Рождественское обещание - Бэлоу Мэри. Страница 27

– Вы намерены жить со мной, – сказал он, выпрямившись, – при условии, что я не буду к вам прикасаться, не так ли? Вы приняли такое решение? Вы будете обращаться со мной, как обращались с вашим отцом: не трогать, не обнимать?

– Мой отец постоянно испытывал мучительные боли, – тихо объяснила Элинор. – Любое прикосновение причиняло ему ужасные страдания. Вам же я не имею права отказать ни в чем. Ведь я еще ни разу не оттолкнула вас, милорд.

Граф рассмеялся.

– Если не считать того, что все мускулы вашего лица при моем приближении каменеют, – съязвил он. – Вы моя жена, как вы недавно с таким старанием объясняли мне. Как бы мы с вами ни хотели, чтобы этого не было, как бы ни старались не делать того, на что добровольно согласились, все обстоит именно так. Бог свидетель, миледи, с этого дня вы станете мне настоящей женой. Ждите меня сегодня вечером в своей спальне и отныне – каждую ночь.

– Хорошо, милорд, – смиренно согласилась Элинор.

Она умела быть покорной и послушной, сохраняя при этом неприступный и независимый вид, как бы говоривший: вам может принадлежать мое тело, но не более! Ее сердце, ее душа принадлежали только ей одной, и она никогда не позволит ему туда заглянуть.

Граф почувствовал неприятный холодок, и ему захотелось поскорее подняться в гостиную, где многолюдно, весело и все ждут Рождества. Там есть хотя бы иллюзия домашнего уюта, семьи и даже любви. Ее семьи.

Холодно поклонившись, он предложил ей руку.

– Не пора ли нам вернуться к нашим гостям? – снова напомнил граф жене.

– Как вам угодно, милорд, – холодно произнесла Элинор и положила свою руку на его, – если вы не будете настаивать на том, что у меня должен быть вид зацелованной молодой жены.

– Это мы решим в более позднее время, когда останемся одни, – таким же холодным тоном ответил граф.

Только сейчас он понял, что происходило с ним в эти последние дни, пожалуй, даже недели. Он хотел как-то изменить их отношения, это ему казалось вполне резонным, поскольку им предстояло прожить вместе целый год. Он дал слово старому Трэнсому, что так и будет. Но, думая сегодня об этом обещании, он убедился, что, помимо здравого смысла и слова чести, в его решении сейчас присутствует также желание. Элинор пробудила его в нем, он хотел ее, она влекла его, и не только физически. Он вдруг увидел, особенно после приезда родственников, что его жене не чужда теплота человеческих чувств, она умеет смеяться и быть живой и непосредственной.

Однако хватит о здравом смысле и желаниях. Она вышла за него замуж по велению отца и потому, что человек, которого она любила, отказался жениться на ней. Элинор ненавидела аристократов, а его особенно.

Теплота и магия рождественских праздников, в которую он наконец поверил, оказались иллюзией. Не приход Рождества украсил его дом, а всего лить зеленые ветки сосны, остролиста и омелы, принесенные из леса, которые через несколько дней будут сняты и выброшены. А родственники тоже хороши – веселятся на Рождество, когда со дня кончины отца его жены не прошло и двух месяцев. Не следует ли им быть в глубоком трауре? Ему, ей и всем остальным?

Он слышал, как в гостиной все еще пели или кто-то продолжал петь, а другие оживленно разговаривали и смеялись. Во всяком случае, всем было весело, и полчаса назад ему казалось, что он тоже готов в этом участвовать. Но это были люди из ее мира, а он закрыт для него. Его происхождение и воспитание не пускают его туда. Взяв в жены одну из представительниц чужого ему мира, он лишил и ее возможности быть такой же беспечной и счастливой, как все они. А может быть, она лишила его счастья? Кто знает? Наверное, виноваты они оба.

Он открыл дверь в гостиную, позволяя Элинор войти первой.

Элинор грела руки перед камином и, глядя на огонь, чувствовала, что вот-вот расплачется. Но нет, она не позволит себе этого, ведь не проронила же она и слезинки, когда умер отец. Не заплачет и сейчас, когда в любую минуту может войти граф.

В этом году у нее не будет Рождества, не будет радостных, чудесных и полных особой магии праздников, какими они всегда были для Элинор. Но только не в этот раз. Когда она вернулась из библиотеки, ее не порадовал вид празднично убранной гостиной, и рождественские песни не напомнили о Вифлееме и младенце в яслях, а также о том, что все это для нее когда-то значило. Со щемящей тоской она вдруг вспомнила отца. Он не должен был требовать от нее веселой встречи Рождества. Она не в состоянии это выполнить!

Подшучивания семьи более не казались ей милыми и забавными. Дядя Сэм зачем-то громогласно спросил, где это они были так долго, привлекая к ней и графу всеобщее внимание, затем перекинулся многозначительными взглядами с дядей Беном и дядей Гарри; тетя Юнис и тетя Айрин посоветовали им не обращать внимания на шутки, а тетушка Рут и кузины Мюриель и Мейбл почему-то покраснели. Том, заметив, где она стоит, смеясь, сказал об этом графу.

Тот был вынужден подойти к жене, обнять ее и поцеловать в губы, поскольку они оказались под венком омелы. Все это сопровождалось всеобщим ликованием, весельем, шутками, смехом и поздравлениями. Тетя Рут даже благословила ее.

Элинор проняла дрожь. Нет, у нее не будет радостного Рождества. Но свое обещание отцу она выполнит.

Когда традиционный поцелуй под омелой состоялся, Элинор случайно поймала взгляд Уилфреда. Бедняга даже не пытался скрыть свое отчаяние.

Ее муж хочет прийти к ней, подумала Элинор с содроганием. Его гордость уязвлена. Он наконец понял, что ей не нужен его графский титул и она не собирается падать ниц перед ним из чувства благодарности. Он просто намерен сделать ее своей собственностью, отнять у нее право на независимость.

Но ей хотелось совсем другого. Приехав в поместье, она тешила себя глупыми иллюзиями. Она не мечтала о какой-то любви или хотя бы привязанности с его стороны. Нет, она не думала о чем-то подобном. Просто надеялась, что между ними установятся мир, уважение друг к другу, нечто похожее на дружбу. Но сейчас это стало невозможным, потому что граф узнал о ее чувствах к Уилфреду.

Уилфред! Она не должна теперь думать о нем и не станет делать это. Она вышла замуж за другого, и все ее мысли должны быть о ее браке. Какой смысл тосковать по любви, когда ей не суждено расцвести?

Граф вошел в ее спальню, даже не постучавшись. Она отвела глаза от огня в камине и посмотрела на мужа. Он был в ночной сорочке, лицо сурово. Разве с таким лицом входят в спальню молодой жены, чтобы разделить с ней брачное ложе?

Глядя, как он приближается к ней, Элинор решила было оказать ему сопротивление. Но особой охоты делать это почему-то не испытывала. Она противилась их близости в первую ночь только потому, что очень боялась. Сейчас же она не ощущала страха, только разочарование, потому что боялась повторения. Не хотела холодности мужа и опасалась его гнева. Она откинула упавшую на плечо прядь волос.

«Ну скажи же что-нибудь», – мысленно молила она графа, когда его руки стали расстегивать ворот ее ночной сорочки. Но эта мольба была где-то так глубоко похоронена в ней, что глаза, в которые глядел граф, ничего ему не сказали. «Поцелуй меня. Притворись хотя бы, что ты со мной нежен». Но он не угадал ее мыслей, а она стояла, безразлично застыв, и позволила ему спустить сорочку с ее плеч и дала ей соскользнуть на пол.

Граф стоял и смотрел на нее, видимо, ожидая, что и она станет расстегивать пуговицы его ночной сорочки, как сделала это в их первую ночь. Возможно, он ждал, что она тоже станет раздевать его. Но она не шевельнулась и даже не попыталась прикрыть наготу руками, придвинуться настолько близко, чтобы он смотрел лишь ей в лицо.

– Садитесь, – велел граф, и Элинор покорно села на край постели.

Она следила за тем, как он сам стаскивает с себя сорочку и бросает ее на пол. Пожалуйста, молила она его. Пожалуйста, только не так. Чего она просит у него? Ласковых слов? От такого, как он? Нежности? Как она может возникнуть между ними? Ну пожалуйста, молило все ее естество, пока она молча следила за его действиями.