Гэсэр.Бурятский народный эпос(перепечатано с издания 1968 года) - Автор неизвестен. Страница 26

Всадник на кроваво-рыжем коне

Вот однажды, когда в тумане

Просыпалась земная ширь,

В золотящейся утренней рани

Встал Гэсэр, сказал богатырь:

«Мне баранье мясо и бычье

Опротивело, не по нраву.

Я хочу таежной добычи,

На Алтае начнем облаву».

На Бэльгэне Гэсэр поскакал

По великим просторам Алтая,

То мелькая средь голых скал,

То в лесные чащобы вступая.

Без ночевки-дневки три дня

И три ночи он гнал коня.

Но с кургана ли, с горной ли вышки,

Даже из носу черной мышки

Он и капельки крови не пролил,

Кто же эти края обездолил?

«Думал я, что алтайские горы,

Что великие эти просторы

Изобильны зверями с клыками,

Что я встречу сохатых с рогами,

Оказалось, — ни робкого зверя

И ни хищного нет и в помине!» —

Так сказал он, глазам не веря

И ругаясь в таежной долине.

Он взобрался на горный отрог,

Удержаться от крика не мог:

Там, где дол цветами разубран,

Он увидел красавца изюбра!

Глухоманью, в безмолвии диком

За изюбром помчался он с гиком,

Но заметил: наперерез,

Там, где гуще листвы навес,

Скачет всадник в булатной броне

На кроваво-рыжем коне.

Красным солнцем лик обожгло,

Рдеет киноварью седло,

Косы черные — в целую сажень.

Сразу видно: всадник отважен!

На Гэсэра не глядя, стрелок

Из колчана стрелу извлек,

И, прицелясь, метнул ее

Из бухарского лука богатого,

И пронзил изюбра рогатого.

Повезло удалому стрелку!

Он добычу схватил на скаку

И, Гэсэра не замечая,

Ускакал по лесной стороне

На кроваво-рыжем коне.

Рассердился Гэсэр, и слез

Он с гнедого и сдвинул брови:

«Эта наглость и дерзость мне внове.

Мне он выскочил наперерез

И, добычу мою отняв,

Ускакал от меня стремглав!

Разве женщина я, чтоб и впредь

Оскорбленья такие терпеть?»

Так воскликнул, и в грозный пляс

Он пустился, гневом объятый.

Он зубами скрипел, разозлясь,—

Были зубы его как лопаты!

На гнедого он сел опять,

Поскакал, но не мог догнать

Неизвестного верхового

На кроваво-рыжем коне,

И не слышал на крик никакого

Он ответа в лесной тишине,

Хоть кричал он криком то властным,

То пронзительным, то громогласным

Догони такого, поймай!

Взял он в рот красный камень задай,

Искрошил сорока зубами,

Бросил крошево на небосвод

И развеял за облаками.

И разверзлось сто непогод,

И жара упала такая,

Что замолкла река, высыхая,

Закипел лошадиный навоз.

«Экий сильный нагрянул мороз!

Я замерзну в чужой стороне!» —

Крикнул всадник на рыжем коне.

А потом поплотней натянул

Малахай из лисьего меха,

И, привстав на коне, запахнул

Он доху из волчьего меха,

И умчался за перевал,—

Белый иней его покрывал.

Тут-то понял Гэсэр, что жара

Не страшна незнакомому мужу,

И он вызвал ужасную стужу,—

Холодов настала пора.

Налетела такая пурга,

Что ломались бычьи рога,

У лисиц отрывались хвосты,

Каменели под снегом кусты.

«Ах, какое жаркое лето! —

Крикнул всадник, который скакал

На коне кровавого цвета.—

Задыхаюсь от зноя в меху!»

Сбросил шапку, скинул доху

И надел из шелка рубашку,

Да притом еще нараспашку,—

Мол, пылает земля горячо!

Палку-жердочку из сандала,

Ту, что чарами обладала,

На свое поставил плечо,

Поскакал, да при этом еще

Расстегнул на скаку воротник,—

Мол, к жаре такой не привык!

Не успели три горсточки сора

Средь земного сгореть простора —

Вкруг земли молодой, необъятной

Проскакал Гэсэр троекратно.

Не успели сгореть в этом мире

Сора-мусора горстки четыре

Обозленный Абай-Гэсэр

Быстро круг проделал четвертый

Вкруг земли, широко простертой,

А догнать верхового не мог.

Он от ярости изнемог,

По бедру ударил Бэльгэна.

Вздрогнул конь и взвился мгновенно

Между небом и юной землей.

Поскакал Гэсэр удалой

Там, где южные дебри-чащобы,

Там, где северные сугробы,

По вершинам гор белоглавым,

По степным сгорающим травам,

По верхушкам скрипучих дерев,

По опушкам дремучих боров.

Вот раскинулось Желтое море —

Он примчался к бурливой волне,

Вдруг низринулся в Желтое море

Ловкий всадник на рыжем коне

И сокрылся в его глубине,

Лишь клубилась желтая пена.

Как тут быть? И Гэсэр торопливо

Соскочил с коня, и Бэльгэна

Он к боярышнику привязал,

Что у моря темнел сиротливо.

Он к луке седла привязал

Богатырское вооруженье,

Он приподнял морское теченье,

Подперев его черным копьем,

Рукава засучил потом,

Две полы заткнул за кушак,

И вошел он в Желтое море,

Опустился на дно смельчак.

Оказалось: в морском просторе,

Как на суше, есть горы и долы,

Буйной зелени гомон веселый,—

Светом солнечным осиянно

Государство Уса-Лусана!

А дворец подводного хана

Достигал поднебесья морского,

Северян озаряла стена,

Что была из злата литого,

А кочевий южных страна

Освещалась южной стеною,—

Серебра ее белизною.

Вот Гэсэр подошел поближе.

Пред глазами кроваво-рыжий

Конь мелькнул, а всадник-наглец

Спрыгнул наземь, вбежал во дворец.

Но пустил Гэсэр-чародей

Десять чар по ладони своей,

Он по пальцам своим пустил

Двадцать мудрых волшебных сил,

Словно войлок, он завернул

Землю хана Лусана с окраин,

Хан и глазом еще не моргнул,

А Гэсэр широко шагнул

И во двор вступил как хозяин.

Возле коновязи, чье пестро

Разукрашено серебро,

Конь стоял, привязанный к ней

Крепким поводом, шелковым, алым,—

Этот конь был крови красней,

Он косился глазом усталым.

Ни соринки не оставляя,

Через белый мрамор Хангая,

Славный воин перешагнул,

Он жемчужную дверь толкнул

И вошел величаво, сурово

Во дворец властелина морского.

Из-за двух завес-покрывал

Двух людей разговор услыхал.

Приоткрыл он полог слегка:

За столом сидел человек

С бородою белой как снег.

Укоряла того старика,

То сердясь, то горько рыдая,

Смуглоликая дочь молодая:

Оказался девушкой всадник,

Что скакал на рыжем коне

По алтайской лесной стороне!

Говорила: «Родившись на свет,

Я ни разу, с младенческих лет,

Не знавала, что значит испуг,

А теперь испугалась я вдруг.

То не вы ли, день изо дня,

Мой отец, убеждали меня:

Нет на свете коня такого,

Чтоб догнал моего коня,

Нет ни пешего, ни верхового

На надводной тверди земной,

Что сравнялся бы силой со мной?!

Видно, речь-то была пустая!

Я охотилась в чащах Алтая,

Убивала сильных зверей,

И щадила тех, кто слабей,

И увидела удальца.

Он, хотя некрасив с лица,

Был могуч, и статен, и строен.

Если сзади посмотришь — воин

Возвышается, как утес,

А посмотришь на рот и нос —

В этом всаднике молодом

Различишь человека с трудом.

Чтоб в горах испытать его мощь,

Я три дня из чащоб и рощ

Всех зверей от него гнала,

Даже из носу мышки черной

Кровь пролить ему не дала.

Удивлялся охотник упорный:

„То великих небес колдовство

Или матерь-земля никого

Мне не хочет отдать — ни сохатых,

Ни лисиц, ни медведей косматых?“

Он от злости был сам не свой.

Так скакали мы целые сутки

И внезапно в тайге вековой,

В самом пестром ее промежутке,

Там, где дол цветами разубран,—

Показались рога изюбра.

Не успел прискакать стрелок —

Я изюбра стрелой пронзила,

Он стрелы еще не извлек —

На коня я добычу взвалила.

Властной силою колдовской

Вызвал всадник неслыханный зной,

А меня он догнать не мог.

Он заклятие произнес —

Он неслыханный вызвал мороз,

А меня он поймать не мог.

Но уже его конь гнедой,

Четырех не жалея ног,

За моею дышал спиной,—

Я спаслась от него едва,

Я с трудом прискакала домой!»

Услыхав такие слова,

Удивился владыка морской,

И Зерцало Судеб он взял,

Посмотрел в него и сказал:

«На великой тверди надводной,

Твердо знаю, до этого дня

Не имелось такого коня,

Чтоб сравнялся с твоим конем

Цвета крови и багреца.

На великой тверди надводной

Не имелось еще храбреца,

Чья с твоей сравнялась бы сила.

Но иная пора наступила,—

На великой тверди надводной

Появился Бухэ-Бэлигтэ,

Хан-Хурмаса сын благородный!

Вспоминается старина —

Стародавние времена.

Был устроен большой тайлаган.

Властелин Эсэге-Малан

И хозяин Хангая Баян

Там подарками тороватыми

Обменялись и стали сватами.

И на празднестве том счастливом

Вслед за ними я и Хурмас

Обменялись ножом и огнивом,

Сочетали детей в добрый час.

У кого широкие плечи,

Тот добудет себе одеянье,

У кого правдивые речи,

Тот добудет себе пропитанье.

Храбрецам не к лицу обман,

Мы сильны благими поступками.

Как закончился тайлаган,

Обменялись мы — с ханом хан —

Серебром покрытыми трубками,

Да и выкурили с Хурмасом,

Да одним насытились мясом,—

С одного его съели вертела:

Сердце сердце верное встретило.

С колыбели мальчик — мужчина,

С детских лет девчонка — жена.

Ты с Бухэ-Бэлигтэ воедино

Сочеталась в те времена:

Так советовал сделать Заян —

Созидатель жизни земной.

Родилась ты с такою судьбою —

Стать Бухэ-Бэлигтэ женой.

Это он скакал за тобою,

Это он спустился с высот,

Чтоб над всеми воссесть владыками,

Чтоб спасти человеческий род

Светлой мыслью, делами великими

От болезней, печалей, невзгод.

Твой скакун бежал, несомненно,

От его гнедого Бэльгэна,

Наверху, на земных дорогах,

Из созданий четвероногих —

Из бегущих, — нет никого,

Чтоб догнал коня твоего,

Не найти на земле средь двуногих

Силача, чтобы мог превозмочь,

Победить, превзойти мою дочь:

Так я думал, пока Хан-Хурмаса

Средний сын с небес не сошел!

Не забуду я состязаний

На торжественном тайлагане:

Всех коней Бэльгэн обошел,

А Бухэ-Бэлигтэ силой длани

Всех мужей-борцов поборол,

Богатырское званье обрел.

Это с ним, с женихом своим, суженым,

Повстречалась ты, молодая,

По просторам Алтая скача,

Бегом-топотом конским разбуженным.

День желанный благословен!»

Так царевне Алма-Мэргэн

Говорил властитель морской.

Но утратила мир и покой

Та воинственная царевна

И отцу говорила гневно:

«Я впервые слышу от вас,

Что невеста я и жена.

Иль узнали вы только сейчас,

Что я девушкой рождена?

Я на горку пойду в день мой горький,

И веревку найду я на горке,

На веревке повешусь пестрой,

На утес поднимусь я острый,

И с утеса я брошусь в море,

Утоплю с собой свое горе,

Будет срок моей жизни недолог!»

Побежала царевна с плачем,

Распахнула тяжелый полог,—

И обжег ее взглядом горячим

Крепкостанный Абай-Гэсэр.

Убежать пыталась далече,

От земли отрываясь, она, —

Но схватил царевну за плечи

Тот, чья мощь велика и грозна.

Убежать от Гэсэра хотела.

К небесам взвиваясь, она —

Удержал ее девичье тело

Тот, кто славен на все времена.

И когда поутихла немного

Та царевна, та недотрога,

Богатырь ей сказал слова:

«Ты свой долг исполни сперва.

Из далекой страны человека

Пригласи ты к себе домой,

Ты с далекой реки человека

Напои прозрачной водой».

Так царевну Гэсэр заставил

Возвратиться назад во дворец,

Он шаги вслед за ней направил,

А навстречу им — хан-отец,

Сам Уса-Лусан седоглавый

С белой-белою бородой.

Властелину морской державы

Поклонился Гэсэр молодой,

Поздоровался с ним по-хански,

Поприветствовал по-хатански.

Оказал ему старец честь,

Встретил радостно-величаво:

Предлагает Гэсэру воссесть

На почетное место справа.

А царевна Алма-Мэргэн

Накрывает стол золотой,

Чтобы старый и молодой

Ели яства, пили напитки,

Накрывает серебряный стол,

Ставит пищу-вино в избытке.

Хан Лусан и Гэсэр вдвоем

Разговор повели о былом,—

И о том, что записано в книгах,

И о том, что узнали изустно.

Говорили они так искусно,

Так умно и проникновенно,

Что на темной воде морской

Заиграла белая пена,

А на камне взошла трава:

Созидали жизнь их слова!

Посветлела Алма-Мэргэн,

Угощала гостя на славу:

Ей Гэсэр пришелся по нраву.

Хан-Лусан, властелин океанский,

Прозорливым разумом светел,

Приголубил Гэсэра по-хански,

По-хатански его приветил.