустя несколько недель, что русский поправится. Он отобрал у Мурата пару колец, что тот снял с руки этого пленника, и понял, что за него можно смело просить пять тысяч рублей золотом. Хотя, впрочем, можно попробовать и десять. Разве не может стоить этот пленник столько? Речь его, даже в бреду, очень отличалась от речи простых солдат, руки были холеные, не знавшие ручного труда. Значит, непростой человек этот раненый, непростой человек! Ишь, какую важную птицу принес в аул Джамаль. И что только занесло того сюда, в этот маленький горный аул, стоявший так далеко от крепости русских?

Русский был без сознания несколько недель, и Джамаль уже стал опасаться, что тот уже не придет в себя. У раненого первые пару недель была сильная горячка, он метался по постели и бредил, кого-то звал, негромко стонал, тихо плакал. А один раз Джамаль увидел, как русский поймал руку Мадины, утирающую пот с его лба, и поднес к губам, начал нежно целовать. Он заметил, что Мадина покраснела, но руку отняла не сразу, только когда, обернувшись, заметила, что уже в сакле не одна с пленником.

— Он тебе нравится, — мрачно сказал Джамаль, когда они вышли от русского и пошли к основному дому через двор. Он всегда помогал ей в работе, вызывая усмешки у отца. Мадина вошла в их дом два года назад, запуганной девочкой-подростком (она была старше самого Джамаля на четыре года), и так и не смогла привыкнуть к своему мужу, отцу Джамаля. Если говорить начистоту, даже сам Джамаль боялся его, старался лишний раз не попадаться тому на глаза. А уж после той ночной вылазки за пленниками, когда он так недостойно повел себя, и подавно.

Мадина ничего не ответила, только вдруг остановилась посреди двора и посмотрела на него затравленным взглядом. В ее глазах плескался страх маленького зверька.

— Я ничего не скажу отцу. При условии, что ты будешь с ним помнить о своем положении, — сказал Джамаль в надежде ее успокоить. Он понимал, что даже с длинной щетиной на лице этот светловолосый русский выглядел гораздо красивее его старого бородатого отца с черными строгими глазами, вызывающими ужас у слуг и его жен. — Зачем ты сказала ему свое имя?

— Я не говорила, — тихо ответила Мадина. Ее глаза сверкнули странным огнем, но Джамаль не успел разобрать, что именно отразилось в них. — Да и зовет он в бреду не меня. Другую.

Она перекинула через плечи свои роскошные черные косы, поправила покрывало на голове и резко отобрала у Джамаля корзину с лекарствами. Рассердилась, подумал он, глядя, как она, распрямив спину, идет прочь от него.

Наконец, когда на дворе заметно похолодало, Аллах услышал молитвы Джамаля, и русский открыл глаза, смог хоть и тихо, едва слышно, но говорить. Мадина, заметив, что он пришел в себя, сразу же помчалась к Исмаилу, который в это время был в ауле. Бек сразу же пришел к раненому, чтобы узнать его имя.

— Кто ты? — спросил он у русского через переводчика старенького Эмина, что когда-то жил в крепостях у неверных, чтобы найти своего сына, ушедшего из родного аула служить врагу. — Назови свое имя, русский.

Сергей прищурил глаза, оттягивая время. Он прекрасно понимал, зачем его выхаживали все это время, практически вернув с того света, и почему этот высокий чернобородый бек в богато расшитом бешмете, с кинжалом в золотых ножнах на поясе пришел сюда, в эту крохотную саклю, где ему пришлось невольно согнуться, чтобы не упереться головой в потолок.

— Сколько за тебя дадут твои родичи? — тем временем спросил бек через Эмина. — Писать сможешь? Надо о выкупе писать.

Сергей молчал, и бек заволновался, что-то сказал переводчику. Тот поклонился чернобородому, а потом сказал:

— Назови свое имя, русский. Нечего его скрывать. Твои родичи выкуп пришлют, и мы тебя в крепость отпустим. На родину вернешься, к своим. Пиши о выкупе.

Сергей кивнул, давая понять, чтобы ему принесли перо и бумагу. Чем быстрее он разделается со всем этим, тем лучше. Он слышал, что некоторых пленников горцы отдавали обратно после получения денег. Но также слышал, что некоторые так и не возвращались, когда за них был уплачен выкуп, навсегда оставаясь где-то здесь, в горах.

— Переведи ему, — так тихо сказал он переводчику, что тому пришлось наклониться к нему поближе. — Пусть он клянется вашим Аллахом, что отпустит меня, когда привезут деньги. И не только отпустит на свободу, но и жизнь сохранит.

Переводчик озвучил слова Сергею Исмаилу, и тот возмущенно что-то вскрикнул на своем языке. Потом успокоился, погладил бороду и кивнул, принимая условия, навязываемые ему пленником. Он произнес несколько фраз, и Сергей рассмеялся, откинув голову назад.

— Кого ты обманываешь, бек? — спросил он на родном языке бека, изо всех сил сохраняя на лице хладнокровие, когда все его тело пронзала мучительная боль. — Я знаю ваш язык, дорогой. Сталкивался уже с вашим народом. Не повезло тебе в этом. Именно твоему наречию обучили меня несколько лет назад.