Орден желтого флага - Пелевин Виктор Олегович. Страница 23

— А где они находятся?

— Они не где-то, — ответил Смотритель. — Они сами в себе. Как и наш Идиллиум.

— У нас есть с ними контакты?

Смотритель отрицательно покачал головой.

— Мы им не интересны и не нужны, — сказал он. — Даже для жертвоприношений.

От этих слов повеяло чем-то настолько мрачным, что я не стал задавать дальнейших вопросов. Некоторое время мы молчали. Потом Смотритель поднялся из-за стола.

Мы с Юкой встали тоже.

— Мне пора, дети мои. В следующий раз, Алекс, мы встретимся наедине.

Он покосился на Юку. Та присела в придворном поклоне.

— Я утомила вас своей глупой бестактностью, Ваше Безличество. Мне нет прощения, но я уповаю на ваше бесконечное милосердие и прошу меня извинить.

— Отчего же, — ответил Смотритель, — мне очень понравилась наша беседа. Ты, вероятно, еще многое хотела спросить? Вероятно, тебе интересно, снимаю ли я маску, когда занимаюсь любовью? Это зависит от обстоятельств.

Юка покраснела.

— Три ноль, — сказал Никколо Третий.

Юка, к счастью, промолчала.

Помахав нам рукой, Смотритель шагнул в черное пятно на стене. Пятно колыхнулось, пропуская его, разгладилось и исчезло. Я опять увидел деревянную панель, гравюру с морской башней — и вспомнил, что уже давно не делал своих упражнений.

Интересно было, что Смотритель появился в комнате как бы из этой башни. Но это, конечно, могло быть простым совпадением.

— Ты его разозлила, — сказал я Юке.

Она посмотрела на меня с жалостью, как на ребенка.

— Как мало ты понимаешь в мужском сердце, Алекс. Хотя у тебя в груди такое же.

— И чего я, по-твоему, не понимаю?

Юка вынула из складок своей одежды крохотное зеркальце, оглядела себя и провела языком по губам.

— Я его сокрушила. Полностью и целиком. Его Страдальчеству конец.

— Наконец я вижу в тебе что-то человеческое, — сказал я. — Впрочем, этому вас тоже наверняка учили. Третий год, да?

Она засмеялась.

— Ты ревнуешь, и мне это приятно. Такому меня никто никогда не учил, клянусь.

— Тяжело работать красавицей?

— Очень, — вздохнула Юка. — Но все почему-то хотят.

VII

Однажды днем, когда Юка, по своему обыкновению, куда-то исчезла, а я выполнял свою рутинную медитацию над гравюрой Павла (теперь монах-наставник заставлял меня воображать постепенное строительство башни, затем — ее медленное разрушение силами природы, и так много раз подряд), в Красный Дом ворвался Галилео.

С первого взгляда я понял: случилось что-то жуткое. Галилео был небрит, непричесан и бледен, а его глаза были окружены темными кругами — таким я не видел его никогда.

— Алекс, мы едем к Смотрителю. У тебя минута, чтобы одеться.

Мне этой минуты хватило — сказалась привычка к фаланстерской дисциплине. Я быстро натянул черный мундир без знаков различия — в таком наряде можно было ехать куда угодно. Мы вышли во двор, и я увидел колонну из нескольких бронированных экипажей.

— Что случилось? — спросил я.

Галилео отрицательно покачал головой, давая понять, что говорить не надо.

Мы молчали всю дорогу. Галилео сверлил взглядом обшивку переднего сиденья. Мне было тревожно — и, чтобы развеяться, я разглядывал сонный счастливый мир за окном.

Ландшафт был чуден и немного грустен, как часто случается ранней осенью.

Обтекаемые гондолы ветряков, транслирующих Ангельскую благодать, казались не человеческой присоской к силе ветра, а, наоборот, могучими моторами, удерживающими разбухший монгольфьер нашего мира в небе.

В кукурузном поле бродило жирафопугало камуфляжной масти — их, я слышал, ввели весельчаки из Железной Бездны, убедив бюрократов из департамента Земли, что такая окраска пугает сильнее, ибо мнительные вороны решают, что к ним хотят приблизиться незаметно.

Возвращающиеся из школы мальчишки и девчонки катили по пешеходным дорожкам на велосипедах и роликовых коньках, скапливаясь на игрушечных светофорах — и там начинались короткие потасовки, завершавшиеся, как только загорался зеленый.

Бабочки кокетничали друг с другом в придорожных кустах. Кружевные облака прятали в себе солнце.

Почему-то я остро чувствовал полную беззащитность привычного миропорядка. Словно вокруг был милый и наивный рисунок на занавесе — а с другой стороны уже стояли актеры, готовые появиться на сцене. Что-то подсказало мне: спектакль будет мрачным.

— Алекс! — позвал Галилео, и я поднял на него глаза.

Вместо его лица я увидел черную маску, почти такую же, как на Никколо Третьем во время нашего последнего разговора. Галилео протянул другую складную маску мне, и я безропотно надел ее. Маска была легкой и удобной, совсем не мешала дышать, и через минуту я про нее забыл.

Мы приехали на базу службы безопасности, окруженную стеной колючих кустов. Сначала мы долго петляли среди пакгаузов с двузначными номерами, а потом кортеж затормозил возле круглой башенки со шпилем, похожей на ступу вроде тех, что Железная Бездна ставит на городских окраинах. Вокруг стояла охрана.

Внутрь вошли только мы с Галилео.

Внутри ступы оказалась ведущая вниз лестница. Мы спустились довольно глубоко под землю, вышли на узкий перрон и сели в маленький стальной вагончик, чем-то напоминавший блестящую деталь огромной швейной машины. Он помчал нас по длинному туннелю.

— Куда мы едем? — спросил я.

— В Михайловский замок, — ответил Галилео.

— А почему нельзя было доехать туда в экипаже?

— Сегодня это может быть опасно. А так нас не увидит никто.

Прошло несколько минут, и наш вагончик остановился. За его дверью начинался серый бетонный коридор. Галилео тут же побежал по нему.

Мне стало по-настоящему страшно. Я побежал следом, стараясь не отставать от него на поворотах — иначе я просто потерял бы его из виду в этом подземном лабиринте. Помню, что стражники, стоявшие в коридорах, щелкали каблуками, когда мы проносились мимо, и мне успело прийти в голову идиотское сравнение: Галилео — движущийся по стене палец, нажимающий один выключатель за другим.

Наконец мы выбрались из подвала, поднялись по мраморной лестнице на третий этаж, прошли по коридору и оказались у позолоченных дверей, где стояла группа офицеров. Здесь же были несколько монахов Желтого Флага и врачи с громоздкой медицинской машиной. Все молчали. Мы прошли в дверь, и я увидел Никколо Третьего.

Он был еще жив. Но жить ему оставалось совсем недолго, это делалось ясно с первого взгляда.

Он лежал на столе, на огромной карте Идиллиума, куда стекала его кровь (если б я увидел такое на картине, то решил бы, что это пафосная пошлость). Рукава его кителя были разрезаны до плеч, и на локтевых сгибах блестели маленькие металлические диски — наверно, медицинские амулеты. Но толку от них было мало: из груди Смотрителя торчали две короткие белые стрелы.

На его лице даже сейчас была черная маска.

Рядом со столом стояли два врача и охранник. В углу комнаты белели мраморные обломки — статуя античного воина раскололась, упав с постамента. Среди обломков валялся крохотный белый арбалет с двумя пружинными дугами.

Я отчего-то сразу пришел в себя и почти успокоился. Ничего страшнее произойти уже не могло. Помню, я отрешенно подумал, что стрелы в груди Смотрителя все же, наверное, не из мрамора, а из крашенного в белый цвет металла.

Увидев меня, Никколо Третий попытался приподняться, но его удержали врачи.

— Не надо двигаться, — сказал один из них. — Яд будет распространяться быстрее.

Я подошел к Смотрителю. Никколо Третий несколько раз открыл и закрыл рот в прорези маски — как выброшенная на берег рыба.

— У него паралич речевого центра, — сказал доктор. — Он не может говорить.

— Он может говорить, — ответил Галилео. — Оставьте нас. Все, без исключения, выйдите. Кроме тебя, Алекс.

— Но Его Безличеству нужна помощь, — сказал второй врач.

Галилео махнул рукой.

— Вы ему не поможете. Он жив только усилием воли. Быстрее, у нас мало времени.