Бессердечный - Бэлоу Мэри. Страница 5

– В самом деле? – спокойно спросил он.

– Ты вернулся, – помолчав, сказала вдова. – Не знаю, вернулся ли ты для того, чтобы потакать им или не обращать на них внимания, или для того, чтобы заняться наконец своими обязанностями. Меня интересует, позволишь ли ты герцогине, – она подчеркнула это слово, – управлять в Бадене так, будто она до сих пор замужем за главой семьи.

Ах вот как. Это была размолвка между двумя женщинами. Его матерью и Генриеттой. Обе – герцогини, но ни одна из них не была его герцогиней. Возможно, это еще один аргумент для того, чтобы жениться, невольно подумал Люк. С какой стати он должен думать об их ссорах. Он не будет думать об этом.

И вдруг, когда их разговор уже подходил к концу, дверь позади него неожиданно распахнулась. Очаровательная молодая леди с иссиня-черными ненапудренными волосами и в модном платье вбежала в комнату и остановилась в двух шагах от Лукаса.

Дорис! Она была тоненькой девятилетней девочкой, когда он покинул родной дом. Она единственная из всей семьи сожалела о его отъезде. Эшли в то время учился в школе. Дорис спряталась между деревьев и выскочила ему навстречу, когда он проезжал мимо. Он соскочил с лошади и, подбежав к ней, обнял и стоял так целую минуту, прежде чем сказать ей, чтоб она возвращалась и была хорошей девочкой и чтобы выросла красивой и хорошо воспитанной леди. Она беспомощно всхлипывала, снова и снова повторяя его имя.

Девушка заглянула ему в лицо большими темными глазами, прикусив нижнюю губку. На мгновенье ему показалось, что сейчас она бросится ему в объятия, но она справилась с собой. Люк тоже не сделал ни одного движения навстречу ей. Он давно отвык обниматься с кем-нибудь, кроме любовницы.

– Люк? – спросила она недоверчиво. Ты – Люк? – Дорис неслышно рассмеялась. – Мне сказали, что ты вернулся. Ты... ты так изменился.

Трудно себе представить кого-нибудь менее светского, чем был он до своего изгнания. Его не интересовало ничего, кроме книг, семьи, его церковной карьеры... и женщины, на которой он хотел жениться.

– Ты тоже, Дорис, – ответил он. – Ты выросла. И стала такой хорошенькой, как я и предполагал.

Она улыбнулась и вспыхнула от удовольствия. Но момент прошел. Люк ощутил, возможно даже с некоторым сожалением, что она уже не обнимет его. Он был чужим для нее, хотя и братом. В первую минуту она даже не узнала его.

– Но почему ты стоишь здесь? – Она неуверенно взглянула на мать. – Проходи и садись, Люк. Правда, что ты вернулся и будешь жить с нами? Странно, что ты еще не сделал этого. Тебе было тяжело в Париже? Ты должен мне все рассказать о последних модных фасонах! Боюсь, мы здесь, в Лондоне, ужасно отстали от моды. Расскажи о женских нарядах. Что носят мужчины, я прекрасно вижу. Ох, Люк, ты такой красивый! Правда, мама?

Герцогиня ничего не ответила дочери. Она позвонила, чтобы подавали чай.

Это было странное возвращение домой. Несмотря на то, что Дорис щебетала не умолкая, постепенно отходя от пережитого потрясения, между ними явно чувствовалась неловкость и в гостиной царила атмосфера официального приема.

Люк подумал, что ощущает себя чужим человеком, который наносит обременительный визит вежливости. Кем он и был в действительности. Не считая того, что он был главой семьи. Когда Люк совсем уже собрался уходить, дверь опять распахнулась и в гостиную торопливо вошел высокий, стройный, смуглый юноша. На мгновение у Люка перехватило дыхание. Джордж? Но Джорджа давно уже не было в живых. Люк встал и обменялся поклонами со своим братом, который вглядывался в него с напряжением и даже трепетом.

– Люк? – Брат подошел ближе к нему. – Проклятие! Клянусь, я не узнал бы тебя. Дядя Тео предупреждал меня. Проклятие!

– Эшли. – Люк слегка наклонил голову.

У брата было приятное, открытое лицо. Нетрудно было представить, что он действительно «неуправляем» – восхитительное чувство для юноши его возраста, если только оно не приведет его к полному опустошению.

– Я слышал, ты умеешь обращаться с этим, как никто другой во Франции! – выпалил Эшли, как только сел, указывая на шпагу Люка, всегда висевшую на его бедре. – И с пистолетом тоже. Правда, что ты убил своих противников в двух дуэлях?

Истинная правда. Но это был разговор не для женских ушей. К тому же, учитывая обстоятельства... Ведь это во время дуэли он едва не убил их старшего брата.

– Если это и так, – холодно ответил Люк, – я не стал бы этим гордиться. И тем более обсуждать это в присутствии сестры и матери.

Эшли вспыхнул, и Люк моментально пожалел, что сделал ему такой строгий выговор. Он еще помнил, что такое быть молодым, импульсивным и неловким.

– Я... Я прошу прошения, мама, – сказал Эшли.

Разговор не получился.

Несколько минут спустя Люк возвращался назад, в снятый им дом. Он был рад тому, что снова один и что его первый визит домой – утомительный и натянутый – уже был позади. Ни к кому из них он не испытывал любви или привязанности. Они чужие ему люди. Даже Дорис. Люку было трудно увидеть в этой красивой молодой женщине ребенка, о котором он когда-то заботился.

И все-таки что-то задело его душу. Возможно, это была боль, вызванная воспоминаниями о давно ушедших днях. Память о том, что значит быть отвергнутым всеми, кто дорог тебе, в ком был смысл твоей жизни. Память о пугающем одиночестве, о существовании вне дома. Жизни, о которой он ничего не знал и в которой он был беззащитным.

Нет, он не хотел возвращаться домой. Больше всего на свете он хотел вернуться в Париж. Если у него и был дом, то в Париже. Там он себя чувствовал спокойно и уютно. Это был мир, сделавший из него того, кем он стал теперь; мир, над которым он чувствовал свою власть.

Но он вернулся в Англию и навестил свою семью. И снова почувствовал горечь и злость – отвергнутый собственной матерью. И невозможность разорвать узы, связывающие их – сына и мать. Он не увидел в ней ни капельки тепла за все время своего визита и ничего, что заставило бы его снова захотеть увидеться с ней.

Да, Дорис и Эшли! Мать уверяла, что они нуждаются в его руководстве. Ведь он – глава семьи. И он любил их – в то наивное время, когда был еще способен любить.

Мог ли он дать им то, чего ждала от него мать? И поскорее вернуться в Париж?

Генриетта управляет Баденом, как будто она до сих пор там хозяйка. Но почему нет? Она ведь была женой Джорджа. Она выстрадала это право. Возможно, она страдала больше, чем он, хотя имела высокий титул и жила в уютном доме.

Он считал, что она имеет полное право распоряжаться поместьем, а мать – злиться из-за этого. Но если он женится, то уже не встанет вопрос, кто хозяйка дома.

Опять! Чертов Тео с его советами, которые впиваются, как иголки, и колют и днем и ночью, пока не послушаешься его!

Но к этому совету он не прислушается. Даже ради спокойствия и престижа семьи он не пожертвует своей свободой.

Итак, самое худшее позади. Он увидел всех их снова – кроме Генриетты, с которой он не собирался встречаться ни при каких обстоятельствах. Он узнает получше, что происходит в жизни Дорис и Эшли; разберется, если это возможно, с проблемами; пошлет в Баден за бумагами и, возможно, за самим Колби; посмотрит, есть ли какие-нибудь основания прогнать управляющего и назначить другого, – и вернется в Париж, так быстро, как только возможно. Он надеялся, что летом уже будет во Франции.

А за это время он постарается развлечься. Совсем не плохо сменить обстановку, побывать в лондонском обществе, увидеть новые лица и услышать новые сплетни. Тео уговаривал его пойти на завтрашний бал к леди Диддеринг. Это будет один из самых блистательных приемов этой весны, как уверял его дядюшка, место, где можно будет встретить всех, кто имел какой-нибудь вес в обществе.

Чего дядюшка не сказал, так это того, что там наверняка будут барышни, стремящиеся найти себе мужа. Но это понятно и без слов.

Он пойдет туда. Мама и Дорис тоже будут там – Дорис сказала ему об этом за чаем. Он увидит, как Дорис ведет себя с поклонниками и существует ли в действительности у нее связь, на которую намекала мать. К тому же ему было всегда приятно посмотреть на молодых леди и потанцевать с ними, даже если он и не собирался соблазнить какую-нибудь из них. Ему нравилось очаровывать их и видеть, как они улыбаются ему и краснеют.