Славянские сказки - Геркан Инга Константиновна. Страница 21

Шагала она, шагала и подошла к мостику. Но не стала с ним здороваться и ничего ему не сказала. А когда мостик попросил перевернуть его другим боком, потому что с этого уж очень его потоптали, она ответила:

— Больно нужно мне с тобой возиться!

Пришла к тому месту, где собачка лежала. Попросила собачка ее почистить и обещала отслужить. Но белоручка ответила, что до такой вшивой дряни не дотронется. На грушу и не взглянула. Бычка, только завидела, подальше обошла. Пришла к печи. Печь и на этот раз жарким огнем горела. Стала она просить девицу, чтобы та, ради бога, не дала ей сгореть: я, мол, тебе отслужу. Но девица притворилась глухонемой Наконец пришла в лесок, к той самой избушке. Вошла в дом, видит: Баба-яга за столом сидит.

— Дай бог счастья, хозяйка! — поздоровалась.

— Дай бог и тебе счастья, девица! — ответила Баба-яга. — Куда путь держишь?

— К тебе пришла. Возьми меня на службу.

— Отчего же не взять? Будешь у меня одиннадцать комнат подметать. Только вон в ту, двенадцатую, смотри, не заглядывай, а не то тебе не сдобровать.

— Ладно, ладно, хозяйка. Уж как-нибудь сделаю.

И с этими словами расположилась, как дома.

Подметала она, подметала одиннадцать комнат и все никак не могла дождаться, когда же Баба-яга из дому уйдет. Вот раз та пошла в костел. Мачехина дочь — шмыг! — прямо в двенадцатую комнату. Как увидела золото, бросилась к кадке и вся, как есть, в него окунулась, чтобы можно было и из волос, и из платья потом его выжать. Да вся мокрая давай бог ноги!

Вернулась Баба-яга, видит: золото по всем комнатам разлито и разбрызгано.

— Ну, погоди же, негодная! — закричала. — Покажу я тебе, как в запретную комнату входить!

Схватила гребешки, на ноги железные сапоги надела, в которых что ни шаг, то миля позади остается.

Прибежала девица к печи, — печь весь огонь на нее и выкинула, так что добрая половина золота растопилась. Добежала до бычка, а он стал ее бодать и становиться ей поперек дороги. Догнала тут ее Баба-яга и содрала с нее все золото гребешками. Потом отпустила, а золото собрала. Пока собирала, девица успела до груши добежать. Груша повалилась на нее и придавила её ветвями, так что она выбраться из-под нее не могла. Баба-яга опять ее настигла и содрала с нее почти всю одежду. Но не легче девице стало, когда она ее отпустила: выбежала на дорогу собачка и давай ее кусать. Тут опять примчалась Баба-яга и стала ее скрести; последние лохмотья содрала. Когда же мачехина дочь, наконец, на мостик вбежала, тот под ней перевернулся, и она очутилась в воде. А Баба-яга еще и в воде поскребла ее — на смех.

Горько плача, вылезла мачехина дочь из воды и, вся ободранная, поплелась дальше, еле ноги волоча. Как к дому стала подходить, петух запел у них на насесте:

К матери идти она побоялась. Пошла к колодцу и там стала причитать:

— Ах, я бедная, несчастная! Вот что выслужила, вот в какую беду попала! Как мне теперь людям на глаза показаться?

Мать услыхала ее голос, но о несчастье она и не думала. Прибежала радостная.

— Ах, дочка моя милая, уже вернулась? Что же ты прячешься? Ну, показывай, что выслужила?

А на той ничего нет: вся как есть голая, в чем мать родила.

— Так-таки ничего и не выслужила? Да лучше б тебя громом убило там! Где ж это ты шаталась, негодница!

И принялась ругать ее так, что люди стали выбегать из ворот — спрашивать, что случилось. С тех пор мачеха свою родную дочь невзлюбила: ну кто такую ободранную замуж возьмет?

А на нашей золотой девушке женился молодой пан. Пришел к отцу и взял ее замуж. И было ей не житье, а масленица!

Оленёнок

Жил-был один бедный лесник, второй раз женатый. От первой жены осталось у него двое детей: девочка да мальчик. Звали их Ева и Янко. Житья не было бедняжкам от злой мачехи. Никогда им ласкового слова не скажет, никогда не улыбнется, все только бранит и каждый божий день бьет да колотит.

В то время людям очень трудно жилось, а особенно семье лесника, самой бедной; у них иной раз по три дня куска хлеба в доме не было.

Однажды утром лесник спрашивает:

— Жена, чем же мы детей накормим?

— Да что ты спрашиваешь, — ответила та. — Ступай в лес; авось там чего-нибудь найдешь.

Пошел он в лес, ходил, искал до самой темноты, но, кроме одной птички, так ничего и не убил.

— Вот, — сказал он жене, — изжарь нам эту птичку.

Та изжарила, но каждому досталось только облизнуться.

На другой день опять спрашивает лесник:

— Господи, господи! Что же мы есть будем?

А жена опять:

— Чем господу-богу плакаться, лучше пошел бы да чего-нибудь достать постарался.

Пошел он опять в лес, туда-сюда мечется. И посчастливилось ему застрелить зайца! Обрадовался лесник, отнес его жене и велел зажарить на ужин.

На третье утро, еще не рассвело как следует, опять лесник говорит:

— Ах жена, жена, что ж мы есть будем?

А она ему:

— Теперь, — говорит, — знаешь что, муженек? Зарежем твоих противных ребят!

Черт выдумал, дьявол согласился.

— Ладно, — сказал лесник. — Только давай друг другу семь раз поклянемся, что никогда никому об этом не скажем.

Поклялись они семь раз, потом уговорились сперва погубить мальчика, а за ним девочку. Пока старшие друг с другом об этом толковали, Янко на печке крепко спал. Но Ева уже успела проснуться и все слышала. Бедняжка задрожала всем телом, пак осиновый лист, но все-таки не струсила.

Как только наступило утро и все встали, злая мачеха и говорит:

— Дети, ступайте в лес, наберите сухого хвороста. Будем жаркое жарить.

Ева и Янко собрались и пошли. Сталя они хворост собирать, сестрица и говорит братцу:

— Знаешь, Янко, для чего мы хворост собираем?

— Да чтобы жарить?

— Ну да, жарить. А кого? Тебя!

И рассказала ему, как отец с мачехой сговаривались их обоих зарезать.

— Но ты не бойся, — говорит. — Как придем домой, стану я мачеху просить, чтоб она меня причесала. А ты вбеги в комнату и схвати мою ленту. Я за тобой, и вместе убежим.

Сложили они хворост на дворе, и мачеха похвалила их за то, что они так много притащили. Тогда Ева попросила мачеху, чтобы та ее причесала.

— Ладно, согласилась мачеха, — ладно. Только пойди поставь еще воду в том большом горшке.

Ева поставила воду, потом сбегала на чердак, где у ней были спрятаны две груши, взяла их и вернулась к мачехе. На столе блестел острый, как бритва, нож. Мачеха расплела ей косы, ленту рядом положила и начала причесывать. Тут прибежал Янко, схватил ленту и — шасть в дверь! Ева за ним, крича:

— Отдай мою ленту, отдай мою ленту!

Мачеха подождала-подождала, — что-то разговору их не слышно. Вышла за ними во двор и видит: они уже далеко. Бегут со всех ног, подбегают к лесу. Тут она догадалась, в чем дело, страшно обозлилась и злобно закричала:

— Дай вам бог в того превратиться, из чьего следа напьетесь!

Бежали брат с сестрой по горам, по долам, куда глаза глядят. А солнце сильно припекало, и Янка стала мучить жажда. Увидели они медвежий след с дождевой водой.

— Ева, сестричка, мне так пить хочется!

— Ах, не пей, не пей, милый. Ведь это медвежий след: медвежонком станешь. На вот, съешь лучше грушу; авось, жажда мучить перестанет.

Янко съел грушу и утолил жажду. Пошли они дальше. Долго ли, коротко ли, подходят к волчьему следу. Янка еще больше жажда мучит.

— Ева, сестричка, как мне пить хочется! Я напьюсь из этой лужицы…

— Ах, нет, не пей, не пей, милый. Ведь это волчий след: станешь волчонком. На вот, съешь лучше грушу; авось пройдет жажда.