Фабрика грез - Бэгшоу Луиза. Страница 36

— Черт побери! Да что ты о себе воображаешь? — грубо спросила Роксана, не веря своим ушам.

Сэм Кендрик — просто один из толпы самцов, окружающих ее. Ну и что? Неужели он думает, будто она намерена спустить ему грубость только из-за того, что у него еще сохранились остатки мужского достоинства? Никто не говорил, не смел говорить с ней так. И никогда не посмеет.

— Я возглавляю «Сэм Кендрик интернэшнл», Роксана.

И если ты хочешь, чтобы мы продолжали тебя представлять, заткнись и послушай.

Она рассмеялась. Невероятно!

— Боже мой! Неужели ты думаешь, что твое агентство — единственное в городе?

Кендрик медленно оглядел ее.

— Нет, не единственное. Но единственное, которое имеет дело со сценарием «Увидеть свет».

Повисло молчание.

— Меня уже назначили на роль, — произнесла она с триумфом.

Сэм слегка наклонился к ней, с приятной, но очень деловой улыбкой, в которой не заподозрил бы подвоха даже самый наблюдательный человек. Когда он оказался от нее так близко, что мог ощутить аромат корицы в ее дыхании, то тихо сказал:

— А я могу сделать так, что тебя снимут с роли. За десять секунд. Всего пять слов Тому Голдману.

— Ты не сделаешь этого, — сказала Роксана, продолжая смотреть на него в упор.

Даже на дюйм не отстранилась, восхищенно подумал Сэм. Очень хорошо.

Человека менее опытного она бы провела. Но Сэм слишком давно в игре, и он заметил легкую дрожь, охватившую ее, и на секунду сбившееся дыхание. Он понял, какой ужас обуял Роксану от его угрозы.

Так же тихо он сказал:

— Увидишь.

Она ничего не ответила.

— Все эти фокусы с прессой, — сказал Сэм, — мне не понравились. Но черт с ними. Когда ты узнаешь меня немного лучше, то осознаешь: силой от меня ничего не добьешься.

Она метнула на него острый взгляд, а он снисходительно и понимающе улыбнулся:

— Ты думаешь, я не понял? Да ладно, детка. Мне сорок пять. Я начал заниматься своим делом, еще когда тебя на свете не было. И твои остроумные игры здесь не пройдут.

Что за дурацкий пресс-релиз ты распространила? Про то, что тебя назначили на роль? Ты поставила в трудное положение «Артемис» и меня. Запомни, если когда-нибудь, еще хоть раз, ты совершишь что-нибудь подобное, это будет последний твой фильм. Понятно?

Роксана почувствовала себя невероятно униженной. Не глядя на Сэма Кендрика, она кивнула:

— Ладно.

Ее ответ возбудил его. Она слишком хороша, чтобы препираться с ней, вместо того чтобы трахаться. Невольно его плоть напряглась. Ему надо поскорее отойти от нее, чтобы не произошел конфуз на его же собственном проклятом приеме.

— Я уверен, ты заставишь нас всех гордиться фильмом, Роксана. До встречи, — сказал он более спокойно и медленно пошел в сторону гостиной.

Оставшись одна — а она видела, что ее прирученные воздыхатели только и ждали момента, когда смогут к ней вернуться, — Роксана Феликс смотрела вслед уходящему Сэму Кендрику.

Боже, как смешно. Она ощутила внезапное волнение.

Чувство, которого она не испытывала уже много лет. Желание. Но с какой стати? Только потому, что Кендрик не пресмыкается перед ней, как все остальные? Или потому, что он кажется сильным, необузданным человеком? Настоящим мужчиной? От него веяло властностью. Сэм — лев, а Дэвид — просто павлин. Роксана достаточно давно работала в своей сфере, чтобы понимать разницу. Дело не только в деньгах. Она могла накрутить на свой наманикюренный пальчик богача Говарда Торна. Но здесь другое дело. Она учуяла власть мужчины.

Толпа обожателей снова сомкнулась вокруг нее. Но Роксана кипела от злости, пережитое унижение почти парализовало ее. Она не будет терпеть такое. Сэм Кендрик только что оскорбил ее. И Сэм Кендрик за это заплатит.

Оставалось десять минут до начала обеда. Том Голдман пробивался сквозь толпу, и кровь пульсировала в такт платиновым «Патек Филипп». Изабель всегда вовремя подает сигнал к ужину. А ему хотелось поговорить с Элеонор наедине. До того как они рассядутся. Он знал, потом у них не будет такой возможности. Изабель позаботилась собрать всех, занятых в проекте «Мэйсон — Флореску», за одним столом, и он, Том, глава студии, должен представить людей друг другу и направлять чертовски скучный и пустой застольный разговор.

Мимо него проходили мужчины в смокингах, женщины в бархатных платьях, в шелках. Режиссеры, агенты, актеры.

Блондины, рыжие, брюнеты. Длинноволосые, коротко стриженные, лысые. И казалось, почти все хотят пообщаться именно с ним. Голдман улыбался, бормотал что-то невпопад. Не меньше двух десятков раз повторил «Рад вас видеть» и «Позвоните мне завтра на работу». При этом он продолжал шагать, острым взглядом впиваясь в толпу, отыскивая Элеонор. Он должен с ней поговорить. Он не знает, почему и о чем, но должен. Хотя бы о том, что он постоянно думает о ней в последнее время. И о Джордан. Или… да о чем угодно.

Обо всем. Может, это неразумно. Но он должен с ней поговорить, даже если сейчас понятия не имеет о чем.

— Том.

— Слушайте, я сейчас не могу, — резко ответил Голдман, оборачиваясь посмотреть, кто дергает его за рукав. Он остановился и чуть не подпрыгнул. — Элеонор!

— Ну что ж, не важно. Поймаю тебя позже.

— Нет, нет, погоди. — Он нервничал. Ему сорок пять, перед ним женщина, с которой последние полтора десятка лет он работает бок о бок. Почему он нервничает? Черт побери! Он провел рукой по редеющим волосам. — Я искал тебя.

— Ты же хотел мне что-то сказать, да? — спросила Элеонор, чувствуя, как сильно начинает биться сердце. — Я думала, мы можем прогуляться по саду и поговорить.

Прочь с этого приема! Прочь от всех этих людей! «Очень хорошо, — подумал Голдман. — Я ведь проворачивал дела в десятки миллионов долларов. Я справлюсь и с этим».

— Ну конечно. Пошли.

И он стал спускаться за Элеонор по алебастровым ступенькам дома Кендриков. На долю секунды в голове возникла ироничная мысль. Том Голдман, плейбой, мужчина, поимевший миллион женщин, и все они хорошенькие, но на одно лицо — разве что кроме Джордан, которая лучше остальных и поэтому стала его женой. Никогда у него не возникало проблем с девицами, с тех пор как в двадцать пять лет он пришел работать на «Артемис», сразу после Йеля.

Ему положили сорок семь тысяч в год, это было в семидесятые. Если он не оставил позади себя вереницу разбитых сердец, то уж наверняка разочаровал брошенных звездочек, студенток. Женщины всегда переживали из-за него, но никак не наоборот.

Они вместе пошли по дорожке, которая вела к ближайшему гроту, молча вдыхая ароматный воздух, оставляя за спиной смех и гомон вечеринки. Голдман понимал: Элеонор — единственная женщина, которая не станет спрашивать, куда они идут. Она знала сад Кендриков так же хорошо, как и он, поскольку работала в руководстве больше десяти лет.

Они свернули с дорожки прямо в маленький, отделанный мрамором уединенный уголок с отполированной дубовой скамейкой и статуей, изображающей вставшего на дыбы единорога. Стоило им войти, как до них донесся голос Джордан. Она звала:

— Том! Том!

Голос ее звучал отчетливо. Том ощутил неловкость оттого, что и Элеонор слышала ее голос. Ошибиться было нельзя. Элеонор слышала его жену, и они оба понимали, что и он слышал.

Ему следовало извиниться. Пойти к Джордан. Привести ее сюда. Следовало бы.

— Элеонор, нам надо поговорить.

— Да, ты говорил. — Она произнесла это без тени насмешки, а напротив, с едва уловимой благодарностью.

Том посмотрел на нее. В первый раз по-настоящему с тех пор, как появился на приеме. Боже, она выглядела потрясающе! Элегантная, как всегда. Высший класс. Но сегодня в ней было что-то более мягкое и притягательное.

Эти крошечные бутончики роз. Она словно Золушка на балу.

Умные синие глаза сверкали даже в темноте, а сметанно-белые груди, приподнятые лифчиком, возвышались над вырезом платья. Тоненькие морщинки вокруг рта притягивали его взгляд. Элизабет забрала волосы наверх, и хотя она никогда не пыталась скрыть несколько седых прядок, появившихся в светлых волосах, его это никак не беспокоило.