У дьявола в плену - Рэнни Карен. Страница 15

Почему, черт побери, он позволил ей уйти? Когда-то он чувствовал себя свободно и уверенно в любых ситуациях, был способен говорить на самые разные темы с какими угодно людьми и даже с целыми группами. Он разговаривал на шести иностранных языках.

Многие годы он тяготел скорее к разнообразию, чем к постоянству. Он даже не помнил всех женщин, с которыми переспал. Если бы ему пришлось выделить какую-то одну из них, он вряд ли сумел бы это сделать.

Успех в свете сопутствовал ему просто потому, что он был самим собой – обаятельным, любезным и всегда тактичным.

Он был красив, титулован, богат, хорошо образован и имел безупречную репутацию.

Китай, однако, положил конец и его светской жизни, и его нравственному гедонизму. Гордость диктовала ему, что ночью он должен оставаться один. Безбрачие было переносить гораздо легче, чем страшиться преследующих его ночью галлюцинаций или опасаться распространения слухов о его безумии и склонности к наркотикам.

А в браке ему придется быть настороже вдвойне.

Все же сегодня утром ему хотелось поцеловать ее, расплести ее тщательно заплетенные косы и поиграть с ее волосами, чтобы посмотреть, улыбнется ли она в ответ на его смелые ласки. Он хотел поцеловать ее в горло, чтобы убедиться, что ее пульс такой же сильный, как и у него.

Вместо этого он прогнал ее.

Безумный Маршалл.

Он уставился на свой письменный стол, но не видел ни пресс-папье, ни чернильного прибора. Он видел ее лицо.

«Мне было бы приятно все повторить».

Решительно выкинув все эти мысли из головы, он вернулся к тому, чем занимался. Потом встал и потянулся. Окна его кабинета выходили прямо на Иглу Эйдана, притом она была так близко, что ему хотелось дотронуться до вершины обелиска. Он вспомнил, что рабочие, устанавливавшие обелиск, предупреждали его, что он находится слишком близко к Египетскому дому. Если обелиск, не дай Бог, упадет, дом может сильно пострадать. Но Маршалл отдал приказание продолжать работу так, как того хотел его отец. По-видимому, потому, что считал этот обелиск мемориальным – увековечивающим память отца.

Насколько его родители в жизни существовали отдельно, настолько близки они оказались в смерти. Его мать умерла в мае, а отец последовал за ней в июне. Эйдан не дожил до того дня, когда его самое ценное приобретение заняло в Эмброузе почетное место.

Маршалл снова сел за письменный стол и положил перед собой лист бумаги.

В последние годы жизни его отец прямо-таки заболел манией коллекционирования. Даже после, его смерти в Перт прибывали корабли с грузами, и у Маршалла не оставалось другого выхода, как заполнять этими грузами свои склады. Когда Маршалл вернулся из Китая, он занялся перевозкой в Эмброуз египетских сокровищ отца. Почти каждую неделю в Эдинбург прибывала еще одна повозка, и всякий раз Маршалл восхищался сокровищами, которые его отец купил или получил в подарок в Египте.

Сколько он себя помнил, его отец был заворожен Египтом и его культурой. Он перечитал всю литературу о Египте и переписывался с учеными, интересовавшимися теми же проблемами, что и он: Не раз – и об этом ему рассказывала и мать – его отец высказывал желание навсегда переехать в Египет.

Мать никак не реагировала на такие высказывания. Она только поднимала правую бровь и смотрела на мужа так, что ее взгляд мог бы заморозить и фараона.

Когда-то Маршалл тоже приобретал предметы искусства Азии и Дальнего Востока. Но сейчас его любовь ко всему восточному иссякла. Он больше не хотел, чтобы его окружало то, что напоминало о его путешествиях в Китай, и так печально окончилось тюремным заключением. «Мне было бы приятно все повторить». Он не удивился тому, что ее голос прозвучал у него в голове. Ее заявление было удивительным, даже шокирующим, но явно соблазнительным. Она хотела, чтобы он был для нее настоящим мужем: Возможно, она убедила себя в том, что в нем – Маршалле Россе, графе Лорне, – присутствовало что-то, что можно было любить и чем хотелось восхищаться.

Если это так, ему придется объяснить ей, что она ошибается. Ни в его натуре, ни в характере не было ничего такого, что бы могло рекомендовать его в качестве супруга. Она считала его тем, кем он на самом деле не был. Все, что он мог предложить, – это свой титул и свое состояние, которые впоследствии могут быть переданы наследнику или дочери. Ее привезли в Эмброуз единственно с этой целью. Возможно, что после прошлой ночи она забеременеет и у него больше не будет повода приходить к ней в спальню.

«Мои родители обожали друг друга». Какая наивность! Она хотела того же от их брака. Что она сказала бы, если бы узнала о нем всю правду? Возможно, ей никогда не следует об этом знать. Она была прекрасна, а он – одинок. Необходимость брака позволила ему разделить ложе с привлекательной женщиной. Она нужна ему на время, но эта минутная слабость странным образом сделала его уязвимым.

– Мы учимся принимать то, что существует на самом деле, – сказал он вслух. Аменхотеп [1] милостиво улыбался ему из своего угла.

Совсем недавно он видел, как Аменхотеп прохаживался по комнате, и эта галлюцинация страшно его потрясла. Что сказала Давина о смелости? Смелость – это вовсе не шоколад. Смелость – враг покоя. Она заставляет бороться за жизнь, тогда как гораздо проще просто сдаться.

«Мне было бы приятно все повторить».

Вот опять. Опять он думает о ней.

Что он может на это ответить?

«Мне тоже, Давина. Если бы я не был безумен. Если бы не боялся, что увижу, как двигаются предметы, а вы превращаетесь в многоголовую гидру и смеетесь надо мной, выпятив красные губы, с которых капает кровь».

Замужество определенно оказалось совсем не таким, каким она его себе представляла. Она была удивлена, потрясена, заворожена, раздражена и несчастна – и все это она перечувствовала за последние двадцать четыре часа. Что принесет ей наступивший день?

Давине стало даже немного страшно.

Она вытерла слезы и быстрыми шагами пошла обратно в замок. Совершенно неожиданно дом, который только что показался ей пустым, просто кишел слугами.

Однако вместо того, чтобы вернуться в свою комнату – для этого ей надо было бы совершить настоящий подвиг и пройти мимо слуги, а потом подняться на свой этаж, где горничная в ее спальне энергично проветривала постель, – Давина села на одну из каменных скамеек и сделала вид, будто ее интересуют ветки у нее над головой.

– Ваше сиятельство, – сказала Нора, – вам не следует сидеть на жарком утреннем солнце.

Давина неожиданно обрадовалась появлению молодой горничной. Это было как бы напоминанием о том, что она дома, хотя и в незнакомом месте.

– Меня защищает дерево. Но я не буду сидеть здесь слишком долго. Ты не знаешь, Нора, моя тетя уже проснулась?

– Простите, ваше сиятельство, но разве вы не знаете? Миссис Роул покинула Эмброуз час назад.

Давина обернулась к Норе, нарушая непреложное правило тети Терезы никогда не показывать своих чувств слугам, и удивленно сказала:

– Нет, я не знала. Она ничего не просила мне передать? Может, оставила записку?

У Норы был почти такой же растерянный вид, как у Давины.

– Не важно, Нора. Не имеет значения.

Нора молча сделала книксен. Никогда прежде она не приседала так низко и не оставалась в этой позе так долго. Неужели это из-за того, что Давина стала графиней? Или просто молоденькая горничная жалеет ее? Бедняжка Давина Макларен замужем всего один день. Давина вдруг почувствовала себя на крохотном островке посреди разом потемневшего и очень опасного океана.

– Я сейчас принесу ваш зонтик, ваше сиятельство.

– Не надо. Я вернусь в свою комнату, – ответила Давина, вставая со скамьи.

Слуг стало еще больше, все они вытирали пыль, полировали и без того сверкавшие чистотой столы, при этом стараясь быть поближе к окнам. Неужели они так любопытны? Или у них нет других обязанностей?