Точно как на небесах - Куин Джулия. Страница 14

Потому-то он и ненавидел лондонские сезоны. При встрече с ним светские дамы притворно улыбались и старались угодить ему каждой фразой.

Да и джентльмены тоже.

Знали бы они, как ошибаются! Ему претили улыбки льстецов. Он не желал, чтобы ему почтительно внимали. И терпеть не мог, когда его в высшей степени обыкновенный, ничем не примечательный жилет воспевали, словно шедевр портновского искусства.

С отъездом Дэниела у него не осталось по-настоящему близких друзей. А про семейные связи и говорить нечего. Ему понадобилось бы углубиться в собственную родословную на добрых четыре колена, чтобы отыскать общего предка с кем-нибудь из ныне живущих людей. Он был единственным ребенком единственного ребенка. Холройды не отличались плодовитостью.

Впрочем, размышления о плодовитости Холройдов можно оставить на потом. В данный момент перед ним сидела Гонория – усталая и печальная. Маркус прислонился к дереву и спросил:

– Значит, брикстенский прием не оправдал твоих радужных надежд?

Она посмотрела на него удивленно.

– В своем трогательном письме ты так просила меня не портить тебе удовольствие, – напомнил он.

– Я просто предупредила, что тебе будет невыносимо скучно.

– Отчего же? Я мог бы неплохо провести время, – возразил он, хотя они оба знали, что это неправда.

Она снова окинула его тем самым саркастическим взглядом.

– Представляю. Четыре незамужние девицы, столько же юных джентльменов из университета, мистер и миссис Ройл и ты. – Она выдержала небольшую паузу и для вящей убедительности добавила: – Да, еще, возможно, собака.

Он чуть улыбнулся:

– Я люблю собак.

Наградив его сдержанным смешком, она взяла сухую ветку и принялась рисовать на земле круги. Уныло опущенные плечи, грустный взгляд, пряди прямых волос, выбившиеся из прически… Во всем ее облике чувствовалась не только усталость, но и нечто такое, с чем Маркус категорически не желал мириться.

Она выглядела побежденной.

Нет, это неправильно. Гонории Смайт-Смит так выглядеть не пристало.

– Гонория, – начал он.

Она тотчас подняла глаза.

– Маркус, мне двадцать один год.

Он несколько озадачился:

– Не может быть. Она раздраженно поджала губы:

– Именно так, уверяю тебя. В прошлом году мне показалось, что я вызвала определенный интерес у нескольких джентльменов, но до предложения дело не дошло. – Она пожала плечами: – Не знаю почему.

Маркус кашлянул и счел нужным ослабить узел шейного платка.

– Думаю, это к лучшему, – продолжила Гонория. – Они мне не особенно нравились. А один из них был… В общем, как-то раз он пнул собаку. – Она нахмурилась: – Едва ли я согласилась бы… Ну, ты понимаешь.

Он кивнул.

Она выпрямилась и широко улыбнулась. Возможно, даже слишком широко.

– В этом году я твердо намерена преуспеть.

– Уверен, у тебя все получится. Она посмотрела на него подозрительно.

– Я сказал что-то не то?

– Нет. Только не надо быть таким снисходительным.

Что, черт возьми, она имеет в виду?

– Я не был снисходительным.

– Ах, Маркус, ради Бога. Ты всегда ведешь себя снисходительно.

– Выражайся яснее, – резко потребовал он.

Она смотрела на него так, словно думала, что он ее дурачит.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю.

– Напротив, я абсолютно не понимаю, о чем ты говоришь.

Она фыркнула и поднялась с земли.

– Ты всегда взираешь на людей вот так.

Она скорчила такую чудовищную гримасу, что и описать невозможно.

– Если я когда-нибудь буду выглядеть так, – сухо сказал он, – подчеркиваю, в точности так, разрешаю тебе пристрелить меня.

– Вот, – торжествующим тоном заявила она. – Оно самое.

Уж не на разных ли языках они разговаривают?

– Что «оно»?

– То! О чем ты говорил.

Он скрестил руки на груди, оставляя за собой право молчать, покуда она не начнет изъясняться более или менее членораздельно.

– Весь прошлый сезон при виде меня ты демонстрировал откровенное неодобрение.

– Уверяю тебя, ты глубоко заблуждаешься.

Вольно ж ей было принимать на свой счет неодобрение, относившееся отнюдь не к ней, а к ее малоприемлемым кавалерам.

Она сердито сдвинула брови и, казалось, мысленно взвешивала, можно ли считать его извинения удовлетворительными. Хотя на самом деле он и не думал извиняться.

– Могу ли я быть чем-нибудь полезен тебе? – спросил он, тщательно подбирая слова.

– Нет, – отрезала она и только потом прибавила: – Спасибо.

Он устало вздохнул. Должно быть, настало время сменить тактику.

– Гонория, твой отец скончался. Брат, насколько мы можем судить, находится где-то в Италии. А твоя мать желает переселиться в Бат.

– К чему ты ведешь? – воинственно поинтересовалась она.

– Ты одна в целом мире, – столь же агрессивно отозвался он, силясь припомнить, кто и когда в последний раз осмеливался говорить с ним в таком тоне. – Или почти одна.

– У меня есть сестры, – запротестовала она.

– Разве кто-то из них выразил желание опекать тебя?

– Разумеется, нет. Им известно, что я живу с мамой.

– Которая хочет переехать в Бат, – напомнил он.

– Я не одна, – горячо возразила Гонория, и он испугался, что она сейчас заплачет. Однако даже если ее душили слезы, она проглотила их и гневно продолжила: – У меня множество кузин и кузенов. Множество. И четыре сестры, каждая из которых с радостью примет меня, если в этом возникнет необходимость.

– Гонория…

– И пусть мы не знаем, где именно находится мой брат, тем не менее он у меня есть. Я не нуждаюсь… – Она запнулась и моргнула, словно изумляясь тому, что собиралась произнести. Но все-таки произнесла: – Я не нуждаюсь в тебе.

Воцарилась гнетущая тишина. Маркус не думал о том, сколько раз в Уиппл-Хилле сидел за столом рядом с Гонорией. И о домашних спектаклях, где ему всегда доставалась роль дерева, тоже не думал. Эти представления были совершенно ужасными, все до единого, но он получал от них огромное удовольствие. Ему никогда не хотелось главной роли или роли со словами, его устраивало молчаливое участие в общем празднике. Вместе со всеми. В семье. Но сейчас он об этом не думал. Нет, конечно же, нет. Определенно нет. Он просто стоял и смотрел на выросшую девочку, которая сказала, что не нуждается в нем.

Возможно, так оно и было.

Возможно, она действительно стала совсем взрослой.

Тысяча чертей.

Маркус сдержанно вздохнул и мысленно призвал себя к порядку. Она может испытывать какие угодно эмоции, это ее личное дело. Он обещал Дэниелу присмотреть за ней и выполнит свое обещание.

– Ты нуждаешься… – Он снова вздохнул и, рискуя усугубить ее раздражение, все же сказал: – Ты нуждаешься в помощи.

Она отступила на шаг:

– Ты предлагаешь себя мне в опекуны?

– Нет, – веско произнес он. – Нет. Поверь, этого мне хотелось бы в последнюю очередь.

Она скрестила руки на груди:

– Ну конечно, я такая тяжкая обуза!

– Нет! – Боже милостивый, ну что за разговор. Как ни поверни, непременно упрешься в тупик. – Я просто пытаюсь тебе помочь.

– Мне не нужен еще один брат, – холодно заявила она.

– Я вовсе не желаю быть твоим братом, – парировал он, глядя на нее.

Скорее даже не глядя, а разглядывая – с неожиданным для самого себя интересом. Что тому виной? Возможно, ее необычные глаза. Или яркий румянец. Или чуть разгоряченное дыхание. К тому же у нее такой нежный овал лица. И еще маленькая родинка там, где…

– У тебя грязь на щеке, – сказал он, протягивая ей носовой платок.

Никакой грязи не было. Ему просто требовалось сменить направление собственных мыслей.

Незамедлительно.

Потерев лицо платком, она посмотрела на белоснежную ткань, нахмурилась и принялась тереть снова.

– Все в порядке, – сообщил он.

Гонория вернула платок и застыла в молчании, исподлобья глядя на Маркуса. Теперь она вновь походила на упрямую двенадцатилетнюю девочку, и, ей-богу, это устраивало его как нельзя лучше.