Несладкая месть - Дарси Эмма. Страница 16

– Как?

– Возместив все украденные отцом деньги. Все.

Так вот в чем была истинная причина столь целеустремленного желания Кина делать деньги, и так много, как только можно. Теперь Николь стало понятно это, как и то, насколько мало она знала человека, которого любила.

– Когда мы обосновались здесь, Кин очень много работал и учился. Он получал специальную стипендию в университете, а потом получил и степень по бизнесу. По окончании университета он пошел работать в банк, чтобы научиться делать деньги из денег.

– В чем очень преуспел… – заметила Николь с горькой иронией.

Эвита кивнула и печально посмотрела на Николь.

– То, что мой сын ушел из дома, чтобы жить с тобой, означало, что его чувства к тебе были очень сильными. Меня это беспокоило, поскольку могло помешать реализовать мою мечту – вернуться в Буэнос-Айрес с гордостью за своего сына, за то, чего он достиг своим трудом.

Эвита подняла руки, как бы прося простить ее.

– Я не хотела встречаться с тобой, не хотела, чтобы ты заняла достойное место в жизни Хоакина. Я не позволяла ему даже говорить мне о тебе. И все это из-за моего эгоизма…

– Не стоит говорить об этом, Madre, – прервал ее Кин, неся им каппучино, – и не надо себя казнить. Никто и ничто не могло помешать мне тогда выполнить задуманное. – Он поставил чашки с кофе на стол и в упор посмотрел на Николь. – Но вышло так, что, пока я шел к поставленной цели, потерял гораздо больше, чем предполагал.

Он имеет в виду Зою, подумала Николь.

Цель, которую поставил перед собой Кин, – возвратить долги отца – оказалась важнее каких-либо обязательств перед ней. Она понимала, что застарелую травму, которую он получил в 13 лет, просто так забыть невозможно, тем более если сам на себя взвалил миссию восстановления справедливости.

– Я полагаю, ты достиг своей цели, раз твоя мать вернулась в Буэнос-Айрес, – заметила Николь.

– Да, все долги выплачены с процентами три года назад, – ответил Кин скорее с цинизмом, чем с гордостью.

Зато его мать тут же с гордостью добавила:

– Это был такой благородный поступок…

– А почему же ты не остался в Аргентине? – спросила Николь Кина. Ей хотелось узнать, почему он вернулся, отказавшись от статуса героя.

Его глаза блеснули насмешкой.

– Мое имя – Хоакин Луис Сола, и я по-прежнему сын своего отца. А в Австралии это не имеет значения. – Кин показал взглядом на сумку Николь. – Может быть, мы теперь посмотрим альбомы?

Слова Эвиты о благородстве поступка Кина еще звучали в душе Николь, когда она доставала альбомы из сумки и раскладывала их на столе в хронологическом порядке. Наверное, в представлении Кина стать хорошим отцом для Зои – это еще один благородный поступок.

Но благородство – не любовь.

Ей надо быть очень, очень осторожной, чтобы не мотивировать поступки Кина чувствами, которых он не испытывает. Иначе это приведет к таким ошибкам, за которые придется расплачиваться не только ей. А Николь не хотела, чтобы Зоя испытала болезненное разочарование, полюбив отца. Она положила на колени самый первый альбом. Кин сел рядом с ней, и она оказалась между отцом своей дочери и ее бабушкой. При мысли о том, что теперь эти два человека будут неотъемлемой частью Зонной жизни, Николь охватил трепет, с которым она не могла совладать, и когда она открывала альбом, руки ее дрожали, а голос внезапно охрип от нахлынувших эмоций.

– Это Зоя в день своего рождения.

Малышка выглядела такой крошечной на больничной тележке для новорожденных – вся запеленатая, открыто только личико и неожиданно густая копна черных волос. Ее глазки были закрыты. Полумесяцы длинных густых ресниц были тоже поразительно темными.

– Она выглядит совсем так же, как Хоакин при рождении, – восхитилась Эвита, прижимая руки к сердцу.

– Нет, Madre. – Кин пальцем коснулся полной нижней губки дочери на фотографии. – Этот прелестно очерченный ротик явно от Николь.

Замечание Кина про рот было слишком интимным, подумала Николь, остро ощущая его плотно прижатое к ней бедро.

После этого единственного замечания Кин молча и внимательно разглядывал фотографии дочери, как бы наблюдая за ее взрослением. Эвита же забрасывала Николь вопросами и комментировала каждую фотографию своей прелестной внучки. Кин просто смотрел, и Николь все сильнее ощущала растущее в нем напряжение. Она словно читала его мысли: «Я пропустил это и это…», и многолетнее горькое, мстительное чувство, двигавшее ее мыслями и поступками, стало превращаться в чувство глубокой вины. Как она могла поступить так ужасно, утаив Зою от него? Кин молчал и тогда, когда Николь листала второй альбом и почти заканчивала третий. Только когда он увидел сильно исхудавшую дочь, стоявшую возле «дерева бабочек», из его горла исторгся звук, похожий на всхлип.

– Это, вероятно, после того, как она переболела менингитом?

– Менингитом? – в ужасе воскликнула Эвита.

Николь была в шоке. Она не говорила Кину о болезни дочери. Так откуда же он мог узнать о ней?

Она резко повернула голову, посмотрела на Кина и увидела боль и гнев в его глазах. Наклонившись к матери, он объяснил:

– К счастью, у Зои не было осложнений, и она довольно быстро выздоровела, Madre. А Николь пришла в голову замечательная идея сделать для нее «дерево бабочек», чтобы отвлечь и помочь скорее выздороветь. Посмотри, какое оно восхитительное, правда? – Голос Кина звучал хрипло.

Должно быть, Зоя рассказала ему о болезни, когда он подарил ей бабочку. Неужели ее болезнь его действительно так взволновала? Тогда ее решение утаить от него ребенка было чудовищно эгоистичным.

Перелистывая четвертый, и последний, альбом, на фотографиях в котором Зоя выглядела совершенно здоровой и веселой девочкой, Николь внезапно подумала о том, что, когда дочка заболела менингитом, Кин уже освободился от наследия прошлого, связанного с проступком его отца. И все же, возвратившись из Аргентины, он, очевидно, продолжал с упорством накапливать богатство, а это значит, в любом случае он вряд ли мог бы уделять много внимания больному ребенку. Сейчас Кин уверен, что смог бы измениться сам и изменить свою жизнь, убеждала себя Николь. И многое говорило о переоценке его жизненных приоритетов. Прервал же Кин встречу с важным клиентом, чтобы не пропустить свидания с ней. Потом его приход к Зое утром во вторник…

– О! Зоя занимается балетом! – восторженно воскликнула Эвита.

Это была последняя фотография в альбоме. Зоя в розовой балетной пачке стояла в классической балетной позе с изящно поднятыми над головой руками.

– Моя мать руководит танцевальной школой, я там тоже преподаю. Зоя посещает в ней детскую группу. Но не потому, что я заставляю ее. Просто она любит танцевать.

– Как ты думаешь, она согласится станцевать для меня, пока я здесь? – спросила Эвита с надеждой.

– Давай не будем слишком забегать вперед, Madre, – быстро вмешался Кин. Николь же была в растерянности, не зная, как ответить Эвите, как поступить. Она ведь только сегодня познакомилась с ней и еще не успела даже подумать о том, как представить Зое ее вторую бабушку. Волной накатила паника. Слишком много произошло за последнее время – сначала Кин, потом его мать неожиданно появились в их жизни, грозя нарушить ее особую связь с дочерью.

– Я ни в коем случае не настаиваю, – сказала Эвита с тревогой в голосе и накрыла руку Николь своей. – Я просто очень устала, а увидев фотографии… Пойду в свою комнату, а вы с Хоакином все сами решите.

Кин быстро встал и подал матери руку.

– Тебе что-нибудь понадобится, Madre? – спросил он заботливо.

– Нет, спасибо. – Она на мгновение прислонилась к нему, потом распрямила плечи и кивнула Николь.

–. Спокойной ночи, дорогая. Я сожалею, что наша встреча так долго откладывалась.

Николь кивнула в ответ, не найдя в себе сил сказать что-либо, кроме вежливого:

– Спокойной ночи!

– Оставайся с Николь, Хоакин. Я сама найду дорогу в свою комнату.