Куда возвращаются сказки - Dark Window. Страница 19

— Ты считаешь, Михалёв, что твоё лето прошло зря?

— Да не, — замотал головой Михалёв. — Потянет, хотя и маловато.

— А почему оно прошло не зря?

— Ну… — загрузился Михалёв.

— Всё равно на три страницы не хватает, — выручила его Боровкина.

— Наверное, в предыдущих классах вам забыли объяснить, что объём сочинения не так уж и важен. Или объясняли, да вы слушали невнимательно. Знаете, что такое теорема?

— Знаем, — сказал Песков. — Утверждение, которое надо доказывать.

— Сочинение — это такая же теорема. Там, где вы пишете «Дано», ставится тема сочинения, а следом своими мыслями вы доказываете выбранную тему. Понятно?

Класс послушно кивнул. Только умный Песков криво улыбнулся.

— Чего тут доказывать? — сказал Воробьёв с третьей парты. — Лето прошло, это всякому понятно. А раз оно прошло, значит, как-то я его провёл. Вот и всё, безо всяких там доказательств.

— А оно прошло для тебя интересно?

Воробьёв задумался.

— Нормально прошло. На Кипр, правда, не возили, — и он с вызовом поглядел на Носову.

У той дёрнулась верхняя губа.

— Тогда изменим тему домашнего сочинения, — предложила Анна Дмитриевна. Теперь она будет звучать так: «Почему моё лето прошло интересно.»

— А если я не считаю, что оно получилось интересным? — хитро спросил Песков и по классу раскатились довольные смешки.

— Кто ещё считает, что у него лето прошло неинтересно? — строго спросила Анна Дмитриевна.

Смешки разом стихли. Дополнительные руки над партами не взвились. Даже Песков заметно посуровел в предвкушении неприятностей.

— Тогда для тебя, Песков, задание усложняется. Твоя тема будет такой: «Чего я не сделал, чтобы лето получилось интересным». Понятно?

— Угу, — согласился Песков, — только название не слишком литературное.

— Поработай и над названием. Или ты считаешь свою голову неподходящей для такого рода работ?

— Подойдёт, — мирно кивнул Песков и принялся записывать свою личную тему в тетрадь. Народ последовал его примеру, и класс заполнил тот неописуемый звук, который создаёт бумага тихонько кряхтящая под давлением трёх десятков ручек.

— Только помните, для меня важны не столько события, сколько чувства. Умело описанное чувство привлекает читателей. И если бы Носова сумела бы выразить свои чувства на достойном уровне, то её сочинение захотел бы прочитать даже Михалёв.

Михалёв не отреагировал.

— И не надо буквальностей, старайтесь мыслить образно, — добавила Анна Дмитриевна. — А то у меня на практике один ученик, характеризуя Евгения Онегина, написал, что тот был ужасно экономной личностью. А в подтверждение привёл цитату: «Зато читал Адама Смита и был глубокий эконом.»

Лена оторвалась от воспоминаний. А как это — мыслить образно? Может за образами что-то скрывается? Может там зашифрована вся тайна произведения?

Взволнованная, она соскочила со стула и перебежала к книжной полке, где быстро отыскала «Евгения Онегина» малого формата, подаренного ещё бабушке. Она раскрыла наугад и прочла:

— Достаточно, — сказала Лена самой себе и закрыла книгу. Образов перед глазами стояло более чем требовалось. Оставалось понять, что Пушкин спрятал за ними. Льдом он, конечно, назвал Онегина. Ледяной. Холодный. Бесстрастный. В пушкинский год трудно не знать «Евгения Онегина», тем более, что его весной три раза в день читали по первому каналу. Значит, Онегин — лёд. Хотя… постойте-постойте, тщательнее надо изучать отечественных классиков, ведь буквально перед этим значилось «Стихи и проза». А уж стихами мог быть только Ленский, зря он что ли стихи писал. Лена заулыбалась, довольная своими дедуктивными способностями. Следовательно, для Пушкина Ленский представал в образе волны, стихов и льда. Тогда, как Онегину отводилась роль камня, прозы и огня. Стоп! Не надо мыслить буквально. Почему Пушкин назвал Ленского льдом? Ну конечно же! Как она раньше не догадалась! Ленский в детстве прочитал множество романов про мореплавателей. Вот вам и волна! И наверняка он собирался предпринять морскую экспедицию сквозь полярные льды. Почему же он оказался в деревне? Не прошёл медицинскую комиссию! Точно, ведь его всегда рисовали таким худющим. Поэтому он и уехал из Петербурга, не в силах выносить веяние моря, такого близкого и такого недоступного. Но в душе он чувствовал, что его призвание — быть моряком. Это и помогало ему писать стихи. Если подумать, так любой образ можно разложить по полочкам.

Теперь Евгений. Огонь… огонь… огонь… причём тут может быть огонь? А, знаю-знаю. Онегин мечтал стать пожарником! Ну и почему не стал? Что ему помешало? Наверное, происхождение. С благородным происхождением всегда было трудно устроиться на стоящую работу. А не в годы ли его жизни по столице прошла череда пожаров? Может их устраивал сам Евгений? Подожжёт, встанет рядом и смотрит, как разгорается пламя. А в душе пылает точно такой же, только невидимый, огонь несбывшихся желаний. Вокруг народ бегает, тушит. Несётся, к примеру, настоящий пожарник. Из вёдер срываются блестящие блины воды. Онегин смело заступает дорогу. «Дай мне ведро, — просит он горячим шёпотом, — дай, чего тебе стоит.» Судьба не благоволит «лишнему человеку». «Нельзя, барин, крестится пожарник, отскочив на безопасное расстояние, — не положено вам.» А в воде плещутся багряные сполохи пламени, и Онегин, взглянув на них, не сдаётся, не может отступить просто так. «Ну дай, — умоляет он. — Клянусь, никто не узнает.» Но пожарник непреклонен. Он увёртывается от Евгения и в следующие разы опасливо огибает странного барина по широкой дуге. Занимательно пишет Александр Сергеевич. Жаль, Онегина в старших классах проходят, а то есть у Лены почти готовое сочинение с доказательствами.

В старших классах учиться интереснее. У них и темы для размышлений более глубокие. У места на первой парте всё-таки есть свои преимущества. Пока Анна Дмитриевна разъясняла классу суть сочинения, Лена успела подглядеть строчку в её записнушке. Та, конечно, лежала вверх ногами, но Лена умела читать в любом положении. «Десятый класс, — гласила надпись. — Как поссорился Герцен-художник с Герценом-публицистом.» Вот это тема — то, что надо. А как они могли поссориться? Сейчас разберём. Сначала надо выяснить, кто такой публицист? Не критик ли это? А если нет? Неважно, пусть будет критиком, так интереснее. Значит, жил на свете Герцен и было у него раздвоение личности. Когда художником себя считал, когда публицистом, а в остальное время спал. И вот однажды нарисовал Герцен-художник картину. Смотрит — не налюбуется. И слева-то она хороша, и справа не хуже, а если к дальней стеночке отойти, то и вовсе замечательно выглядит. В ознаменование появления на свет шедевра русской живописи побежал Герцен-художник за друзьями, дабы созвать их на славную пирушку, но на улице переключилось у него в голове что-то, и повернул он назад, возвратившись домой Герценом-публицистом. Смотрит — картина стоит. Свежая. Нераскритикованная. Тут же перо в руку и ну статью писать. Сразу нашёл, где недокрашено, где перекошено, где кривовато, а где не отражена актуальность эпохи. Написал и на улицу пошёл. В скверике посидеть, голову от умных мыслей проветрить. А когда последняя умная мысль испарилась, снова стал он художником. Домой вернулся. Картина на месте, а что это у нас там на столе лежит? Поклонники написали? Нет, лучше поклонницы! Махом прочитал и разгневался. «Вот ведь, — думает, — гады, вот ведь козлы. Замысла не увидели, величия не поняли. Да им бы только ругаться! А понять? Понять тонкую душу художника! Понять неординарность его мировоззрения!»

Тут Лена запнулась, запутавшись в труднопроизносимых словах. Она и простыми бы обошлась, но помнила, что художники и публицисты простыми словами не выражаются. Тем временем Герцен-художник порвал статью и кинул клочки бумаги под стол, а потом побежал снова на улицу за водкой. Лена знала, что творческие натуры все свои неприятности заливают водкой. Особенно художники и публицисты. А домой как раз пришёл Герцен-публицист. Где статья? Нету! Куда задевали? Заглянул под стол и завопил в небеса: «Вот она! Горькая доля российского критика. Никаких тебе почестей! Никакого тебе уважения. Не успел написать, а уже нашёлся кто-то, поиздевался. Добро бы только помял, да под стол кинул. Нет же, обязательно надо порвать, да ещё так порвут, что потом и собрать-то невозможно!» И с горя выпил он водку, которую Герцен-художник для себя припас. Выпил и заснул, а тут как раз Герцен-художник проснулся. Смотрит, писем от поклонников нет, от поклонниц тем более, да ещё водку кто-то выпил.