Бессонница (др.перевод) - Кинг Стивен. Страница 25

Он повернулся к Макговерну:

– Знаешь, о чем я подумал в первую очередь, когда увидел тебя сегодня на стоянке у «Красного яблока», несмотря ни на что… несмотря на все то, что там творилось?

Макговерн покачал головой.

– Я подумал: а куда, интересно, запропастилась твоя панама. Без нее ты выглядишь как-то странно. По крайней мере для меня странно. Без нее ты как будто голый. Куда ты ее задевал?

Макговерн рассеянно дотронулся до своей макушки, где остатки седых волос были аккуратно зачесаны влево.

– Я не знаю, – сказал он. – Она потерялась сегодня утром. Обычно я кладу ее на столик в прихожей, когда прихожу с улицы, но там ее нет. Похоже, на этот раз я положил ее куда-то в другое место, а вот куда… не могу вспомнить, хоть тресни. Есть у меня нехорошее подозрение, что еще несколько лет – и я буду бродить по улицам в нижнем белье, потому что не смогу вспомнить, куда я засунул свои штаны. Вот они, прелести преклонного возраста, да, Ральф?

Ральф кивнул и улыбнулся, думая про себя, что из всех стариков, которых он знал – а знал он не меньше трех дюжин, по крайней мере на уровне «Привет-как-дела», – Билл Макговерн больше всех ныл по поводу своего старения. У него давно уже сложилось впечатление, что Билл относится к своей давно ушедшей юности и не так давно ушедшей зрелости точно так же, как генерал отнесся бы в двум солдатам, которые дезертировали с поля боя накануне решающего сражения. Но Ральф вовсе не собирался высказывать это вслух. У каждого есть свои пунктики и прибабахи; и у Макговерна тоже был свой пунктик – патологически болезненное отношение к старости.

– Я сказал что-то смешное? – нахмурился Макговерн.

– Прошу прощения?

– Ты улыбнулся, и я подумал, что, может быть, я сказал что-то смешное. – Его голос звучал как-то обиженно, и особенно для человека, который только что подкалывал своего соседа по поводу его отношений с милой вдовушкой с их улицы, но Ральф напомнил себе, что сегодня и у Билла тоже был сложный день.

– Я думал вовсе не о тебе, – сказал Ральф. – Я думал о том, что говорила по этому поводу Каролина. Она говорила, что старость – это как если бы тебе подали препоганейший десерт в конце шикарного обеда.

Это была правда только наполовину. Каролина действительно говорила такие слова, но не по поводу старости, а по поводу опухоли мозга, которая ее убивала. Она сама была не такой уж старой; ей было всего шестьдесят четыре, когда она умерла, и буквально до последних дней своей жизни она чувствовала себя почти вдвое моложе – во всяком случае, так она говорила.

Три девочки, которые играли в классики на стоянке у «Яблока», уже закончили игру. Они дошли до дороги, посмотрели в обе стороны, нет ли машин, и, взявшись за руки, перебежали через улицу. Они заливисто смеялись, и на секунду Ральфу показалось, что они окружены сиянием, которое освещает их щеки, лбы и смеющиеся глаза и мерцает, как какой-то странный огонек Святого Эльма. Ральф зажмурился, а потом снова открыл глаза. Серый мерцающий конверт, который он вообразил вокруг девочек, исчез, это было громадное облегчение, но ему нужно было поспать. Просто необходимо.

– Ральф? – Такое впечатление, что голос Макговерна доносился с другого края крыльца, хотя никто из них не двигался с места. – С тобой все в порядке?

– Ну да, – сказал Ральф. – Просто задумался. Об Эде и Элен. Ты хоть примерно себе представлял, насколько он сдвинутый, Билл?

Макговерн покачал головой:

– Мне и в голову не приходило, что с ним что-то не так. И хотя я время от времени замечал синяки, я всегда верил Элен, когда она говорила, откуда они взялись. Вообще-то я не считаю себя легковерным, но похоже, мне надо бы пересмотреть свое мнение на собственный счет.

– Как ты думаешь, что будет с ними дальше? Есть какие-нибудь предположения?

Макговерн вздохнул и рассеянно дотронулся до макушки. Он безотчетно пытался поправить свою пропавшую панаму.

– Ты меня знаешь, Ральф, я циник до мозга костей. И я убежден, что в жизни конфликты разрешаются совсем не так, как это бывает в кино. В жизни они вообще не разрешаются, а просто тянутся и тянутся, пока тихо не исчерпаются сами собой. Вернее, даже не исчерпаются – это немного не тот термин. Они просто-напросто высыхают, как грязные лужи на солнце. – Макговерн пару секунд помолчал, а потом добавил: – И большинство из них оставляет после себя такие же мерзкие пятна.

– Господи, – прошептал Ральф. – Это и вправду ужасно цинично.

Макговерн пожал плечами.

– Большинство учителей на пенсии – жуткие циники, Ральф. Потому что мы видим, как все бывает. Все происходит у нас на глазах. Они приходят, такие молодые и сильные, и они так уверены в том, что у них все будет по-другому. А потом они собственными руками создают себе канавы и бултыхаются в них всю жизнь, как это делали их отцы и деды. Я думаю, что Элен вернется к нему, Эд какое-то время будет держаться, а потом снова ее изобьет, и она снова уйдет от него. Это как с теми слюнявыми песенками в стиле кантри, которые некоторые любители слушают по сто раз, пока наконец не поймут, что они им обрыдли. Элен – умная женщина, и я думаю, ей вполне хватит еще одного куплета, не больше.

– Только этот куплет может оказаться для нее последним, – мрачно заключил Ральф. – Ты понимаешь. Мы сейчас говорим не о пьяном муже, который пришел в пятницу вечером, проиграв все деньги в покер, и избил жену, потому что она начала его пилить и стыдить.

– Я понимаю, – сказал Макговерн. – Но ты спросил мое мнение, и ты его получил. Я думаю, что Элен пройдет еще один круг, прежде чем уразумеет, что так жить нельзя. Но даже потом им придется время от времени сталкиваться друг с другом. Все-таки мы живем в очень маленьком городке. – Он замолчал и уставился на улицу. – Смотри-ка, – сказал он, приподняв бровь. – А вот и наша Луиза. Идет сюда, прекрасная, как сама ночь.

Ральф наградил его испепеляющим взглядом, который Билл не заметил или попросту не захотел замечать. Он встал, еще раз дотронулся пальцами до макушки, где не было панамы, а потом спустился с крыльца навстречу Луизе.

– Луиза! – воскликнул он, становясь на одно колено и театрально заламывая руки. – Соединятся ли наши судьбы сияющими узами любви? Обвенчай свою судьбу с моей и дай мне увезти тебя отсюда в другие края на золоченой машине моих пламенных чувств.

– Господи, Билл, ты мне предложение, что ли, делаешь или просто зовешь на свидание? – Луиза растерянно улыбнулась.

Ральф постучал Макговерна по спине.

– Вставай, старый дурак, – сказал он и взял из рук Луизы маленькую сумку. Он заглянул внутрь и увидел три банки пива.

Макговерн поднялся на ноги.

– Извини, Луиза. Это все душные летние сумерки с твоей красотой. Другими словами, временное помутнение рассудка.

Луиза улыбнулась ему, а потом повернулась к Ральфу.

– Я только сейчас узнала, что случилось, – сказала она. – И поспешила сюда. Я весь день просидела с девочками в Лудлоу. Играли в покер по маленькой. – Ральфу даже не надо было смотреть на Макговерна. Он и так знал, что его левая бровь… – Покер с девочками! Какая все-таки прелесть наша Луиза – была поднята на максимальную высоту. – С Элен все в порядке?

– Да, – сказал Ральф. – Ну, может быть, не совсем в порядке; ее оставили на ночь в больнице. Но это просто на всякий случай. Серьезной опасности нет.

– А малышка?

– Малышка в порядке. Она сейчас у подруги Элен.

– Хорошо, пошли на крыльцо, и вы мне все подробно расскажете. – Она взяла Билла и Ральфа под руки и повела их к крыльцу. Так они и поднялись по ступенькам: словно два престарелых мушкетера, которые и в старости пытаются защитить даму сердца, – а когда Луиза уселась в свое кресло-качалку, по всей Харрис-авеню зажглись фонари, как двойная нить жемчуга в мягких сумерках.

6

В ту ночь – с четверга на пятницу – Ральф уснул чуть ли не раньше, чем его голова коснулась подушки, и проснулся в половине четвертого утра. Он сразу понял: о том, чтобы снова уснуть, не может быть и речи, – поэтому лучше не мучиться, а сразу же перебраться в кресло в гостиной.