Зима от начала до конца (сборник) - Белсвик Руне. Страница 8
– Возмутительно! Забирать уток! Да как он мог, этот Пронырсен… Бедная утиная сиротка!
– Кля! – сказал утёнок.
– Икает, – подметила Октава. – У него язык от голода отнимается, и едва ли не первое, что он слышит в жизни, это что тут забирают уток.
– А теперь он ещё потребует плату за воду из реки, – вздохнул Сдобсен.
– Что за чушь! – возмутилась Октава. – У Пронырсена язык без костей. Больно много чести – слушать его болтовню. Короче, нам надо очень быстро сделать пудинг!
И работа закипела. Простодурсен сидел на кровати и нянчил малыша, а Октава со Сдобсеном в четыре руки мешали пудинг.
– Кля! – напомнил о себе утёнок. – Кля, кля!
– Ты мой хороший, – погладил его Простодурсен. – Сейчас будет тебе пудинг, и вообще.
Встреча за столом Простодурсена
У пудинга оказался волшебный вкус зимы, черники и голубики, клюквы и брюквы, рябины и можжевельника, кудыки и понарошки, еловой смолы и сосновых иголок, желудей и солнца, грибов и песен, и он благородно и красиво дрожал на блюде, блюдечках и ложках. Октава и Сдобсен сели за стол вместе с Простодурсеном и утёнком, которому разрешили ходить по столу и есть пудинг прямо с блюда или приглянувшейся ему ложки. Его не отругали, даже когда он, споткнувшись, рухнул в блюдо с пудингом и весь в нём извозился. Он ведь только родился и он такой милый, ему пока полагаются лишь улыбки, добрый смех и ласковушки.
А между тем было всё ещё начало дня, и Простодурсен сказал, что, когда они наедятся, надо будет сходить к Ковригсену.
– Кля, – сказал утёнок и отщипнул ещё кусочек пудинга.
Он забрался на блюдо и теперь качался на кромке, ловя равновесие.
– Осторожнее, – предупредил Простодурсен и подвинул свою тарелку под край блюда, чтобы утёнок не ушибся, если свалится.
– То-то Ковригсен обомлеет, – сказал мечтательно Простодурсен, – или перепугается, или одуреет, или как это лучше сказать? – не знаю, в общем, – когда мы заявимся к нему с живым утёнком. Только бы Пронырсен нас не выследил.
– Ерунда. Не бойся этого живоглота, – подбодрила Октава.
– Но я уже боюсь, – отозвался Простодурсен.
Сдобсен не сказал ничего. Рот у него всё время был занят пудингом. Он только водил глазами, следя за перемещениями утёнка, и подкладывал себе пудинга.
– А вот канава твоя, – спросила Октава. – Какие у тебя на неё виды?
– Придёт и её время, – ответил Простодурсен. – Вдруг выяснится, что срочно нужна канава, а она вот она, уже готова.
– Что же ты не прокопал её до реки? – сказала Октава. – Был бы бассейн. Тогда малыш мог бы плавать и резвиться прямо в саду, у тебя на глазах.
– Вот видишь, – оживился Простодурсен. – Мне уже очень нужна моя канава!
Прежде чем идти к Ковригсену, Простодурсен решил сводить утёнка к реке. Он повязал ему на шею голубой платок, а себе в карман сунул белый бульк. Сейчас этот малявка услышит первый в своей жизни «бульк». Простодурсен так радовался этой мысли, что ему сделалось щекотно от коленок до пяток.
– Смотри, – сказал он утёнку. – Вот течёт наша река. Она спускается с гор и течёт далеко к большим рыбам. А вон ту канаву на горе мы переделаем в бассейн-утюшатник, чтобы ты мог учиться плавать. А теперь смотри во все глаза – я тебе покажу такое, чего ты никогда не видел.
Река спокойно и красиво текла мимо. В прозрачной воде ясно были видны камни на дне. Их накидал туда Простодурсен. Это были горы камней. Многие тысячи, наверно. И вот он достал из кармана белый бульк. И красивой дугой запустил его в воду.
«Буль-бульк», – сказала река.
– Видел?! – вскрикнул Простодурсен.
– Кля! – ответил утёнок.
И тут случилась престранная вещь. Река внезапно изменила цвет. Она стала коричневая. И теперь уже никакого дна видно не было.
– Сюда! – закричал Простодурсен.
Октава и Сдобсен стояли под яблоней. Услышав крик, они бегом спустились на берег и увидели мутную грязь.
– Волки-ёлки-перепёлки! – выругалась Октава. – Откуда эта пакость?
– Вдруг это Пронырсен? – сказал Простодурсен. – Наверно, он уже приступил к своей серьёзной перестройке.
Они взглянули на дорогу, в конце которой стоял дом Пронырсена. Дома, правда, не было видно. На полпути к нему зеленел еловый лес и загораживал дом. А вода в реке портилась и портилась. Она была уже чёрная, как болотная жижа.
Простодурсен чувствовал, как чернота воды заползает к нему внутрь и расползается там, задвигая в стороны всё светлое и хорошее. Он испугался, но вместо того, чтобы сказать об этом вслух, принялся успокаивать утёнка, который ничуть не казался встревоженным.
– Ничего, – сказал Простодурсен. – Всё пройдёт. Немного подожди, и дно снова появится.
– Кля! – отозвался утёнок.
Что внутри, что снаружи он был в пудинге по самый нос и уже гораздо твёрже держался на ногах. Простодурсен спустил его на траву. Возможно, утёнок хочет походить. Тот и правда хотел.
Когда они подошли к пекарне Ковригсена, утёнок шёл уже так уверенно, что они вполне могли гордиться им.
Ковригсен сидел в одиночестве за столиком рядом с прилавком. Маленькая жёлтая лампа раскачивалась под потолком, лишь изредка освещая сидящего.
– Добрейший денёк, добрейший денёк! – защебетала Октава.
– Предположим, – ответил Ковригсен.
– Как торговля? – спросил Сдобсен.
– У меня сегодня был лишь один покупатель – Пронырсен. Он, как всегда, взял чёрствый хлеб и не стал за него платить.
– Тебе пора отказаться от этого невыгодного чёрствого хлеба, – сказал Сдобсен.
– Но мы пришли, ля-ля, пришли! – запела Октава. – И будем коврижку и сок на всех!
– А дверь что не закрыли? – спросил Ковригсен.
Снаружи было холодно, а Сдобсен, Октава и Простодурсен уже грелись внутри.
– Ну просто ещё не все вошли, – ответила Октава.
– С вами ещё кто-то? – спросил Ковригсен.
Настроение его поднималось на глазах. И он встал, чтобы обслужить гостей. Он стоял и смотрел на дверь. Смотрел, смотрел – и вдруг через порог перевалился внутрь малыш, которого он никогда раньше не видел. Кроха с голубым платком на шее.
– Кля! – сказал малыш.
– Это кто? – спросил Ковригсен.
– Как кто? – изумилась Октава. – Ты с ним вчера знакомился.
– Я с ним знакомился?
– Да. Он сидел в своём яйце.
– Не может быть… Он уже вышел?!
– Уже вышел, уже съел свой первый пудинг, а теперь хочет попробовать коврижку в черничном соке, – сказала Октава.
– Ну и ну… – только и сказал Ковригсен. – Ну и ну… – только и повторил он.
– Кля, – включился в разговор утёнок.
– И тебе кря-кря! – ответил Ковригсен.
Простодурсен ничего не говорил. Он стоял, окутанный вкусным хлебным запахом, вдыхал его и старался забыть ужасный цвет реки. Если забыть его начисто, то и река, быть может, станет такой же чистой и красивой, как раньше, надеялся он.
Они сидели и с хрустом грызли коврижку. Её вкуснота медленно размазывалась по горлу и опускалась внутрь. Утёнок коврижку, конечно же, не грыз. Он её полоскал в соке.
И тогда Сдобсен рассказал про реку. Что она стала грязная и наводит тоску. Если называть вещи своими именами, то она стала похожа на болото.
– Это ведь не навоз и не птичий помёт? – уточнил Ковригсен.
– Непонятно, – ответил Сдобсен. – Но вид отвратительный.