Светорада Золотая - Вилар Симона. Страница 17

Княгиня говорила тихой скороговоркой, так что не понять, рассуждает ли она вслух или обращается к дочери. И тогда Светорада спросила, что думает мать: кого выберут ей в суженые? Как всякую девицу, княжну волновало предстоящее замужество, она была послушна воле отца, но, хотя и нравилось ей заигрывать со знатными женихами, в глубине души она желала пожить еще под родительским кровом.

Гордоксева вдруг отложила гребень и торопливо вышла. Княжна тут же кинулась за ней.

Мать и дочь прошли по переходам и остановились у занавешенного толстой пестрой тканью входа в гридницу. Светорада, поняв, что мать ее не гонит, даже осмелилась заглянуть в щель.

Сначала она увидела нынешнего чернобородого купца. Тот стоял как раз напротив нее, у парчового ковра на стене. Отчего-то князь не отослал его из гридницы. Светорада заметила, что чернобородый внимательно следит за происходящим и даже как будто нервничает. Потом Светорада чуть отвела ткань и увидела отца, а рядом с ним своего увечного брата Асмунда. Оба смотрели на стоявшего перед ними Гуннара, в то время как Овадия и Ипатий сидели в стороне у одной из колонн.

Князь Эгиль негромко говорил Гуннару:

– То было давно. И даже если, как ты уверяешь, есть свидетели нашего уговора с твоим отцом, то я скажу, что он был заключен во хмелю и на другой день Кари уехал, более не помянув о том. Пойми, Гуннар, Кари знал, что глупо заключать брачную сделку, когда невеста еще лежит в пеленках, а жениха больше интересует устройство луков у кривичей, нежели свадьба.

– Зачем ты так говоришь, князь? – низким глухим голосом проговорил варяг, хмуро глядя на Эгиля. Он стоял прямо перед креслом князя на возвышении и смотрел с вызовом. – Отец не стал повторно обсуждать с тобой договор о нас со Светорадой, ибо считал дело решенным. Ведь вы были друзьями, и Кари Неспокойный полагал, что слова друга ему достаточно. А то, был ли заключен договор за чаркой меда или в какое другое время, его не волновало.

– Нет, Гуннар. Просто мы с Кари уже не были простыми хирдманнами, ищущими удачу и славу. Я стал князем Смоленским, а Кари… Не зря его называли Неспокойным. Он не раз поговаривал, что уедет в другие края. Тебя же он оставил мне на воспитание, причем решение это было принято при свидетелях и клятвенно заверено. А теперь подумай: неужели Кари, так подробно обсудив со мной твое воспитание, не упомянул бы и о том договоре на пиру? Ведь, решая судьбу детей, отцы обговаривают и приданое девушки, и мунд [48] от жениха, так же при свидетелях клянутся, что отныне помолвка уподобляется законному браку.

– Ты горазд вести такие речи, Эгиль, – вскинул голову Гуннар, и его светлые глаза нехорошо сверкнули, а руки сильнее сжали пояс. – Я вырос при тебе и не раз был свидетелем того, как ты умеешь доказывать людям то, что тебе выгодно. Одно скажу: хотя я и помнил, что Светорада была обещана мне при свидетелях, но ни разу не требовал исполнения обещания, потому что понимал: ты князь, а я служу тебе. Однако теперь кое-что изменилось. Прибывшие за мной люди желают, чтобы я стал их хевдингом и правил краем. Так неужели Светораде будет мало чести стать хозяйкой в Раудхольме и управлять людьми? Ведь вы с Кари были равны по рождению, и ты не сможешь сказать, что отдал Светораду за неровню.

Светорада заметила, как при этих словах встрепенулся ее брат Асмунд, быстро взглянул на отца. Однако князь Эгиль оставался спокоен. Светорада видела его профиль с небольшим ястребиным носом, волну ниспадавших из-под золотого обруча волос.

– Скажу тебе, Гуннар, что и я порой вспоминал о том уговоре – негромко начал он. – Я видел, как ты относишься к Лисгладе, замечал, что и она привязалась к тебе. Иногда я и впрямь думал… Ты ведь неглуп и тоже понимаешь, что мой старший сын Ингельд не создан быть правителем, и я не решусь оставить ему Смоленск. И хотя боги дали мне еще Асмунда, – князь положил руку на плечо младшего сына, – но они же и решили лишить его сил. И я думал: неплохо, если бы Асмунд стал князем в Смоленске, а ты был тут воеводой и вы правили бы вместе, как у хазар правят каган и бек-шад. [49]

А сестра увечного Асмунда стала бы твоей женой, породнив вас с князем. Но это было до того как… – Он неожиданно умолк, а стоявший у ковра чернобородый как будто вздохнул с облегчением. – Теперь все изменилось, – решительно закончил Эгиль Золото.

Гуннар глухо произнес:

– Так это отказ?

Эгиль слегка кивнул.

– Участь Светорады решена. Но я рад, если ты станешь хозяином Раудхольма. Ты заслуживаешь хорошей доли.

Гуннар стал медленно отступать. Дышал он так тяжело, что Светораде даже стало жаль его. И все же она испытала невольное облегчение.

Гуннар уже поворачивался от помоста, когда на него почти налетел Овадия. Царевич бросился к князю, и глаза его весело горели.

– Я рад, конунг, что ты принял достойное решение. Княжна, твоя дочь, слишком высоко стоит, чтобы стать простой хозяйкой усадьбы на Севере. Она должна быть госпожой над множеством людей, возвыситься над ними, как светлая луна над землей. И…

– Погоди, царевич, – поднял руку князь. – Если я отказал в руке дочери своему дорогому воспитаннику, это еще не означает, что мой выбор пал на тебя.

Овадия так и застыл, лицо его потемнело, как сумерки. Уже отходивший Гуннар невольно замедлил шаг. Пусть он не получил руку княжны, но ему было приятно знать, что и его соперники остались ни с чем.

Эгиль заговорил:

– Вы сегодня пришли ко мне, все трое, поставив условие немедленно дать ответ о судьбе княжны. Что ж, наверное, я и в самом деле долго тянул с решением, выбирая среди вас. И теперь я отвечу, что решил. Мне почетно было бы породниться с хазарским ханом, что стало бы залогом мира между нами, но я кое-что узнал в последнее время, чтобы не считать предложение хазарского царевича столь уж почетным для княжны.

К удивлению Светорады, надменный Овадия не вспылил после этих слов, а, наоборот, как-то сник, длинные ресницы затенили глаза, лицо побледнело. Он молчал, а князь повернулся к Асмунду.

– Говори, княжич.

– Мои люди, – начал Асмунд, и Светораду, как всегда, зачаровал приятный негромкий голос брата. – Мои люди вернулись недавно из Итиля. [50] И они поведали, что хотя ты, Овадия бен Муниш, и являешься старшим и любимым сыном кагана, но среди хазарской верхушки слывешь не столь уж высокородным. Даже то, что твоей матерью была одна из дочерей властителей Хорезма, в глазах хазарских правителей-раходанитов [51] не повод, чтобы считать тебя наследником кагана. Более того, поскольку твоя мать была иноземкой, в каганате ты не являешься даже белым хазарином. [52] Ты силен, пока длится срок правления кагана Муниша, но останутся ли у тебя власть и влияние, когда благородный Муниш уйдет к вашему Яхве? К тому же почетной женой у хазарина может быть только иудейка. Каково же будет княжне Смоленской в твоем гареме, когда ею начнут помыкать дочери раходанитов, на одной из которых ты обязан будешь жениться, чтобы остаться у власти?