Сто имен - Ахерн Сесилия. Страница 44

Глава двадцать первая

После встречи с Мэри-Роуз Китти вновь отправилась в Сент-Маргарет к Берди. Ей нравилась Берди, нравились ее незамысловатые рассказы о былых временах, ее элегантность, любезность и готовность принять все, что ее окружало. С Берди Китти провела больше времени, чем с другими людьми из списка, но, прослушав запись, обнаружила, что нужно задать еще один вопрос. Все еще было светло и солнечно, хотя к вечеру стало прохладнее. Многие обитатели дома престарелых сидели в тенечке на лужайке, и среди них Китти обнаружила Берди — как всегда, элегантную, ноги на садовой скамеечке (подложена подушка), лицо приподнято навстречу солнечному теплу, глаза полузакрыты.

— Здравствуйте, именинница, — негромко, чтобы не застать врасплох, приветствовала ее Китти.

Берди тут же открыла глаза и улыбнулась.

— О, Китти, здравствуйте, рада снова видеть вас. — Она спустила ноги со скамеечки. — День рождения еще не настал, да и праздновать я не собираюсь. Восемьдесят пять лет, можете себе представить? — Она без особого воодушевления покачала головой.

— Восемьдесят, и ни на день старше, — заверила ее Китти, и Берди рассмеялась. — Но вы будете праздновать в другом месте, верно? — намекнула Китти, пытаясь разгадать загадку: уже несколько дней ее мучил вопрос, где же Берди собирается встретить восьмидесятипятилетие, если не в кругу семьи, — более того, Берди не желала объяснять детям, куда она едет.

— Не то чтобы праздновать… — Берди сняла с юбки невидимую пушинку. — День-то сегодня какой!

Китти улыбнулась этой невинной уловке.

— Ваш день рождения — в четверг?

— Да.

— И вы куда-то уедете?

— Совершенно верно, в четверг меня тут не будет, но мы можем встретиться в субботу или воскресенье, если вас это устроит. Даже в четверг утром, хотя я, наверное, уже наскучила вам своими рассказами.

Китти снова улыбнулась:

— Берди, позвольте все же спросить, куда вы едете?

— О, Китти, это пустое, это просто…

— Берди! — предостерегла ее Китти и наконец-то дождалась ответной улыбки.

— Никогда не смиряетесь с отказом?

— Никогда.

— Ну что ж. Боюсь, я сказала вам не всю правду, Китти, и за это готова попросить прощения.

Китти обратилась в слух, почувствовала прилив адреналина.

— Да?

— Но это такая мелочь, глупость, вам для вашей истории это никак не пригодится.

— Вы уж позвольте мне самой судить об этом.

Берди вздохнула:

— Я говорила вам, что в юности я тяжело заболела.

— Туберкулезом.

— Да. В ту пору это была страшная болезнь. Все равно что смертный приговор. Четыре тысячи человек умирали в Ирландии каждый год. — Берди покачала головой. — Страшная, безнадежная болезнь. Мне было всего четырнадцать, и меня отправили в санаторий для чахоточных в пригороде, там я провела полгода, пока отец не забрал меня. Он отвез меня в Швейцарию. Считалось, что горный воздух помогает. Мы прожили там лето, а потом отец получил должность директора школы, и мы вернулись. В таком состоянии я мало на что была способна. Многие люди в санатории умирали. И отец, зная, как я больна, трясся надо мной, он строил за меня планы, все контролировал: с кем мне играть, с кем разговаривать, а потом и кого мне любить. — Последние слова Берди выговорила с грустью. — Даже когда я поправилась, он не переменился. Я оставалась для него маленькой больной девочкой, его бедной малышкой, и он не хотел — наверное, даже не мог — отпустить меня. — Она смолкла. — Право, Китти, такая глупость.

— Нет-нет, расскажите.

— Я устала от такого обращения. Как будто я фарфоровая и в любой момент могу разбиться.

Не бегай, не прыгай, не смейся чересчур громко, ничего чересчур не делай, все тихо и мило, и мне это надоело! Весь город знал, что я — бедная больная дочка директора школы, многие считали, что рано или поздно чахотка вернется. Я была хрупкой, слабой, со мной нельзя было обращаться, как со всеми. Думали, что я могу умереть в любой момент, что до совершеннолетия я точно не дотяну. Я уехала из дома и разбила отцу сердце, но я не могла иначе, я должна была начать жить своей жизнью. Прошли годы, я вышла замуж, родила детей, вырастила их, я сама заботилась о других, а не принимала их заботу и почти забыла, как чувствовала себя тогда. Но теперь я понимаю, почему моя жизнь сложилась именно так: я взбунтовалась против своего отрочества, стала няней и ухаживала за детьми и не допускала, чтобы кто-то ухаживал за мной. Но теперь, в доме престарелых, это чувство вернулось. Такое чувство, словно тебя… — Она подыскивала слово, и это слово, видимо, оставляло дурной вкус во рту. — Словно тебя холят и нежат, а сам ты беспомощен. Мои дети — я их так любила — скинули меня со счетов. Да, я старуха, но во мне еще сидит черт! Я… я все еще жива! — И она засмеялась. — Видели бы меня сейчас наши, из городка! — В глазах Берди загорелся озорной огонек. — В восемнадцать лет я заключила пари. Вложила деньги, которые отец подарил мне на день рождения, и заключила это пари в тот самый день, когда навсегда уехала из города.

— Что за пари?

— Что я доживу до восьмидесяти пяти.

Китти изумленно раскрыла глаза:

— Как можно заключить подобное пари?

— Джози О’Хара — потомственный букмекер. Он был уверен, что я, как все туберкулезники, обречена, и с удовольствием принял ставку.

— Большая была ставка?

— Я поставила сто фунтов. По тем временам — изрядная сумма. И Джози был так уверен в скорой моей кончине, что с удовольствием сделал ответную ставку сто к одному.

— Значит, вы получите… — прикинула Китти.

— Десять тысяч фунтов! — захихикала Берди.

— Берди! — Китти задохнулась. — Потрясающе! Десять тысяч!

— Неплохо, — приподняла брови Берди, — но не только в деньгах дело, — уже серьезнее добавила она. — Теперь, когда старые пердуны скончались, я должна вернуться и все уладить.

— У вас осталось незаконченное дело? — Китти улыбнулась, наслаждаясь каждым поворотом этой истории.

Берди слегка призадумалась и кивнула:

— Пожалуй что так.

— План таков, — заговорила Молли, усаживая Китти и Берди за садовый столик и заговорщически понижая голос. — Теперь ты тоже в курсе, и ты нам поможешь.

— Не надо вовлекать в это Китти! — запротестовала Берди.

— Смеетесь? Ни за какие коврижки я такое не пропущу.

— Правда?

— Это самая замечательная история, какую я слышала за день. А ведь был еще мужчина, слышащий чужие молитвы, и девушка, которой раз в неделю делают предложение.

— Что? — вскрикнула Молли.

— Проехали.

— Ну так вот, автобусом не будут пользоваться с утра четверга, когда «Пушки Олдтауна» вернутся с полуфинального матча против «Орлов Барбриггана», и до вечера пятницы, когда леди отправляются играть в бридж. Мы сядем на автобус в четверг в десять вечера, поедем в Корк, там переночуем, заберем деньги и утром тронемся в обратный путь, чтобы вернуться к вечеру пятницы.

— Стоп! — перебила Китти. — Вы поедете на автобусе дома престарелых?

— Разве что у тебя имеется машина или еще какие идеи?

— А вам позволили взять автобус?

— Он используется только для казенных надобностей.

— Значит, не позволили.

— Бинго!

— Вы решили его угнать.

— Одолжить.

— Берди, — в изумлении продолжала Китти, — вы это знали?

— Ей нужно съездить и забрать десять тысяч фунтов, так какая разница, на чем она доберется туда? Мне попадет, если это выяснится, но беда невелика, а скорее всего Бернадетта ничего не узнает. Мы смотаемся и вернемся прежде, чем кто-нибудь что-нибудь заметит.

Китти призадумалась. В таком изложении все выглядело не так уж страшно, однако ей к прочим судебным неприятностям не стоило добавлять еще и угон.

— Но ведь они же заметят твое отсутствие, Молли!

— Это не моя смена. Мне выходить на работу вечером в пятницу, и — опережая твой вопрос — наша церберша думает, что Берди уезжает к детям праздновать день рождения.