Обнаров - Троицкая Наталья. Страница 6
– Тебе нельзя нервничать. Пойдем потихонечку. Вартанчик нам пирог испек. Пойдем есть пирог. Ты же голодный. Пирог вкусный, твой любимый. Пойдем, Жорочка. Там и кухня, и зал без твоего присмотра. Пойдем, милый, ты нам нужен. Мы же за тобой, как за каменной стеной…
Так, с уговорами, Таисия увела Ростова назад, в закусочную, усадила на кухне.
– Вартан, пирог давай и кофе. В кофе, как обычно, фенозепам растолки. Опять его понесло. Сейчас озвереет. Только быстро, быстро давай! – шептала она на ухо повару.
– Вах, вах! Все сделаю. Иди в зал.
Но в зал Тая не пошла. Бегом она вернулась туда, где остался пожилой избитый Ростовым мужчина. В грязном, заваленном тарой внутреннем дворе закусочной было темно и страшно. Глаза не сразу привыкли к темноте.
– Эй! Вы живы? Уважаемый, вставайте. Вы живы?
Мужчина пробормотал что-то бессвязное.
– Ну, слава богу! Живой. Вам уходить надо. Пойдемте, я помогу вам сесть в автобус. Здесь, за углом, остановка. Вставайте же! – она тряхнула мужчину за грудки. – Вам нельзя здесь. Если он вернется, он просто убьет вас. У него после Чечни с нервами беда. Вставайте же!
– Из-за тебя все… – едва слышно произнес мужчина. – Ты виновата… Подлая… Подлая тварюшка!
Тая воровато обернулась к служебному входу.
– Да вставайте же, наконец! Вам бы в живых остаться, потом виноватых искать будете…
Зал был почти пуст. Закусочная закрывалась.
– А все-таки вы совсем забыли про нас… – Сергей Беспалов, слегка покачиваясь, поднялся, протянул Таисии оплаченный счет и двести рублей чаевых. – Все, что осталось, – извиняясь, улыбнулся он. – Жаль расставаться. Жук, встаем! Буди Лёху. Работенка у вас, весь вечер туда-сюда, туда-сюда… На ногах…Устали?
– Устала. Мы будем рады видеть вас снова. До свидания.
– Мы придем. Я уверен, теперь мы будем здесь часто бывать. Простите, если наши пьяные лица… – он театрально прижал руку к сердцу. – Учтем. Исправим. До свидания…
На пороге Беспалов остановился, обернулся.
– И все-таки… Все-таки… – он лукаво прищурил левый глаз. – Все-таки вы слишком хороши для этого заведения.
Тиканье будильника действовало на нервы. Будильник был старый, потрепанный долгой жизнью и меняющимися хозяевами. Будильник старался. Его надрывное «тик-тик, тик-тик, тик-тик» мешало спать, мешало думать.
Таисия отчаянно вздохнула, перевернулась на другой бок и сунула голову под подушку.
– «Живет моя отрада в высоком терему. А в терем тот высокий нет хода никому… А в терем тот высокий нет хода никому!» – пьяно горлопанил сосед за стенкой.
– Не то! Ну не то, Сеня! «На горе колхоз, под горой совхоз, а мне миленький да задавал вопрос…» – тоненьким голоском повела соседка.
– Куда ты лезешь, дура?! Молчи в тряпочку. Замотайся в оттоптанные медведями ухи! Как была лимита, лимитой и осталась! Все про колхоз свой: «Ля-ля… Ля-ля…»
– Какая я тебе лимита? Осел! Кто тебе квартиру заработал?
– А кто пропил?! Теперь в этом змеенятнике. Жди, когда попросят! Дурой была, дурой осталась! «Я знаю, у красотки есть сторож у крыльца, никто не загородит дороги молодца!» – продолжал сосед.
– Чего ты орешь? Нажрался и орешь! Скотина!
– «Войду я к милой в терем и брошусь в ноги к ней…»
– Это ты к Нинке, что ль, из двенадцатой, войдешь?
– «…Была бы только ночка, да, ночка потемней!»
– Скотина, ну форменная скотина! Бабник чертов! Вот тебе, ослиная морда! За Нинку, за Зинку, за Тоньку, за Светку! Вот тебе, получай, получай, гадина!
Звонкие шлепки, точно соседка била мужа шлепанцем по лысой голове, сменились возней, потом обоюдными потоками нецензурных ругательств, а затем последовало обычное и так надоевшее за последний месяц: «Я зарежу тебя, суку! Сейчас здесь ляжешь! Я зарежу тебя!» Потом был надрывный визг пьяной женщины: «А! А-а-а!!! Помогите! Убивают! А-а-а!!! Сеня, не надо! А-а-а! Люди!!!» Заканчивалось «представление» стандартно: звуками переворачиваемой мебели, женским плачем и истеричными причитаниями. Наутро в ванной всегда было грязно от растертой босыми ногами по полу крови и воняло блевотиной вперемешку с перегаром.
– Надоело, сил нет! – проворчала Таисия и зажала уши.
«Ты не бойся, девонька, – говорила ей хозяйка трехкомнатной квартиры, показывая комнату. – Здесь тихие люди живут. Справа комнату супружеская пара занимает. Днем на работе, приходят только поздно вечером. В левой комнате одинокий молодой человек живет. Вроде бы наркоман, но тихий. Никогда худого слова не услышишь. Он себе не готовит. Кухня днем вся твоя. Так что, считай, ты тут хозяйка…»
– Таисия! Тася!!! – барабанил в дверь сосед. – Та-и-си-я, открой! Иди посмотри глаз у моей дуры. Я ей, кажись, глаз выбил. Таська, сучка зеленая, выходи! – он от души врезал кулаком в дверь. – Ладно, утром я с тобой разберусь. Я в туалете закроюсь, ты у меня на работу не оправившись пойдешь!«Господи! Как же вы мне все надоели!» – прошептала Таисия и заплакала, свернувшись в комочек под одеялом.
– Дорогие мои! У нас большая радость! – профессор Преображенский театрально всплеснул руками. – Сегодня мы впервые все вместе идем смотреть спектакль. Конечно, по долгу ученичества вы будете в дальнейшем обязаны посещать спектакли наших ведущих театров, но первый совместный просмотр – это, знаете ли, как первая любовь. Впечатления не забываются.
– Алексей Петрович, а что мы будем смотреть?– Ваше нетерпение, Никита Сазонов, я объясняю возбужденным состоянием, возникающим всякий раз перед встречей с прекрасным, а отнюдь не дурными манерами. Позвольте мне продолжить… Нам посчастливится увидеть сегодня героическую комедию Эдмона Ростана «Сирано де Бержерак». Это лучшая пьеса Ростана. К тому же она автобиографична. Это дань любви самого автора к своей жене и музе Роземонде. Это гимн любви, я бы сказал! Пронзительный гимн любви! Вы знаете, я сам себе завидую, что увижу это творение еще раз. Что ж, друзья мои, в половине седьмого жду вас у главного входа.
После спектакля Сазонов провожал ее домой.
Они шли по полутемной пустынной улочке. Их неспешные шаги неуверенным эхом отдавались в наступавшей ночи.
– Тась, как тебе эта «пронзительная пьеса о любви»?
– Никак. Жаль потерянного времени.
– Таисия, вы противница академического театра?! – Никита Сазонов сыграл изумление.
– Нет. Я противница халтуры. Звание народного артиста, по моему убеждению, глубокому, как Марианская впадина, не дает права Андрею Шерстнёву на халтуру. А бессмысленная беготня по сцене, механическое и невнятное произнесение текста – все, что я сегодня увидела. Жаль потерянного времени, – повторила она.
– Ты припечатала… Слышал бы тебя наш Сирано де Бержерак!
Таисия улыбнулась.
– Ему бы было полезно. Криминальные авторитеты ему как-то больше удаются. Может быть, потому, что в кино есть монтаж?
– Да ладно. Думаешь, играть одно и то же шестой год подряд интересно? А он играет, чтобы иметь хлеб насущный. Разве можно его за это осуждать?
– А кто здесь говорит об игре? Игра – это когда у тебя в жизни кавардак: жена сбежала к лучшему другу, все бабы – подлые стервы, дети балбесы, которым на тебя чихать, у самого вот-вот инсульт, начальство на тебя зуб точит, а ты выходишь на сцену и три часа, пока идет спектакль, умираешь от любви, растрачивая себя, душу свою на кусочки дробишь и даришь по крохотному кусочку каждому пришедшему поглазеть на тебя зрителю, чтобы у него, у зрителя, в его измученной, закопченной лампадой жизни душонке светлее и чище стало, чтобы он вышел из театра и сказал: «Господи, хорошо-то как! Как в церкви побывал!»
– Н-да-а… – вздохнул Сазонов. – Самое грустное, что этот Сирано в конце месяца у нас мастер-класс вести будет. Будет нас учить актерскому мастерству, «отдавать себя без остатка зрителю при каждом выходе на сцену».
– Преображенский сказал?
– Да.
– Я не пойду.
– Да не суди ты об актере по одному неудачному спектаклю. Ты – максималистка, Тасенька. Обычная, надоевшая до чертиков работа, за которую платят бешеные бабки. Да я не напрягаясь лет за пять своей мордой на экране заработаю больше, чем мой папа за всю жизнь! И не надо, не надо романтики. Это хорошо отлаженный бизнес, шоу-бизнес. Нет больше титанов: Смоктуновского, Миронова, Папанова, Никулина, Раневской, Орловой, Ладыниной. Наше актерское поколение по сравнению с ними – сельское ПТУ. И ты, Тасенька, как бы ни пыжилась, не станешь второй Орловой или Вивьен Ли. Да и не нужно. У нас с тобой задачи другие. Когда я чувствую вкус денег, я черту душу готов продать! Уверен, ты тоже. И не буду я себя растрачивать. Есть соответствующие актерские техники. Только экзальтированные и недалекие еще играют по Станиславскому. Здоровьишко беречь надо для дома, для семьи. Если каждый день играть как на премьере, сердечко тикать перестанет. Так что спустись с небес на землю. И… давай не будем больше об этих глупостях.