Письмо Виверо - Бэгли Десмонд. Страница 50

— Но мы знаем, что Гатт не таков, — сказал я. — Как Харрис назвал его? Образованный гангстер. Он не похож на глупого воришку, способного расплавить золотые изделия; он знает их антикварную стоимость и знает, как их продать. Харрис уже установил связь между Гаттом и Джеррисоном, а вы сами только сейчас сказали, что Джеррисон может все продать без особых затруднений. Я советую вам забрать отсюда все наши находки и запереть их в самый большой банковский сейф, который только можно найти в Мехико.

— Разумеется, вы правы, — коротко сказал Фаллон. — Я это организую. И нам необходимо поставить в известность мексиканские власти о масштабах сделанных нами здесь открытий.

Сезон подходил к концу. Скоро должны были начаться дожди, и тогда работать на участке раскопок станет невозможно. Я мог смело предположить, что это никак не отразится на моей собственной работе в сеноте — нельзя стать мокрее мокрого, но было очевидно, что если раскопки будут продолжаться в сезон дождей, то участок неизбежно превратится в море грязи, поэтому Фаллон с видимой неохотой решил свернуть работы.

Это означало массовую эвакуацию в Лагерь-Один. Рудетски сильно беспокоился за все то оборудование, которое предстояло вывезти, но Фаллон отнесся к этой проблеме с полной несерьезностью.

— Оставьте его здесь, — сказал он беспечно. — Оно понадобится нам на следующий сезон.

Рудетски излил мне свое негодование.

— На следующий сезон здесь ничего не останется. Эти стервятники чиклерос растащат все подчистую.

— Не стоит из-за этого беспокоиться, — сказал я. — Фаллон может себе позволить купить новое оборудование.

Но бережливый Рудетски не мог с этим смириться и принялся с особой тщательностью упаковывать генераторы и насосы, чтобы укрыть их от непогоды, в надежде, что, возможно, чиклерос и не разграбят лагерь.

— Я зря трачу свое время, — сказал он мрачно, отдав распоряжение заколотить досками окна домиков. — Но черт возьми, я должен что-то сделать!

Так что мы эвакуировали Уашуанок. Большой вертолет прилетел и улетел, забрав с собой людей, которые раскапывали город. Перед тем, как улетать, молодые археологи попрощались с Фаллоном. Они горели энтузиазмом и горячо обещали вернуться на следующий сезон, когда начнутся настоящие раскопки зданий. Фаллон улыбался им с отеческой снисходительностью и помахал на прощание рукой. Но когда он вернулся к своим делам, на его лице появилось выражение странной грусти.

Он не принимал никакого участия в работах по эвакуации и отказался принимать какие-либо решения, поэтому Рудетски начал обращаться с вопросами ко мне. Я делал то, что считал правильным, и никак не мог понять, что случилось с Фаллоном. Он уединился в домике, в котором на полках хранились наши находки, и все свое время посвящал тому, что терпеливо их чистил, делая записи в своем блокноте. Он не позволял, чтобы ему мешали, и отказывался расстаться с драгоценными экспонатами.

— Они отправятся отсюда вместе со мной, — сказал он. — Займитесь остальными вещами и оставьте меня в покое.

Наконец пришло время улетать и нам. Лагерь был свернут до трех-четырех домиков, а то, что осталось, могло уместиться в двух грузовых вертолетах. Я направлялся к домику Фаллона, чтобы доложить ему об этом, когда ко мне в страшной спешке подбежал Рудетски.

— Пойдемте со мной в радиопалатку, — сказал он, переводя дыхание. — В Лагере-Один происходит что-то странное.

Я прошел вместе с ним и выслушал печальную историю. У них произошел пожар, и большой вертолет полностью сгорел.

— Кто-нибудь ранен? — рявкнул Рудетски.

Тоненький голосок, доносящийся с волнообразными перепадами из динамика, сообщил, что никто серьезно не пострадал; все обошлось парой слабых ожогов. Но вертолет был целиком уничтожен.

Рудетски проревел:

— Как, черт возьми, это произошло?

Голос нырнул в безмолвие, а затем появился снова, слегка окрепнув:

— …не знаю… так получилось…

— Просто так получилось, — повторил Рудетски с негодованием.

Я спросил:

— Что происходит с их передатчиком? Похоже, ему не хватает мощности.

— Что с вашим передатчиком? — сказал Рудетски в микрофон. — Прибавь громкость!

— Я слышу вас хорошо и отчетливо, — произнес голос слабо. — Вы плохо меня слышите?

— Ты абсолютно прав, мы слышим тебя плохо, — ответил Рудетски. — Сделай что-нибудь с этим.

Прием стал чуть более уверенным.

— Мы уже отправили всех в Мехико. Нас здесь осталось только трое, но мистер Харрис сказал, что что-то не в порядке с самолетом.

Я почувствовал легкое покалывание в затылке и, нагнувшись вперед через плечо Рудетски, сказал в микрофон:

— Что с ним случилось?

— …не знаю… приземлился… неправильная регистрация… не может вылететь до тех пор, пока… — Прием снова стал слабым, и я с трудом улавливал смысл слов. Внезапно он прекратился совсем, и не стало слышно даже шипения несущей волны. Рудетски покрутил приемник, но больше не смог связаться с Лагерем-Один.

Он повернулся ко мне и сказал:

— Они полностью вышли из эфира.

— Попробуй связаться с Мехико, — сказал я.

Он состроил гримасу.

— Я попробую, но не думаю, что здесь есть какая-то надежда. У этого маленького ящика недостаточно мощности.

Он принялся крутить ручки, а я попробовал осмыслить то, что произошло. Большой транспортный вертолет уничтожен, самолет задержан в Мехико по каким-то загадочным причинам, и Лагерь-Один исчез из эфира. Все это означало только одно — изоляция, что совсем мне не нравилось. Я задумчиво бросил взгляд в сторону ангара на другом конце поляны, где Ридер, как обычно, наводил глянец на свою машину. По крайней мере, у нас остался еще один вертолет.

Рудетски наконец поднялся на ноги.

— Ничего не поделаешь, — сказал он и посмотрел на свои часы. — Это был последний сеанс связи с Лагерем-Один на сегодняшний день. Если они починят свой передатчик, то снова выйдут в эфир завтра в восемь часов утра, как обычно. До тех пор мы ничего не можем сделать.

Он не казался чрезмерно взволнованным, но он не знал того, что знал я. Он не знал про Джека Гатта. Я сказал:

— Хорошо, подождем до завтра. Я доложу Фаллону о том, что произошло.

Это оказалось сделать гораздо труднее, чем я предполагал. Он был полностью погружен в свою работу. Склонившись над золотой тарелкой, он пытался датировать ее, произнося себе под нос заклятия из чисел майя. Я попробовал рассказать ему про то, что случилось, но он прервал меня раздраженно.

— Меня это совершенно не беспокоит. Завтра они выйдут в эфир и все объяснят. Теперь уходите и больше не отвлекайте меня от работы.

Так что мне пришлось уйти и погрузиться в собственные размышления. Я подумал о том, чтобы рассказать все Халстеду, но вспомнив последние слова Пата Харриса, изменил решение; я ничего не сказал и Кэтрин, поскольку не хотел ее путать, и также не хотел, чтобы ока передала что-нибудь своему мужу. Наконец я пошел повидаться с Ридером.

— Твой вертолет готов к работе? — спросил я.

Ридер посмотрел на меня удивленно и немного обиженно.

— Он всегда готов, — ответил он коротко.

— Он может понадобиться нам завтра, — сказал я. — Будь готов к раннему старту.

Этой ночью у нас произошел пожар в радиопалатке!

Я проснулся, услышав отдаленные крики, а затем топот ботинок по твердой земле, когда кто-то поблизости выскочил из домика. Я поднялся в кровати, чтобы посмотреть, что случилось, и, подойдя к палатке, застал там Рудетски, борющегося с остатками пламени. Я понюхал воздух.

— Ты хранишь здесь бензин?

— Нет! — прохрипел он. — У нас были гости. Пара этих проклятых чиклерос копались здесь, пока мы их не спугнули. — Он посмотрел на покореженные остатки передатчика. — Но за каким дьяволом им понадобилось это делать?

Я мог ему сказать, но не стал. К изоляции нужно было добавить кое-что еще.