Кольцо - Каммингс Мери. Страница 12

Ей везде отказывали. И не потому, что результаты те­стов были плохими — наоборот! Но стипендии предназначались для выходцев из бедных семей, которые не мог­ли сами оплатить учебу, а не для таких, как Нэнси. Кому какое дело, что ежемесячные поступления денег на счет прекратились — отец выполнил свою угрозу.

Он иногда звонил ей, разговаривал вполне по-друже­ски, но когда она заикнулась про деньги — отказал катего­рически, сказав: «Я тебя предупреждал!» Звонила и мать — как ни в чем не бывало. Расспрашивала, что носят «там, у вас на Востоке[1]», передавала приветы от многочислен­ных знакомых и советовала не огорчать отца и поскорее возвращаться домой.

Известие о втором инсульте отца и о том, что тот при смерти, пришло как раз тогда, когда Нэнси, поняв, что с учебой в этом году ничего не выйдет, устроилась рабо­тать на местную киностудию «ассистентом бутафора» — а фактически девочкой на побегушках и прислугой за все.

В живых она отца уже не застала...

Мать в черном траурном платье выглядела особенно утонченной и беспомощной. Она принимала многочис­ленных соболезнующих друзей, изящно рыдала в плато­чек и устроила прием по случаю похорон.

А Нэнси удивлялась — почему она ничего особенного не чувствует? Словно отец умер куда раньше, в тот день, когда умерла ее любовь к Эрику...

На похоронах Эрик стоял рядом с ней и даже попытал­ся взять под руку. Нэнси отдернулась и смерила его возму­щенным взглядом.

Уже дома мать объяснила:

— Ну... ты понимаешь, в глазах окружающих он по-прежнему твой жених. Мы с папой решили никому не рассказывать про твою нелепую выходку и говорили, что ты просто уехала учиться. Он так надеялся, что ты рано или поздно одумаешься и вернешься!

Отец не только надеялся — он сделал для этого все!

Когда вскрыли завещание, выяснилось, что дом он за­вещал жене и дочери — поровну, пополам. Все остальное состояние он оставил «любимой жене Алисии» — кроме трастового фонда, который Нэнси могла получить в два­дцать пять лет, когда она, как значилось в завещании, «по­взросжет и научится с большей ответственностью отно­ситься к близким людям и семейным ценностям». Пока же она могла рассчитывать лишь на сравнительно неболь­шое содержание, которое должно было ей выплачивать­ся в случае, если она будет жить дома, с матерью.

— Вот видишь, как хорошо! — обрадовалась мать. — Те­перь мы снова будем жить вместе!

— Завтра я уеду, — ответила Нэнси. — С работы отпу­стили всего на неделю, да и то с трудом.

— Господи, ну неужели ты до сих пор не можешь мне простить... я уж не помню, из-за чего ты на меня тогда так взъелась?! — с раздражением и обидой сказала мать. — Ну хочешь, я попрошу у тебя прощения?! Могу даже на коле­нях — хочешь? — И тут же со смехом встала на колени и пропела: — Про-сти-и-и! — и еще что-то подходящее к слу­чаю, из оперетты — словно начисто забыла, что ее мужа похоронили только позавчера.

Нэнси стало невыносимо противно.

Первые месяцы в чужом незнакомом городе дались Нэнси не просто. Дома она привыкла модно одеваться, пользоваться дорогой косметикой и не задумываясь тра­тить деньги на какие-то безделушки и развлечения — те­перь все это было ей не по карману.

Но жизнь постепенно наладилась. На работе ее повы­сили: взяли на новый сериал уже бест-боем, старшим по­мощником главного бутафора. Конечно, «я — бест-бой» звучало смешно, но зато платили побольше. Она закон­чила заочное отделение колледжа и получила степень ба­калавра искусств — как и мечтала.

Постепенно жгучее чувство неприязни к матери как-то притупилось — а может, Нэнси просто действительно повзрослела. Через пару лет, на Рождество, она приехала в Хьюстон — и с тех пор приезжала регулярно, раз-два в год.

Несмотря ни на что, у нее по-прежнему оставалось чув­ство, что она приезжает домой. Этот дом, с его картинами и дорогими безделушками, с отцовским кабинетом, с ком­натами, в которых прошли ее детство и юность, с огром­ной кухней, на которой Нэнси привыкла завтракать, до сих пор оставался ее единственным домом. Ведь не считать же домом съемную квартиру в Нью-Джерси с шумными сосе­дями и темной, вечно неубранной лестницей?!

Ну и, чего греха таить, хотелось хоть немного пожить, ни о чем не заботясь. Мать охотно ездила с ней по магази­нам и по салонам красоты, покупала ей модные тряпки и дорогое белье. Этих запасов потом хватало на целый год.

Нэнси продолжала жить своей мечтой — когда ей ис­полнится двадцать пять лет, она получит деньги и уедет учиться. Даже решила не покупать другую машину, когда окончательно вышла из строя ее развалюха. Зачем? Ведь оставшиеся несколько месяцев не страшно поездить и на автобусе.

Когда незадолго до Рождества Нэнси обнаружила на автоответчике сообщение матери: «Нэнси, перезвони мне скорее, я очень жду!» — и через час: «Ну куда ты де­лась?! Перезвони обязательно!» — ей почему-то стало не по себе.

Она перезвонила. Мать стала допытываться, приедет ли Нэнси в этом году на Рождество, а получив ответ: «Не знаю» — воскликнула: «Нет, но ты обязательно должна приехать — это вопрос жизни и смерти!»

Лишь приехав, Нэнси узнала, что для матери стало «вопросом жизни и смерти» — та была разорена, и едва ли сама смогла бы толком ответить на вопрос, как это по­лучилось.

Часть денег, и немалая, ушла на неудачную попытку вернуться в Голливуд. Фильм, в котором Алисия Хэнсфорд играла главную роль (и одним из продюсеров которого являлась), вместо ожидаемой прибыли и успеха принес одни убытки. Нет, критики даже не ругали его — просто... не заметили.

Ну а кроме того — она просто не привыкла ни в чем себе отказывать и жила на широкую ногу. Приемы, празд­ники, круизы, подарки друзьям, наряды и украшения, ко­торые надевались один раз, а потом забывались, подтяж­ки в модной клинике в Европе — всего понемножку...

Но страшнее всего были даже не долги, в которые влез­ла мать, беспечно продолжая тратить деньги направо и налево. Оказывается, был заложен дом — и полученные деньги тоже истрачены. Даже не будучи юристом, Нэнси знала, что дом, поло­вина которого принадлежала ей, никто не мог заложить без ее ведома. Как же так?

— Ах, я в этом не разбираюсь, тебе стоит поговорить с Тедди Палмером, он все лучше объяснит! — ответила мать.

Вот этот самый «Тедди Палмер» — вице-директор бан­ка — и показал Нэнси банковские документы, заявив:

— Все было сделано на законном основании! Вот ваша подпись!

— Но я ничего не подписывала! — возразила Нэнси. — Это не моя подпись! Я же и в банке у вас уже сто лет не была!

Он долго отнекивался и вилял, но потом признал, что «наша дорогая Алисия» взяла документы, сказав, что «ее милая дочурка» приехала отдохнуть на уик-энд и нехоро­шо заставлять ее тратить время на посещение банка, — а на следующий день принесла их уже подписанными.

— Неужели вы собираетесь обвинить свою родную мать в подлоге? — ужаснулся мистер Палмер, когда Нэнси повторила, что ничего не подписывала. — Идти в поли­цию, писать заявление... Да вам никто не поверит — и в первую очередь я! Будут экспертизы, суд, вы истратите массу денег на адвоката...

Он давил, угрожал, уговаривал, напоминал о добром имени отца, объяснял, что доказать что-либо будет исклю­чительно трудно и что в любом случае банк должен как-то возместить затраченные деньги. А потому, если Нэнси не хочет, чтобы дом со всем его содержимым продали с аукциона, у нее есть только один выход — расплатиться с банком теми деньгами, которые оставил ей отец...

Глава 8

— Вот и все... Я и сама знаю, что но натуре я не бо­рец. — Нэнси неловко пожала плечами.

— Ты что — отдала им деньги? — с ужасом переспросил Ник.

— Подписала какие-то документы, пообещала, что от­дам... когда получу — мне двадцать пять будет только в апреле.

— Тебя же кинули! — вырвалось у него. — Ты что, не понимаешь, что не должна была ничего подписывать?! Нужно обратиться к адвокату, в суд, в конце концов! Этот Палмер потому так и давил на тебя, что был по уши в дерьме и хотел побыстрее прикрыть собственные грехи!