Воссоединенные - Каунди (Конди) Элли. Страница 69

— А кто же тогда пустил чуму в водные ресурсы городов? — спрашиваю я. — Кто организовывал диверсии в Восстании, если не сторонники Общества?

— Получается, — говорит Лоцман, — что запасы воды были инфицированы последователями Восстания с благими намерениями. Им казалось, что мятеж слишком затянулся, и следовало его ускорить.

Несколько минут мы молчим, переваривая сказанное. Если случаются такие вещи — если то, что кажется помощью, превращается в горе, если бальзам приносит боль вместо исцеления, — становится ясно, какими ошибочными могут быть решения, вначале казавшиеся правильными.

— Но почему Общество не уничтожило Восстание, прекрасно зная о его существовании? — спрашивает Ксандер, прерывая молчание. — Общество могло вылечить своими силами каждого больного: Окер сказал мне, что у них всегдабыло лекарство. Почему Общество не заготовило достаточно лекарства, ведь тогда онимогли бы контролировать болезнь и ситуацию в целом?

— Общество решило, что проще будет допуститьВосстание, — произносит Кай. — Не так ли?

Не успевают эти слова слететь с его губ, как я тут же понимаю, что он прав. Вот почему переход власти прошел так гладко, с минимальным сопротивлением.

— Потому что, допустив Восстание к власти, — говорю я, — они с легкостью предвосхитили исход дела.

Предвидение конечного исхода дел. Вот, о чем говорила моя чиновница в музее Ории. Вот, чего она добивалась в моем случае, и что Общество всегда принимало во внимание.

— Общество обнаружило, что мы нашли иммунитет к красной таблетке, — говорит Лоцман.

— Люди перестали забывать события, — мне все становится понятно. — Люди жаждали перемен, мятежа, — и они его получили. А Общество осталось у власти, лишившись своего народа — включая многих, участвовавших в Восстании — и отлично сознавая, что случилось в действительности. Общество могло бы кое-что изменить, но в целом все продолжало бы идти своим чередом. — Общество должно было знать (и, скорее всего, предвидело это), что люди, в конечном счете, потеряют покой. Почему бы не допуститьмятеж, если можно рассчитать итог и сохранить власть, но только под другим именем? Почему не использовать Восстание, представив его поначалу как настоящий, правдоподобно выглядящий мятеж? Общество использовало веру народа в Лоцмана и извлекло из этого выгоду.

Но все пошло наперекосяк. Чума мутировала. Люди имели больше знаний и еще больше желаний, чем предполагало Общество, даже те, кому не выпало шанса приобрести иммунитет к красной таблетке. Такие люди, как я.

Общество мертво, даже если оно еще не знает об этом.

Я верю в новое начало. Как и многие другие — те, кто писали на обрывках бумаги, вывешивая их в Галерее, те, кто из последних сил продолжали работать, чтобы позаботиться о больных, те, кто осмелились поверить, что всемы можем быть лоцманами чего-то нового и лучшего.

Я смотрю на Кая и мысленно переписываю конец стихотворения.

***

Дверь трюма открывается, и Ксандер спускается вниз, из кабины за его спиной струится мягкий свет. — Я подумал, что неплохо бы осмотреть Кая, — говорит он, и я улыбаюсь Ксандеру и получаю улыбку в ответ, на мгновение все кажется таким же, как раньше. Ксандер смотрит на меня с желанием и болью в глазах; мы бешено летим над неизвестными землями, и я начинаю понимать, почему Кай ответил на поцелуй Инди.

А потом все исчезает, и я могу уверенно сказать, что для нас, для Ксандера и меня, уже слишком поздно. Не потому, что больше не могу его любить, но потому, что больше не смогу достичь его.

— Спасибо, — говорю я Ксандеру, вкладывая в это слово столько же смысла, как и в слова Я люблю тебя, как и во все значимое, когда-либо произнесенное мною. И еще во мне вибрирует сильная, низкая и страстная нота сожаления. Ведь, в конце концов, я отказываю ему не потому, что не люблю его, а именнопотому, что люблю. Потому, что я не смогу совершить ради него те подвиги, которые ради меня совершает Кай. Я не смогу наполнить сердце Ксандера музыкой.

***

Когда мы приземляемся в Камасе, я узнаю, что мне предстоит лететь дальше. Мы делаем остановку только для того, чтобы Ксандер мог приготовить запас лекарства, которое я возьму с собой в Кейю.

И хотя я давно мечтала об этой поездке, мне очень тяжело оставлять Кая и Ксандера.

— Я скоро вернусь, — обещаю я им обоим, и я вернусь, через несколько часов, а не дней и недель.

В глазах Кая я замечаю беспокойство, которое, несомненно, плещется и в моих глазах тоже. Нас просто преследуют прощания, так много прощаний.

Вот и у Ксандера тоже. Хантер был прав насчет одной вещи. Здесь слишком много расставаний.

***

Мы приземляемся в большом поле, совсем не похожем на посадочную полосу, неподалеку от городка в Кейе, где жили мои родители. Когда мы с пилотом и врачом покидаем корабль, я замечаю несколько фигур, идущих на встречу. Одна из них, поменьше других, вдруг срывается с места, и моя ходьба тоже превращается в бег.

Он бросается меня обнимать. Он вырос, но я все равно выше и старше, и меня не было здесь, чтобы защитить его. — Брэм, — говорю я, а затем мое горло так сильно сжимается в спазме, что больше ни слова не могу произнести.

Из-за спины Брэма появляется офицер Восстания. — Мы нашли его незадолго до вашего приземления.

— Спасибо, — выдавливаю я, а затем отступаю назад, чтобы разглядеть Брэма. Он смотрит на меня снизу вверх. Грязный, исхудавший, его глаза изменились и потемнели. Но это по-прежнему мой брат. Я поворачиваю его и облегченно вздыхаю, когда вижу красное пятно на шее.

— Они оба заболели, — говорит Брэм. — Даже несмотря на проведенную иммунизацию.

— Кажется, мы нашли лекарство, — отвечаю я, делая глубокий вздох. — Не слишком поздно? Ты знаешь, где они?

— Да, — говорит Брэм и трясет головой. Его глаза наполняются слезами, он всем своим видом умоляет меня ничего больше не говорить, не спрашивать, на какой из вопросов он ответил.

— Идем со мной, — говорит он и снова начинает бежать, как всегда мечтал сделать, прямо под открытым небом, по улицам города. Никакой офицер не останавливает ни его, ни нас, пока мы спешим по пустынным улицам под сверкающим беззаботным солнцем.

***

К моему удивлению, Брэм приводит нас не к медицинскому центру, а к крохотному городскому музею. Внутри музея все витрины оказываются разбитыми, а стекло давно сметено. Все хранившиеся здесь артефакты теперь исчезли, карта Общества закрашена и изменена. Мне хочется разглядеть поближе, что на ней отмечено, но у нас нет на это времени.

В зале лежат десятки неподвижных, занимающих каждый клочок пола. Некоторые люди поднимают глаза, когда мы входим, и их лица немного разглаживаются при виде Брэма. Он здесь свой человек.

— У них не хватало места в медицинском центре, — говорит Брэм, — поэтому мне пришлось принести ее сюда. Повезло, что у меня были кое-какие предметы для торговли. Другим людям приходится делать все возможное, сидя в своих домах. Здесь, по крайней мере, у больных есть запас питательных пакетов.

Ее. Маму. Но что с ним? Что с моим отцом?

Брэм опускается на колени.

Она выглядит такой неживой. Я стараюсь сдержать панику. Россыпь веснушек резко выделяется на фоне бледного лица; в волосах добавилось седины, но с широко открытыми глазами она выглядит очень юной. Юной и потерянной для нас.