Он не ангел - Ховард Линда. Страница 37

Они держали ее за дешевку потому, что она сама себя делала такой. Она уж и не помнила, было ли когда-то время, когда она ценила себя по более высоким стандартам или поступала достойно. Нет, ею всегда руководила корысть – ее единственный критерий. Нельзя сказать, что остальные пренебрегают своей выгодой, но все же нормальные люди помогают друзьям, идут на жертвы ради своих детей и престарелых родителей, занимаются благотворительностью и все такое. В ее жизни ничего этого не было. Она всегда блюла исключительно интересы Дреа.

Она вершила над собой беспощадный суд, препарируя свои грехи, свою нечестность. Лишь раз она не играла роль – когда была с ним, но тогда она еще не победила страх, ей не хватало сил очнуться, чтобы начать новую жизнь. Но он, единственный из всех мужчин, видел ее насквозь. Не оттого ли она всем телом и душой сразу же отозвались на его ласки? Не сказать, чтобы он разбил ей сердце: она не любила его, не могла любить – ведь она, черт возьми, даже имени его не знала! Но он отверг ее, причинив боль, сравнимую разве что со смертью ребенка. Значит, все же он что-то вызвал в ее сердце. Вот только что? Что-то.

Олбан. Какое дурацкое имя. Никогда она своего сына не назвала бы Олбаном. Но там оно казалось вполне уместным. Имя вело свое происхождение с древних времен – она откуда-то знала это, хотя неизвестно откуда. А эта женщина… она не представилась, но звали ее… Глория. Воскрешая в памяти одного за другим всех, кто имел право решать, заслуживает ли она второй шанс, она каким-то образом видела их имена, будто каждый из них имел на себе соответствующую табличку: например, Грегори, владелец похоронного бюро. Хотя Глория однажды обратилась к нему, стало быть, его имя она слышала. Но Таддиус? Лейла? И все остальные, чьи имена тихо звучали в ее голове, каждый раз как в ее памяти возникали их лица?

Она мысленно дрейфовала между тем миром и этим. Ей не хотелось покидать тот мир и определенно не хотелось жить в этом, с ее постоянной спутницей Сукой Болью. Ей дали второй шанс не для того, чтобы она благоденствовала в этом мире, а чтобы заслужила жизнь там. Если она хочет ее заслужить, придется постараться здесь.

«Все дело в том, какие поступки ты совершаешь, – думала она. – Соблазн совершить недостойный поступок тебя преследует всюду, и поддаться искушению проще простого – как подобрать яблоко с земли. А вот поступить благородно – тяжелый труд, все равно что влезть на дерево и сорвать яблоко с самой верхней ветки. Однако возможность совершить достойный поступок есть всегда, эта возможность рядом, у тебя под ногами, нужно лишь воспользоваться ею». Она же в своей прошлой жизни решала свои проблемы, не заботясь о нравственной стороне дела, и порой даже прилагала усилия, чтобы найти самый аморальный выход. Вот как она упорствовала в своих заблуждениях.

Поступать достойно не значит быть святой. И слава Богу, поскольку, даже обладая новым знанием, она вряд ли, по ее собственному мнению, могла подняться до столь высокого уровня. На самом деле все это начинало ее порядком раздражать. И все же так и быть, она постарается. Правда, от нее потребуются адские усилия – сравнение, наверное, неудачное, но уж очень ей хотелось вернуться туда и снова встретиться с Олбаном. Она прекрасно понимала, что в том мире она ему не мать, но между ними, пусть совсем недолго, существовала теснейшая связь: он жил в ее чреве, и ей хотелось снова почувствовать отголосок той любви.

Однако ее размышления то и дело прерывались. Медперсонал все более и более тревожило отсутствие у нее речи. Медсестры постоянно теребили ее, задавая вопросы, разговаривая с ней, и даже вручили блокнот с ручкой, чтобы узнать, умеет ли она писать. Писать она умела, но так ничего и не написала. Ей не хотелось ничего писать, как не хотелось ничего говорить. Она тупо смотрела на ручку, зажатую в своей руке, пока ту у нее не забрали.

Хирург, на которого она до сих пор имела зуб, светил ей в глаза фонариком и тоже о чем-то расспрашивал, но она продолжала молчать. И даже не ударила его, когда он стоял совсем рядом, хотя такая мысль ей приходила в голову.

Ей пригласили невропатолога, затем сделали ЭЭГ, которая показала, что ее синапсы или что-то в этом духе невероятие активны. Тогда ей сделали снимок головного мозга, чтобы посмотреть, нет ли повреждений, объясняющих потерю речи. Стоя возле ее палаты у открытой раздвижной двери, врачи, не обращая на нее внимания, обсуждали ее случай.

– Скорее всего имела место ошибка, – безучастно высказался невропатолог. – Не может быть, чтобы она пережила клиническую смерть. При столь долгом отсутствии кислорода у нее по меньшей мере должны обнаружиться серьезные поражения головного мозга. Даже если допустить самые невероятные варианты, а мы оба всякого навидались, ее мозг не мог остаться невредимым, если сердце не билось предположительно в течение часа, а значит, столько же времени в организм не поступал кислород. В ее случае я не вижу ничего, что объяснило бы потерю речи. Может, она и раньше не разговаривала, не исключено, что она немая. Вы не пробовали кинетическую речь?

– Если б она была немой, то сама попыталась бы объясниться с нами с помощью знаков, – резонно заметил хирург. – Она же этого не делает. Ни на каком языке не говорит, ничего не пишет, не рисует и никак не показывает, что слышит нас. Я бы сравнил ее состояние с аутизмом, для которого симптоматично нарушение коммуникации, но это маловероятно, поскольку больная всегда выдерживает глазной контакт и делает все, о чем бы ни попросили ее медсестры. Она, безусловно, понимает, что ей говорят. Она взаимодействует с окружающими. Просто избегает общения. Должна же тому быть какая-то причина.

– Я, во всяком случае, ее не вижу. – Невролог вздохнул. – Она так смотрит на нас… словно все мы – иная форма жизни, которую она изучает. Ведь мы не общаемся с бактериями, и она так же с нами.

– Точно. Мы для нее бактерии.

– Она не первая больная, которая так считает. Мой вам совет: пригласите к ней психолога. У нее ведь серьезная травма, даже по нашим медицинским меркам. Возможно, ей нужна подобного рода помощь.

Травма? А была ли она? Чертовски травматично было то, что произошло до этого, но сама смерть… нет. Как ее проткнуло деревом, она не помнила. Она знала, что это случилось, смутно помнила себя, но в целом была довольна, что пережила смерть, – иначе не встретилась бы с Олбаном и не поверила бы, что земное существование еще не все и за порогом жизни человека ждет продолжение, другая обитель, которую ей было суждено посетить. И люди правы, когда говорят о смерти как о «переходе в мир иной», ибо душа человеческая переходит в иное измерение. Познав это, она испытывала неизъяснимое успокоение.

Психолог, доктор Бет Роудз, просившая называть ее просто Бет, несколько раз приходила побеседовать с ней. Бет была привлекательной женщиной, но с семейными проблемами, поэтому голова ее была забита в первую очередь ими. Дреа-Энди (или Энди-Дреа? Кто теперь на первом месте?) подумала, что доктору Бет следует заняться своими, такими важными для нее, делами: сесть с мужем вдвоем и все наконец решить – ведь у них двое детей и они любят друг друга. И уж после этого внимание доктора Бет будет всецело принадлежать ее пациентам.

Она сказала бы ей именно это, если бы разговор у них состоялся. Но отвечать на вопросы доктора Бет ее не тянуло, по крайней мере сейчас. Она еще не все обдумала.

Она, например, думала о том, что никто не знает, кто она такая. Дреа Руссо – Энди Баттс больше нет. Ни Рафаэль, ни киллер больше не представляют для нее угрозы. Она может начать жизнь с чистого листа и вольна выбирать, кем ей теперь быть. Правда, тут возникала неожиданная трудность: одним из ее посетителей в реанимационной палате был полицейский, следователь по ее делу. Ей вменялась в вину езда с номерным знаком от другого автомобиля и без водительского удостоверения – не бог весть какое преступление, однако дело нужно было улаживать. Официально она значилась под именем Джейн Доу, [5] и ему так же, как и персоналу больницы, хотелось установить ее личность.

вернуться

5

Джейн Доу – условное наименование лица женского пола, чье имя неизвестно или по тем или иным причинам не оглашается.